Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

В этот миг какое-то новое стремление овладело моей душой. Я обратился к своим новым товарищам с кратким, но энергичным призывом совершить внезапную вылазку. Покинув павильон, мы отчаянно врезались в окружавшую его толпу. Поначалу враги отступили, затем оправились, начали оказывать ожесточенное сопротивление, но мы снова начали их теснить. Тем временем мы оказались далеко в стороне от павильона, в лабиринте узких темных переулков. Верхние этажи домов почти смыкались над ними, сюда почти не проникал солнечный свет, а мостовые были покрыты смрадными нечистотами. Городская чернь окружила нас, грозя нам копьями и пуская тучи стрел со странными наконечниками, с виду напоминавшими лезвия малайских крисов[150] или тела извивающихся змей. Длинные и темные, эти наконечники завершались отравленным острием. Одна такая стрела впилась мне в правый висок. Я зашатался и упал, почувствовав мгновенную ужасную дурноту. Все мое тело свела судорога… из моей груди вырвался конвульсивный вздох… И я умер!

— Ну, а теперь-то вы наверняка не станете отрицать, что все это ваше приключение было сном, — с улыбкой заметил я. — Не собираетесь же вы утверждать, что мертвы?

Произнося эти слова, я, разумеется, ждал, что Бедлоу ответит мне какой-нибудь забавной шуткой, но, к моему удивлению, он замолчал, вздрогнул и страшно побледнел. Я взглянул на Темплтона. Доктор сидел, выпрямившись и словно окостенев, его зубы стучали, а глаза буквально выкатывались из орбит.

— Продолжайте! — наконец хрипло выдавил он, обращаясь к Бедлоу.

— В течение нескольких минут, — заговорил тот, — была только бездонная тьма, растворение в беспредельности и осознание себя мертвым. Затем мою душу сотряс внезапный толчок, подобный удару электрического тока. А с ним вернулись ощущения упругости и света, но свет этот я воспринимал не зрением, а чувствовал каким-то иным образом. Я мгновенно вознесся над землей, не обладая при этом никакой телесной сущностью — видимой, слышимой или осязаемой. Толпа моментально рассеялась, мятеж погас. В городе установилось относительное спокойствие. Внизу, прямо подо мной, лежало мое мертвое тело — из виска торчала стрела, голова страшно распухла, лицо посинело и вздулось. Но все это я, повторяю, только чувствовал, а не видел. Ничто больше меня не интересовало, даже мой собственный труп, казалось, больше не имел ко мне отношения. Воля моя испарилась, но что-то иное побуждало меня двигаться, и я полетел прочь от города, в точности следуя тем же путем, каким вошел в него.

Когда я опять оказался в том месте долины, где видел в тумане гиену, я снова испытал сильнейший толчок, словно от прикосновения к контактам гальванической батареи. Ко мне моментально вернулось ощущение весомости, воли, телесного бытия. Я снова стал самим собой. После этого я поспешно направился в сторону дома, однако все, что случилось со мной, не утратило живости и реальности. Даже теперь, в эту минуту, я не могу заставить себя поверить, что все это было необыкновенно ярким и убедительным сновидением.

— О нет! — с глубокой серьезностью произнес Темплтон. — Конечно же, вы правы, хотя и трудно подыскать иное наименование тому, что с вами произошло. Давайте удовлетворимся предположением, что наука о человеческой душе ныне стоит на пороге каких-то грандиозных открытий. Все остальное я могу с большей или меньшей точностью объяснить. Вот рисунок акварелью, который мне давным-давно следовало бы показать вам обоим. Но мне мешало некое странное чувство, какой-то необъяснимый ужас, охватывавший меня всякий раз, когда я собирался это сделать…

Мы оба взглянули на рисунок, который Темплтон нам протянул. В нем не было ничего необычайного, однако на Бедлоу он произвел сокрушительное впечатление — бедняга едва не потерял сознание. А ведь это был всего лишь акварельный портрет, воспроизводивший — с неподражаемой, надо сказать, точностью — его собственные весьма примечательные черты. Во всяком случае, так я решил, взглянув на эту миниатюру.

— А теперь, — важно произнес Темплтон, — взгляните на дату создания этой акварели. Видите — в левом нижнем углу стоит едва заметная цифра, написанная свинцовым карандашом: тысяча семьсот восемьдесят? Именно тогда был создан этот портрет. Он изображает моего покойного друга мистера Олдеба, с которым я близко сошелся в Калькутте в ту пору, когда генерал-губернатором Индии был Уоррен Гастингс. Мне было тогда всего двадцать лет. Когда я впервые увидел вас в Саратоге, мистер Бедлоу, ваше невероятное сходство с этим портретом заставило меня искать знакомства, а затем и дружбы с вами. Именно поэтому я принял ваше предложение, предоставившее мне возможность стать вашим постоянным спутником. Конечно, в этом сыграли свою роль воспоминания о покойном друге, но в большей степени — тревожное и пугающее любопытство, которое вы сами вызывали во мне. И вот вам подтверждение: только что, рассказывая нам о видении, явившемся вам в Крутых горах, вы с большой точностью описали индийский город Бенарес, стоящий на священной реке Ганг. Уличные беспорядки, стычки с толпой, гибель части отряда — все это реальные события, имевшие место во время восстания Чейт Сингха. Оно произошло в 1780 году, и тогда сам Уоррен Гастингс едва не простился с жизнью. Человек, спустившийся из окна дворца по веревке из связанных тюрбанов, как раз и был этот самый Чейт Сингх. В павильоне укрывались сипаи[151] и английские офицеры во главе с самим Гастингсом. Среди них был и я. Когда один из офицеров — он был моим самым близким другом — безрассудно отважился на вылазку, я приложил все силы, чтобы его отговорить, но безуспешно. В результате он пал в одном из переулков, пораженный отравленной стрелой бенгальского повстанца. Это и был мистер Олдеб… А вот эти записи — тут доктор достал тетрадь, несколько страниц которой были исписаны мелким почерком, и, очевидно, совсем недавно, — очень важное свидетельство. В те самые часы, когда вы грезили в долине в Крутых горах, здесь, дома, я заносил на бумагу все те события, которые вам виделись…

Примерно через неделю после этого разговора в одной из шарлоттсвилльских газет была опубликована заметка следующего содержания:

«Считаем своим долгом с глубоким прискорбием сообщить о кончине мистера Огастеса Бедло, джентльмена, чьи любезные манеры и многочисленные достоинства завоевали сердца обитателей Шарлоттсвилля. В последние годы мистер Бедло страдал тяжелой невралгией, приступы которой не раз грозили стать роковыми, однако этот недуг явился лишь косвенной причиной его смерти. Непосредственная же причина поистине необычайна. Во время прогулки по Крутым горам несколько дней назад покойный простудился, и у него началась лихорадка, сопровождавшаяся сильными приливами крови к голове. Пользовавший его доктор Темплтон решил прибегнуть к местному кровопусканию, и больному были поставлены пиявки на височную область. После чего больной скоропостижно скончался. Лишь дальнейшее расследование обстоятельств столь внезапной смерти показало, что в банку с медицинскими пиявками случайно попал ядовитый кровосос — водное животное, изредка встречающееся в стоячих водоемах в наших краях. Это отвратительное беспозвоночное присосалось к малой артерии на правом виске, впрыснув в кровь больного смертельную дозу яда, а его сходство с медицинской пиявкой привело к тому, что ошибка была обнаружена слишком поздно.

Редакция напоминает, что ядовитый кровосос отличается от медицинской пиявки совершенно черной окраской, а главное, особой манерой плавать, напоминающей движения ползущей змеи».

Беседуя с редактором шарлоттсвилльской газеты об этом необыкновенном происшествии, я, к слову сказать, спросил, почему фамилия покойного указана в заметке как «Бедло».

— Полагаю, — заметил я, — у вас были какие-то основания для такого написания, хотя мне всегда казалось, что в действительности этого несчастного джентльмена зовут Бедлоу.

— Основания? — пожал плечами редактор. — Да нет, это обычная типографская опечатка. Разумеется, фамилия покойного пишется с «у» в конце — Бедлоу, и я ни разу в жизни не встречал иного написания.

«В таком случае, — пробормотал я, уже направляясь к двери, — остается только признать, что правда порой бывает куда более странной, чем самый затейливый вымысел: ведь «Бедлоу» без «у» — это же «Олдеб», только прочитанный наоборот! И этот человек пытается убедить меня, что здесь имела место обычная опечатка?»

Перевод К. Бальмонта

Черный кот

История, о которой я собираюсь поведать, совершенно чудовищна и в то же время очень проста. Я не жду, что кто-то поверит, будто такое могло случиться, и не прошу об этом. С моей стороны было бы истинным безумием ожидать доверия, ибо мой собственный разум отказывается верить свидетельствам чувств. И все же я не безумен… и уж точно то, что произошло, мне не приснилось. Но завтра я умру и сегодня я хочу облегчить душу. Моя цель — в простых словах, кратко и без комментариев поведать миру о череде самых обычных событий, произошедших у меня дома. О череде событий, которые вселили в меня страх… заставили страдать… привели к гибели. Но я не стану пытаться объяснить, что произошло, ибо для меня то, что было, — неизъяснимый ужас… хотя многим это покажется не столько страшным, сколько baroque[152]. Когда-нибудь, возможно, сыщется интеллект, который лишит пережитое мною иллюзий… какой-нибудь более сдержанный, более логический и гораздо менее возбудимый разум, чем мой, разум, который в тех обстоятельствах, о которых я вспоминаю с трепетом, увидит всего лишь обычную череду естественных причин и следствий.