33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Сорокин удивлённо поднял глаза на Мироныча.

– Так-то! Михал Капитоныч!

Сорокин обтёрся, вышел в раздевальную, и к нему тут же подплыл банщик.

– Сергей Миронович приказали одеться в это… – Он положил на лавку простое солдатское бельё, повесил на плечиках плисовые штаны и косоворотку и подал картуз, поставил рядом с лавкой смазны́е сапоги: всё новое или тщательно приведённое в порядок. – Кожух дам на выходе, а то взопреете. Я подожду.

Сорокин оделся и пошёл за банщиком. Тот водил его по коридорам и лестницам, а в конце вывел в кочегарку и перед выходом на улицу снял с крючка у двери большого размера кожух.

– Завернитесь плотно и садитесь к извозчику, он знает куда!..

Сорокин сказал: «Спасибо!» – сунул в карман руку, но одежда была не его, и он беспомощно поглядел на банщика.

– Премного благодарны! Сергей Миронович велели с вас денег не брать, а вещички ваши у извозчика! Прощавайте и об нас не забывайте!

Сорокин вышел на хозяйственный двор – справа от него была куча угля и тамбур кочегарки, слева дощатый сарай, из которого раздавалось куриное кудахтанье, впереди у закрытых ворот на козлах сидел Кузьма. Сорокин узнал его. Кузьма приподнялся и снял шапку.

– Извиняйте, вашбро, служба! Садитеся, мигом домчу, куда Сергей Миронович приказали!

Сорокин уселся, рессоры под ним поскрипели, чего он не услышал ночью, коляска покачалась, Кузьма спрыгнул и открыл ворота.

– Укройтеся воротником, штоб не опознали ненароком, да и штоб не помёрзли! Мироныч парил? – с улыбкой спросил он обернувшись.

Сорокин кивнул.

– Милое дело, Мироныч, он – мастер! С ветерком прокачу!

«А ведь промашку дал Мироныч! – подумал Сорокин. – Для такой коляски слишком просто он меня одел, но, наверное, не было времени выбирать…»

Кузьма махал кнутом и мчал по Пекарной, не сбавляя ходу, пересёк Китайскую, пролетел мимо Южного рынка и выскочил на Путеву́ю, шедшую вдоль линии отчуждения и путей КВЖД. На Мостовой повернул налево и втянулся в Фуцзядянь. За десять минут домчал до 16-й, соскочил около драконьих китайских ворот в длинном кирпичном заборе и пошёл открывать тяжёлые, железом окованные створки.

– Вот здеся вы и передохните! И вот ваши вещички. – Он подал саквояж. – Так Сергей Мироныч распорядилися. И просили покуда никуда не выходить, тама, сказывал, всё есть! Это новая «кукушка»! Он её уже надыбал, тока бумаги ищё не оформил! Прощавайте до скорого!

Во дворе кирпичной «фанцзы», судя по всему недавно построенной, лежал нетоптаный снег.

«Парадный вход с улицы!» – понял Михаил Капитонович, взял у Кузьмы ключ, поднялся на боковое крыльцо под козырьком и вошёл.

Когда подъезжали к воротам, дом был впереди и Сорокин не мог его разглядеть со стороны парадного. Внутри дом оказался очень солидный и натопленный. Сорокин вошёл в маленькие сени, внутренняя стеклянная дверь была открыта, и вглубь уходил длинный коридор. Он пошёл и дошёл до прихожей слева с распашными стеклянными дверями, это была парадная; справа поднималась широкая лестница с красивыми деревянными перилами и синей ковровой дорожкой во второй этаж. Вдоль стен стояли высокие китайские вазы и низкие вазоны с пальмами и другими тропическими растениями. На стенах висели картины и офорты, окна были занавешены плотными темными шторами и портьерами.

«Богато! – подумал Сорокин. – Что-то не очень похоже на «кукушку»!» Он остановился и не знал, куда идти, но стоял недолго и пошёл наверх по лестнице. Во втором этаже тоже был коридор во всю длину дома, с ковровой дорожкой, пальмами, картинами и дверями. Он толкнул ближнюю и оказался в маленькой кухоньке или сервировочной. На столе стояла бутылка водки «Антипас» № 50 рядом с большой супницей, накрытой крышкой. Михаил Капитонович сбросил кожу́х в углу и открыл крышку супницы: в ней был хлеб, колбаса и пахло чувствительно.

«Пить не буду! Без Мироныча! А хлеба-колбасы – съем!» Он нарезал бутерброд и пошёл осматривать «кукушку». За каждой дверью была комната с широкой кроватью, ширмой и будуаром. Комнаты отличались друг от друга только расцветкой обоев, ширм и покрывал на кроватях. В конце коридора в последней комнате направо, кроме кровати, ширмы и будуара был камин. «Каминная!» – подумал он и пошёл в другой конец коридора. Там симметрично каминной тоже была дверь, он открыл её. Обстановка этой комнаты отличалась. Во-первых, комната была не одна: ещё была боковая дверь, незакрытая. Михаил Капитонович огляделся: слева стоял шифоньер, рядом секретер, в углу кресло, справа дверь в примыкавшую комнату. Сорокин встал как вкопанный – над секретером висела в резной рамке фотография Доры Чуриковой – она была сфотографирована в этой комнате, сидящая в глубоком кресле, модно одетая и красивая.

«Вот это «кукушка»! Ещё неизвестно, кто тут ку… – подумал он и услышал, как внизу стукнула дверь и по коридору пошли шаги, – кушка! Ку-ку!!! Чёрт! Кто?» – подумал он и вышел из кабинета Доры Михайловны.

– Вот, дорогой Михал Капитоныч, и не знаю, пить с тобою или не пить! Помнишь, как на войне… вновь прибывшие, особенно офицеры, молодые… пополнение… так и нет желания с ними дружбу заводить!.. Кого завтра из них убьют! Все хорошие, а завтра – мертвяки! Я што думаю. – Мироныч налил водки и поднял лафитник. – Во-перьвых, Капитоныч, што ты остался живой! Ныне! Тут нету выбора – вижу тебя в живых… Прими мои поздравленьица! А теперь давай думать, как от Номуры уберечься! Горько это всё, а не плакать же! Он с твоею особой и Ма Кэпин на пару с ним потеряли лицо! Знаешь, что – это?

– Слышал, но точно не знаю…

– Это когда китаец, а пуще того японец терпит какой-либо позор от неисполненного своего обещания или когда их кто-то объегорит! Понятно?

Понятно было не очень, однако Михаил Капитонович кивнул.

– Ну, они же сказали тебе тогда, сколько уж годов прошло, а всё помнят, мол, отдыхай до завтра, а завтра мы твою судьбу решим, а ты не стал дожидаться и подался к Нечаеву!

Сорокин слушал.

– Ты и вправду убил корейца-вышибалу в публичном доме, там в Дайрене. Я сам ездил и у свидетелей всё выспросил. Ты расстроенный был чем-то, догадываюсь чем, и, когда он тебя за шиворот ухватил, ты стал его бить, а он нож достал, да на него же и напоролся… Он на тебя полез, не знал ведь, с кем дело имеет, што сколь фронтов прошёл и за себя постоять умеешь! Корёзу этого не жалко, сам напросился, да и много их, как собак нерезаных, японцы их без счёту жизни лишают, а японцы их терпеть не могут, и им только на радость, што какой-то русский кого убил, а Номуре это и вовсе на руку было… ежели человек ошибается, то с ним потом легче разговаривать… Теперь понял?

Теперь Сорокин всё понял.

– Значит, он всего-то собирался меня вербовать?

– А ты бы и вербовался, всё одно на них работаем, вербованные или на контракте! А теперь не знаю… много нервов они на тебя извели с Макакиным, и Хамасов ещё – их подпевала, даром што наш – россейский… Вот таких гнусов топтать надо, без всякого сожаления… А тут, как губернатора Чжан Цзолиня взорвали, японцы, так много чего изменилось… Теперь Номура и есть главный полицейский в городе, вроде в тени, а все на поклон к нему ходят, и сынок убиенного, молодой Чжан Сюэлян, совсем под япошей лёг! Малый хваткий, а китайцы всегда чуют, с какой стороны ветер сильнее дует, и туда и клонятся, это у них понятие такое есть – крепость бамбука! Щас на дворе 1928 год, уже самый конец, а помяни моё слово, немного лет пройдёт, и японцы тут будут полными хозяевами! Так што как-то надо придумать, штобы ты пришёл к ним с повинной головой, мол, отработаю! Об этом покумекать надо! А этот дом-то знаешь чей?

– Знаю, – ответил Сорокин.

– Походил, поглядел?

– Да!

– Вот, хоть и считается, что это «кукушка» харбинской полиции, а по правде это полное владение Номуры, потому тебя сюда и привёз, что везде он будет искать, только не здесь, если только Дора сюда не заявится! Да ты ведь её знаешь!

Сорокин кивнул.

– Вот, а если заявится…

– Я с ней поговорю…

– Так, так, так! – Мироныч поднял палец. – Это, промежду прочим, хорошая мысль! Может, привезти мне её сюда?

– Привези!

– А давай так и сделаем! Она для Номуры теплый бочок для ночного обогрева, а ночная кукушка, как известно, дневную всегда перекукуёт!

Когда Мироныч уехал, Михаил Капитонович выбрал для ночлега каминную.

Трое суток Сорокин никуда не выходил. На четвёртые, в сочельник, приехал Кузьма и привёз еду. Он приехал возбуждённый.

– Во какие дела, вашбро!

– Какие? – спросил Сорокин.

– Привезли ваших из Цицикару, цельный полк, несколько сотен рыл…

– И где они?

– А держат их возля вокзалу, такой морози́ще, а их загнали в деревянные бараки, ни печки, ни одеял, поморозят ни за понюх табака… – И офицеры?

– Не, офицеро́в распустили, а им многим некуда деваться, у кого дома здеся нет… так многие в тех же бараках и обретаются…