Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

— Не такого решения мы искали.

Дёргаю руку на себя, но Кириллову хватку не так просто ослабить.

— Подумай о тех жизнях, что вы спасёте, — произносит он мягко.

— А что насчёт тех, которые мы погубим? — не унимаюсь я.

Даже считай сейчас Кирилл меня неправой, едва ли у него хватит смелости сказать мне это в лицо. Все, кому удавалось пробиться через бетонные стены к моему сердцу, знают, что оно сделано из хрусталя.

— Я в тебя верю, — Кирилл зажимает обе мои ладони между своими. — Ты всегда стремишься поступать правильно…

— Слыхал, куда ведёт дорожка, выстеленная благими намерениями? — не церемонясь, перебивает Бен.

Скрестив руки на груди, он смотрит на нас с Кириллом с нескрываемым раздражением.

— А ты слыхал, на что способны фейри? — Кирилл высвобождает одну свою руку и, поднимая её, перебирает воздух пальцами.

Кирилл не причинит вреда понапрасну — он совсем не такой, какими были его родители. И Бен как-то чувствует это, потому что лишь закатывает глаза на пустую угрозу.

— Обещай мне, что найдёшь Лию, когда всё кончится, — говорю я, наклоняясь к лицу Кирилла. — Похорони её.

— Понял, — отзывается Кирилл.

Я обнимаю его. Он целует меня в щёку. Я будто уже переместилась в прошлое, но лишь на пяток лет, в тот самый волшебный возраст, где кроме меня, Кирилла и бесконечных летних дней, которые мы проводили вместе, от подъёма и до ужина, больше ничего не существует.

Нехотя, отстраняюсь от Кирилла и иду к пустому кругу из костей. Перешагиваю границы, встаю в середину. Подвал наполняется знакомым свечением. Наша кровь на костях испаряется густой красной дымкой, поднимающейся в воздух и стеной отгораживающей меня от остальной части помещения.

Очень хочется спать. Что-то режет запястье, и я опускаю взгляд вниз. Нити Времени, сужаясь, обхватывают мою кисть тугим кольцом.

Эта боль — лишь очередной экземпляр в моей коллекции. Скоро она совсем перестанет иметь для меня значение, став частью сущности. Спросите меня, из чего я сделана, и я отвечу: из сожалений, из любви, которую временами так тяжело было дарить, и из звериной доли нестерпимой боли.

Я закрываю глаза. Темнота вокруг сгущается.

В комнате, где я просыпаюсь, темно, и лишь свет луны, попадая внутрь через незашторенное окно, помогает мне разглядеть интерьер. Пытаюсь приподняться на локтях, но путаюсь в какой-то ткани. Её здесь слишком много, она душит меня. Ещё несколько секунд яростного сопротивления, и я мешком падаю вниз, больно ударяясь спиной.

Издаю глухой стон. Зато теперь мне легче выбраться из тканевых оков. Встаю и вижу, что свалилась я с большой кровати, запутавшись в простынях.

— У тебя всё в порядке? — спрашивает голос за дверью.

Я подхожу к ней вплотную. Моя ладонь замирает над ручкой. Тот, кто стоит с противоположной стороны двери, первым её открывает.

Удар приходится по лбу, да такой сильный, что я падаю назад. В помещение проникает тёплый свет от подсвечника чудаковатой формы, который в руках держит замерший на входе мужчина.

— Сильно ударилась? — спрашивает он, приседая передо мной на корточки.

Я вижу его впервые, но он… То, как он глядит на меня из-под густой рыжей чёлки и как молча протягивает руку, помогая встать, говорит мне о наших близких отношениях.

И вдруг в голове всплывает имя: Васюша.

Именно Васюша, не Вася и даже не Василий, хотя мужчине передо мной на вид лет тридцать. Его отец — ведьмак, а мать — фейри. Поэтому у Васи такие необычные глаза фиолетового цвета. Он страж. Я вижу это по клятве, которая в тусклом свете наливается серебром.

Он миротворец.

— Нет, — наконец выдаю я, качая головой.

С плеча что-то спадает. Я касаюсь головы, провожу пальцами по волосам. Они заплетены в длинную косу.

— Я слышал грохот, — говорит Вася.

Свободной рукой он касается моего лица и поворачивает на себя, внимательно разглядывая последствия столкновения с дверью. Так я замечаю белые полосы шрамов на его собственной правой щеке. Когда-то давно раны были настолько глубоки, что сейчас шрамы образуют ровные впадины, напоминающие вырытые каналы.

— Смотришь на меня так странно, — протягивает Вася. — Сестра, тебе нездоровится?

— Кошмар приснился, — бормочу я.

Вася кивает, словно это уже не первый раз.

— Пойдём. Нужно что-то сделать с твоим лбом.

Я вспоминаю про удар, и боль возвращается. Вася тащит меня в ванную комнату, где подводит к умывальнику. Ставит подсвечник на его край, освещая висящее рядом зеркало. Пока он включает воду и смачивает полотенце, я смотрю на своё отражение. Маленький аккуратный нос со вздёрнутым кончиком. Брови дугой, отчего глаза кажутся большими и выразительными. Тонкие губы. Скулы будто специально выделены с помощью румян, хотя я чувствую, что на моём лице нет и грамма косметики.

Опускаю взгляд на свои руки. Даже они другие: на них нет ни моих аккуратных ногтей, ни моих ран от привычки кусать кожу. Эти пальцы короче, грубее. На этих пальцах есть мозоли и порезы.

Пальцы воина. Пальцы защитницы, владеющей оружием в совершенстве.

— Аполлинария, — чужое имя само слетает с языка.

Вася рядом хмыкает. Он приподнимает мою голову за подбородок и осторожно трёт ссадину влажным углом полотенца.

— Хорошо, что ты помнишь своё имя, — мягко произносит он. — Значит, не сильно ударилась.

Нет, моё имя — Слава. Слава Романова. Но лицо, которое смотрит на меня из зеркала, не принадлежит мне.

Это лицо незнакомки.

Незнакомка

Глава 1

Я стою перед зданием штаба, нервно постукивая каблуком босоножек по мощёной дороге. Воспоминания Аполлинарии не врут, и всё же я до последнего сомневаюсь, что попала по адресу.

Двухэтажное здание, что стоит передо мной, выкрашено в небесно-голубой цвет, на фоне которого, словно взбитые сливки на торте, выделяются белые рамы окон, подоконники и гипсовые волны переходов между корпусами.

На двойной двери из красного дерева висит табличка: «Дубровская гимназия».

А ведь отличное прикрытие! Нужно будет узнать у Вани, почему его переделали под пожарную станцию.

Делаю шаг вперёд, но тут же кто-то грубо толкает меня в плечо. Не удержавшись, я заваливаюсь на бок. Ноги путаются в длинной юбке, и на то, чтобы выровняться, удержав себя в вертикальном положении, мне требуется несколько долгих мгновений.

— Доброе утро, — говорит кто-то, до мурашек противно смеясь.

Вперёд выходит светловолосая девушка. На ней та же одежда, что и на мне: лёгкое зелёное платье с двухслойной юбкой, длинными рукавами, коричневым воротником с рюшами и поясом в тон.

Я узнаю эту девушку — её зовут Фаина, и она ненавидит Аполлинарию. Хотя, нет, у них это, похоже, взаимно: от одного её вида у меня печёт в груди, а в голове всплывают все слова, которыми они с Аполлинарией, будто перчатками, перебрасывались изо дня в день на протяжении вот уже нескольких лет.

— Отстань от неё.

Поворачиваю голову назад и вижу юношу, чьи каштановые волосы достают до плеч, а глаза, карие маленькие бусинки, смотрят на меня обеспокоенно. Мне юноша дарит скромную дружескую улыбку, а когда глядит на Фаину, его лицо кривится в отвращении.

Это Родион. Аполлинария называет его Родей, а он её Апой.

— Я могу сама за себя постоять, — вырывается у меня.

Не мои слова: так обычно отвечает Аполлинария на любое проявление заботы со стороны Роди. Он слишком её опекает, не понимая, что из них двоих именно она, в случае чего, вступит в драку для защиты чести другого.

Родя в синем костюме с чёрным кантом и в белоснежной рубашке. Родя — хранитель.

— Знаю, — кивает Родя.

Он совсем не обижен. А Фаины тем временем уже и след простыл.

— Почему ты сегодня ушла так рано? — спрашивает Родя, лёгким и ненавязчивым движением расправляя складку на моей юбке. — Я пришёл, а тебя уже и след простыл.