Всё о Кыше, Двухпортфелях и весёлых каникулах - Юз Алешковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы вышли на улицу и не успели дойти до угла, как у нас заиндевели ресницы.
Я сказал Коле:
— Ты вообрази, что мы идём по Антарктиде. А мороз — восемьдесят градусов! Представляешь?
Коля поёжился и радостно сказал:
— Ты подумай! Я это очень здорово представляю!
Белая мышь
Однажды днём, когда наши соседи, пенсионеры Гопшинские, ушли в кино, ко мне прибежал мой приятель Генка с двумя клюшками и шайбой.
— Давай потренируемся, — сказал он. — Такого коридора, как у вас, нигде больше нет. И линолеум точно лёд. А на дворе тает.
— Только поосторожней, — немного подумав, согласился я, потому что мне уже не раз попадало за игру в коридоре.
Сам я ни с кем из соседей нашей коммунальной квартиры не ссорился. Зато соседи ссорились из-за меня и подолгу не разговаривали друг с другом. При этом некоторые были за меня, а некоторые, в том числе и отец, против…
Генка скользил по линолеуму, как на коньках, а я надел старое зимнее пальто отца, достал из чулана чьи-то огромные валенки и встал с клюшкой в «ворота» перед дверью Гопшинских.
— Тело твоё защищено, а лицо нет, — сказал Генка. — Вдруг я в нос тебе попаду или в глаз? Разговоров не оберёшься. Нужно маску какую-нибудь.
— Так она уже есть! — сказал я, побежал в комнату и достал из ящика с ёлочными игрушками старую маску льва.
— Вот и стой в воротах, как лев, — сказал Генка, крепко завязав тесёмки на моём затылке, и приготовился к броску.
Он от самой входной двери скользил по линолеуму, финтил клюшкой и делал броски не хуже Альметова. А я отбивал шайбу клюшкой и бросался под ноги Генке, как Коноваленко.
Потом мы носились как бешеные по коридору и боролись на полу. От стука клюшек я слегка оглох, и вышло так, что мы с Генкой одновременно ударили клюшками по ногам друг друга. Тут мы завопили в один голос от боли.
В этот момент щёлкнул замок и в дверях показались Гопшинские.
Казимир Иванович и Марта Адамовна смотрели на нас, ничего не понимая и прикрыв ладонями рты.
Я заметил, что лампочка в коридоре горит тускло-тускло из-за поднятой нами пыли.
Генка быстро опомнился и юркнул в дверь.
— Что вы делали? — сипло крикнул Казимир Иванович.
Я посмотрел по сторонам и ужаснулся от того, что мы наделали с Генкой за несколько периодов игры. Один плинтус совсем оторвался от стенки и треснул. Исцарапанный клюшками и шайбой линолеум был белым от упавших со стен и потолков кусочков побелки.
— Я уверен, что в тебе живёт дух разрушения, — сказал, чихнув, Казимир Иванович, — а духа созидания в тебе нет. Ты маленький Аттила!
— Пусть всё остаётся как есть! И не смей убирать! Пусть вся квартира полюбуется на дела твоих рук и ног! — добавила Марта Адамовна, пробегая к своей двери.
Я вздохнул, ушёл в свою комнату, не вступив в пререкания с соседом, улёгся на диван, приложил к шишке на лбу электрический утюг и уныло стал ждать, когда придут с работы мой отец, и мама, и повариха тётя Лёля, и кузнец дядя Вася, и их дочка, студентка Вика.
«Да, это моя очередная, причём большая ошибка», — подумал я. У меня была тетрадь со списком ошибок. Завести её для меня посоветовали отцу соседи.
И всё-таки в тетрадке больше интересных ошибок, чем неинтересных. И потом, разве это ошибка, когда я прыгнул с двумя зонтиками со второго этажа и неудачно приземлился на спину прохожего? С этого самолёты начали изобретать и парашюты. Без таких ошибок нельзя. А вот бачок в уборной можно было и не разбирать. Это, конечно, самая настоящая ошибка.
Но почему я маленький Аттила? И как узнать, когда собираешься что-нибудь делать, ошибка это будет или нет? Наверно, нужно заранее придумать ошибки. Штук пять хотя бы. И тогда будет ясно, чего не следует делать. И в квартире будет спокойно, и дома…
Так я решил и составил на ближайшую неделю список ошибок, которые мне очень хотелось совершить и на которых можно было бы учиться.
Отвести от газовой плиты шланг для горелки и попробовать выдувать приборы, как у химиков.
Побрить кактус. Может, иголки будут длиннее.
Попытаться оживить в ванной килограмм замороженной наваги.
Или достать лягушку, посадить в морозильник, а потом оживить. Тоже в ванной.
Поймать скворца и научить его говорить.
«Хватит», — додумал я.
Первым пришёл с работы отец и сразу закричал:
— Встать! Не притворяйся! Я тебя заставлю сделать ремонт в коридоре!.. Марш на кухню!
Я, прихрамывая, поплёлся на кухню, где должен был стоя ждать, пока соберутся все соседи и начнут разбирать моё дело.
Наконец и Гопшинские, и Анна Сергеевна, и дядя Вася уселись на табуретки, тётя Лёля с Викой принялись за чистку картошки, а мой отец заходил из угла в угол.
«Придётся постоять с больной коленкой», — подумал я.
Сначала все молчали. Потом взял слово Казимир Иванович. Он всегда был моим обвинителем.
— Дело не в плинтусе, — сказал он, — а…
— …в свинтусе, — перебила его Вика.
— Вот именно, — поддакнула Марта Адамовна.
— Молчать! — крикнул отец, когда я открыл рот для глубокого вздоха.
— Я хочу сказать, — продолжал Казимир Иванович, — что человеку нужно учиться жить в коллективе! Возьмём меня. Что будет, если мы с Мартой начнём играть в коридоре в крокет? Или в городки? А?
— Вы не ребёнок! — отрезала Анна Сергеевна, которая была за меня.
— Мы уже несколько раз ставили вопрос о воспитании нашего жильца Мити. Лично для меня коммунальная квартира была большой школой. А вы посмотрите на линолеум! Прямо дух разрушения! — сказал Казимир Иванович.
— Всё это ерунда по сравнению с детством. Оно у человека одно, — задрожавшим голосом сказала Анна Сергеевна.
— Заставить его вымыть пол, и дело с концом, — предложил дядя Вася. — На ошибках учатся.
— Принеси сюда тетрадь! — приказал мне отец. Он считал, что меня должна воспитывать вся квартира.
Я пошёл за тетрадью, и, когда вернулся на кухню, спор из-за меня был в разгаре.
— Да, — сказал я, — а как же мне учиться на ошибках, когда они не повторяются, а, наоборот, появляются всё новые и новые?
— Нужно думать, перед тем как сделать какой-нибудь шаг, — сказал отец.
— Я сегодня записал пять шагов и теперь их обдумываю, — сказал я, отдавая отцу список.
Он зачитал его вслух
