Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1959 году Полонская получила еще один подарок от Эренбурга — его сборник «Стихи 1938–1958». На эту книгу, мгновенно разошедшуюся, не было напечатано ни одной рецензии — такова была установка свыше. «Книга великолепная, — написала Е. Г., вообще-то не склонная к такой патетике, — в ней двадцать лет твоей жизни, она как послужной список, если бы в послужные списки отмечали раны… Этим твоим сборником я горжусь. Непримиримые, верные, превосходные стихи. Спасибо тебе. Береги себя».
С 1960 года «Новый мир» начинает публиковать мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Полонская — их пристальный и, конечно, пристрастный читатель; она обсуждает прочитанное со старыми друзьями (с кем откровенна).
Знакомство с эренбурговскими мемуарами началось с того, что её московский знакомый, поэт и переводчик А. Б. Гатов прислал ей в Тарту два номера «Вечерней Москвы», в которых напечатали (еще до «Нового мира») главу о 1909 годе под названием «Как я начал писать стихи». Полонская даже сразу не распознала, что это главы из огромной книги и в письме Эренбургу называет их статьями; её отклик, в письме от 4 сентября 1960 года, полон радости: «То, что ты написал, очень меня взволновало. Ты сумел так рассказать о тех днях и годах, что мне стало радостно и весело. Многое не знала я, о многом — догадывалась. Но теперь, через много лет, я почувствовала гордость за нашу юность… Ты написал прекрасно, искренне, чисто. Признаюсь, узнав, что ты напишешь о прошлом, я тайно тревожилась. „Наташа“ — ты помнишь ее, написала несколько страниц о начале своей работы в партии, затем о Париже. Я прочла и разорвала все, что касалось 1909 года. Она согласилась со мной. <…> Я приехала в Тарту; мне захотелось поговорить с тобой здесь за столом почтового отделения. Солдат пишет рядом со мной длинное письмо. Очень хочу тебя видеть… Береги себя, не будь слишком щедрым. Надо жить дальше». Эренбург ответил 18 октября; в этом письме впервые содержалось очень важное признание, понятно, что оно не могло не взволновать Е. Г.: «Дорогая Лиза, спасибо за письмо. Я очень обрадовался ему. Как твое здоровье? Теперь ты можешь прочесть всю первую часть „Люди, годы, жизнь“. Многое в ней, как и вообще в жизни, посвящено внутренне тебе (курсив мой — Б.Ф.). Если тебе захочется и если будет время, напомни мне, о чем я забыл — книга наверно выйдет отдельно и я допишу кое-что… Дороже всего мне были твои слова „Искренне, чисто“».
4 декабря 1960 года М. Н. Киреева («Наташа») писала Полонской: «В отношении И. Г. я вполне согласна с Вами. Какая бы это ни была микстура, читать ее приятно и немножко больно от нагромождения кучи бестолковых жизней и человеческой тоски по умной, не звериной жизни. Во всяком случае, спасибо ему за умение сказать то, что можно, и натолкнуть на мысли о том, чего говорить нельзя». 19 февраля 1961 года о мемуарах Эренбурга Полонской писала ее давняя подруга Мариэтта Шагинян: «С огромным удовольствием прочитала в № 9 „Нового мира“ (за 1960) Эренбурга, где он пишет о тебе с такой сердечностью и нежностью. Так и встала ты передо мной, молодая, красивая, черноокая и чернокудрая с большим S.A.[1025], как говорят английские детективы. А вообще мемуары Эренбурга читаю с большим интересом, хотя он и плутал довольно бесцельно в жизни, но зато был открыт всякому ветру и это тоже большое антенное обогащение»…
В июне 1960 года Полонской, а в январе 1961-го Эренбургу исполнилось по 70 лет. Со своей телеграммой И. Г. на месяц опоздал (его не было в СССР, а за границей он замотался); телеграфировал он вот что: «Дорогая Лиза хоть поздно, но хочу тебя обнять, пожелать сил, здоровья, покоя. Часто о тебе думаю над книгой, которую пишу». Зимой Е. Г. болела и поздравительное письмо написали под её диктовку: «Поздравляю тебя от всего сердца и желаю удачно закончить и увидеть напечатанным все, что ты задумал. Желаю здоровья (много!), и покоя (в меру)».
Прочитав вторую книгу «Люди, годы, жизнь», Полонская пишет 17 марта 1961 г.: «Ты делаешь большое дело. Я не плакала на сей раз, а радовалась. Как хороши эти люди, о которых ты пишешь — Таиров, Дуров, Мейерхольд, Есенин. Какой мартиролог». И тут в её голове замаячили строки погибшего и тогда всеми забытого поэта, она напрягается, чтобы их припомнить, и записывает отдельные слова, строчки: «… я список кораблей прочел до… Сей длинный… но вот Гомер молчит… А море буйствуя подходит к изголовью…» Так эренбурговская глава о Мандельштаме, которого Полонская не раз встречала в Питере, воскресила в ее старой памяти полузабытые строки… Потом была третья книга: «Хорошо. Менее отрывочно, чем первые две части и мне показалось, что эти страницы более обдуманны и менее драматичны. Берлин 1923 года, как ясно вижу его и людей, которые мечутся в нем. Очень важно, что ты написал об Андрее Белом. Наши недостойно отреклись от него, как от Хлебникова. Но они раскаются… О Тувиме ты очень, очень правильно написал. У него тогда было божественное легкомыслие, как у Гейне, но Гейне не пришлось доказывать, что он немец и умер он молодым». Конечно, они всегда жили литературой — не только воспоминаниями; и современность, когда времена переставали быть людоедскими, отражалась в письмах тоже. Вот и в этом письме приписка: «Кстати, сейчас в Литературной газете помещены стихи Евтушенко „Бабий яр“. Я люблю этого поэта, но боюсь, что у нас образуется секция „жидовствуюших“. Что же, пусть». В связи с этим стихотворением Евтушенко (одноименные стихи Эренбург написал еще в 1944 году) И. Г. был поневоле втянут в публичную полемику, хотя слова ему давать не хотели[1026] — это тогда обсуждалось, что называется, «на всех кухнях».
Поздравляя Эренбурга с наступающим 1962 годом, Полонская тогда написала: «Желаю тебе здоровья и побольше приятных дней. Не будь слишком щедрым, но и не слишком экономным. В жизни, как в салате, нужны и соль и перец. Целую тебя, мой хороший. Цветок, что ты мне подарил, стоит у меня на письменном столе. Он еще не цветет… Тебя очень любят многие и многие. Я рада». В том, 1961-м году, они виделись, как оказалось, в последний раз.
В 1962-м Полонская читала в «Новом мире» четвертую книгу мемуаров: «Прочла поспешно, с замиранием сердца. Эта хроника нашего времени, которую ты пишешь, является жизнеописанием сотен людей и ты успеваешь сказать о каждом все, что нужно, кратко и выразительно. О каждом из этих людей можно было бы написать большой роман, а может быть еще и напишут. Но все действующие лица эпопеи нашего времени намечены тобой. То лирическое отступление „о себе“, которое ты сделал, необходимо было мне особенно, потому что у меня сохранились твои письма из Парижа, Берлина, Бельгии довоенных лет, сохранились стихи, которые ты писал тогда, страницы стихов, напечатанные на машинке. Какая жизнь. Я смотрела на рисунок, сделанный на Конгрессе[1027], где схвачено выражение твоего лица, такая усталость и решимость. Дорогой мой, я так желаю тебе много сил для того, чтобы ты мог сделать все, что задумал, и отдохнуть потом». Именно в этом письме приписка о первой жене Эренбурга Е. О. Сорокиной (урожд. Шмидт): «Если напишешь, сообщи о Кате. Как её здоровье? Когда я была в прошлом сентябре, Катя болела» И еще одна наивная приписка: «Ты все ездишь по всему Земному шару. Может быть, попадешь в Эстонию. Приезжай повидаться ко мне в Эльву (в 40 минутах от Тарту, машиной 30 минут)».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});