Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

Еще несколько месяцев после отъезда она смотрела на земляков с фасадов кинотеатров и афишных тумб своим улыбчивым, вдохновенным взглядом, и улыбка эта таила в глубине глаз вечную, неизбывную тоску.

С тех пор Кишинев никогда больше ее не видел.

VII

Поезд давно пересек венгерскую пушту и сейчас пробегал зелеными холмами Центральной Австрии. Похожие на клочья тумана, отпечатывались на золотистой лазури горизонта далекие вершины Альп. Марии все еще не удалось обрести душевное спокойствие, или навести порядок в душе, как она говорила, когда нужно было усмирить смятенное сознание и расставить все по своим местам. В одном, самом дальнем уголке — боль, в другом — страхи и сомнения. А на переднем плане, самом близком и желанном, радости и мечты — чтоб всегда были под рукой. И делалось это прежде всего для того, чтоб можно было сосредоточиться на работе, чтобы трудиться и жить. Часто ей это удавалось. Сейчас, однако, все в душе смешалось, и, несмотря ни на какие старания, она не могла обрести обычного душевного равновесия. Продолжали преследовать, изводя и изматывая, лица и призраки, не дающие покоя даже во сне. Покорное, почерневшее от горя лицо мамы, поблекшие, зыбкие фигуры барышень Дическу, яростный, почти злобный голос Ляли, охваченная скрытыми сомнениями и болью Тали. А среди них — синевато-бледное личико застывшего в полном скорби молчании Ионела. И после всего этого в сердце оставалась одна пустота. В такие минуты приходило ощущение, что то единственное, что до сих пор было для нее самым главным, — родной дом, казавшийся последним прибежищем и последней надеждой, далеким светом, в лучах которого она пыталась согреться в минуты отчаяния и одиночества, — что это так же иллюзорно и призрачно, как и то, что окружало ее здесь, на чужбине. К чему она сейчас возвращается? Только к труду, любимому и всепоглощающему. Разве лишь Густав… Но и эти надежды были призрачными, из области фантастики. Вот она, жизнь… Но чего стоит жизнь, которая не оставляет никаких шансов на радость, на исполнение желаний?

Однако сразу же, словно заранее стоя на страже, как сладкое-сладкое утешение, родилась мысль, которая окрылила ее, приняла реальные контуры. Чио-Чио-Сан? Аида?

Чио-Чио-Сан!

По мере того как поезд приближался к Вене, все постепенно становилось на свои места, и теперь уже дни, проведенные в Кишиневе, начинали казаться приятными, полными очарования, которое, возможно, осталось в душе от цветущих лип, от музыки, звучавшей в вечерней тишине в глубине Общественного сада, даже от ночи после похорон Ионела, полной печали, но и покоя, которую она провела в разговорах с мамой, от сердечных бесед с Тали. То были мгновения, в которых она искала поддержки, опоры накануне возвращения в места, где никто ее не ждал. Даже припомнился случай, который тогда, в минуты, омраченные смертью и похоронами, конечно же развеселить не мог, хотя был все же забавным.

В последнее мгновение у нее была в самом деле гротесковая встреча. Они с Лялей и Тали остались у подножки вагона, остальные уже ушли: мадам Терзи торопилась на работу, в кинотеатр, мама едва держалась на ногах, и Мария попросила отца с неней Миту поскорее увести ее домой. У Ляли еще оставалось время помахать вслед поезду платком за всех провожавших, Тали же появилась в самую последнюю минуту. Не успела она вручить Марии огромный букет лилий, как вдруг раздался звон шпор, шелест аксельбантов, и все они внезапно оказались окруженными со всех сторон группой военных. На самом деле их было только трое, однако этот звон, ослепительный блеск сапог и козырьков фуражек, энергичные жесты, когда подносились к фуражкам руки, создавали впечатление, будто их тридцать.

— Какой сюрприз! Какой приятный сюрприз, господа! — воскликнул один из военных, делая глубокий поклон. — Разрешите, милая дама, вашему старому и постоянному почитателю выразить свое глубочайшее почтение, к которому присоединяются и мои друзья: локотенент Продан и капитан Дидеску. Если б вы перенесли время визита на два месяца вперед, то увидели бы такие же нашивки и на эполетах вашего покорного слуги.

И снова прищелкнул шпорами, еще раз низко поклонившись.

Мария весело усмехнулась. Перед ней был Шербан Сакелариди.

— Я искренне сожалею, сударь. Ради такого знаменательного события в самом деле стоило бы опоздать.

Сакелариди не заметил иронии в ее словах.

— Прелестно! Но какая утонченность, господа, какой шарм! Пусть посмотрит Европа, что может дать провинция. Браво!

Он был все тот же неисправимый болтун, но, боже, во что превратился молоденький стройный офицер с тонкой талией и такими милыми, приятными чертами лица! Перед ней стоял грубый, неотесанный солдафон с лицом, давно потерявшим прежнюю привлекательность, с опухшими красными веками и черными мешками под глазами. В чем тут дело? Бессонница? Частые выпивки?

— Но, пардон, хотелось бы, чтоб вы представили и нас…

Мария не испытывала никакого желания знакомить с этим типом Лялю. Впрочем, она и сама может отшить его. Что ж касается Тали…

— Мы знакомы уже сто лет, уважаемый, — укоризненно сказала она. — Но у меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.

— Вы дурно воспитаны, дамочка, — промямлил капитан.

— Она не воспитана — помолвлена, — проговорил Шербан и первый рассмеялся собственной шутке, показавшейся ему крайне удачной. Он галантно повернулся к Марии: — Должен предупредить: просто так уехать мы вам не дадим. Ребята, шампанского в честь прелестной доамны. Кстати, вы знаете, кто она?

«Ребята» утвердительно закивали головами. То ли в самом деле знали, то ли соглашались с его предложением.

— Какое шампанское? Поезд отправляется через несколько минут, — напомнила она.

— Да? Подобная спешка сродни преступлению. Но есть неплохой выход из положения. Поручим капитану Дидеску сопровождать вас до Бухареста и неукоснительно выполнить почетную обязанность. Слышишь, что говорю, Тони?

Капитан поклонился, слегка при этом покачиваясь. Сообщение ничуть не обрадовало: нужен ей подобный сопровождающий!

— Значит, мы нашли вас только для того, чтоб сразу же потерять? —