Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Как мог, Филипп старался получать удовольствие от обычных развлечений молодого аристократа — немного охотился и умел постоять за себя в рыцарском поединке. Не раз побеждал в турнирах фламандского капитана графа Мансфелдта, человека много старше и с военным опытом, а однажды завоевал приз «дамское копье» в виде великолепного рубина. Был случай, когда копье соперника ударило его в шлем с такой силой, что наследный принц на несколько часов потерял сознание, но, к счастью, все осталось без последствий. Французы говорили, что Филипп настолько слаб в рыцарских поединках, что ему трудно найти соперника, который был бы еще слабее, но их мнения слишком пристрастны, чтобы им можно было доверять. Вероятнее всего, Филипп сражался в поединках так же, как делал все остальное: правильно, но не вкладывая души. К двадцати шести годам принц начал сокращать свои физические занятия по причине здоровья. Мешали хрупкое сложение и хроническое заболевание желудочно-кишечного тракта. Ел он мало и в основном мясо, поскольку в промежутках между приступами болезней император уединялся во внутренних покоях, где проводил время, строя игрушечные крепости, или в разговорах со своим шутом-поляком. Обществу придворных он предпочитал конюхов, а всю энергию направлял лишь на один вид деятельности: безостановочно устанавливать и заводить сотни принадлежавших ему часов. «Сейчас единственная забота императора, — писал один из приближенных Карла его сыну Филиппу, — это день и ночь подводить часы и следить, чтобы все они показывали одинаковое время. У него их много, и они занимают его больше всего». Император изобрел новый тип часов, которые следовало устанавливать на оконную раму, и был очень увлечен работой над своим детищем, его внешним видом и точностью хода. Он страдал бессонницей и любил по ночам созывать всех своих слуг в освещенную факелами рабочую комнату, чтобы те помогали ему разбирать, а затем собирать часы.

Советников императора больше всего беспокоило то обстоятельство, что он, казалось, начал скатываться в фатальную меланхолию, которая постигла его мать, Иоанну Безумную. К 1553 году «неприятности с душевным здоровьем» императора стали настолько серьезными, что он начал терять «доброту манер и обычную любезность». Карл мог часами предаваться грустным размышлениям, а затем вдруг начинал «плакать, как дитя». В таком состоянии к нему пик-то не осмеливался приблизиться, и работа правительства замирала. Послы месяцами ожидали аудиенции, а некоторые, теряя терпение, отправлялись домой, бормоча под нос, что, должно быть, император либо умер, либо «не годится, чтобы править».

Вот в эти времена Карл и возжелал переложить свою тяжелейшую ношу на сына. Он не видел причин откладывать передачу власти до своей смерти и решил научить наследника всему, что тот должен был знать, а затем, убедившись, что Филипп достаточно уверен в себе, чтобы правит: и снискал преданность подданных, надлежащим образом организовать отречение от престола в пользу сына. Единственным изъяном в этом плане — и по этой причине император предавался «достойной внимания печали» — было то, что Филиппа Испанского, сына Карла V и Изабеллы Португальской, не любили почти все подданные императора.

Принц Филипп был мрачным, напыщенным и довольно вялым молодым человеком двадцати шести лет, чье воспитание оставило ему немного простора для проявления оригинальности и независимости. Телосложения ои был хрупкого и невысок ростом, однако двигался с достоинством. Именно это сдержанное испанское достоинство ошибочно принималось чужестранцами за надменность и высокомерие к будущим подданным. Покатый лоб делал Филиппа немного выше ростом и старше, по, если присмотреться, в его лице можно было обнаружить некоторое обаяние. Трогательное, почти детское. И взгляд у пего был какой-то страдальческий. Мягкий взгляд больших глаз, которые взирают с портретов инфанта, наводил на мысль, что их гордому обладателю скучно. Но в них также можно было разглядеть и смутную мечтательность. Темные круги под ними скорее всего имели смешанное происхождение — тут было виновато и беспутство, и расстройство пищеварения, — но они придавали его лицу выражение грустного благородства. Казалось, ои выглядел так, словно желал бы быть кем-то другим, — как бы давал понять, что хотя и исполняет как положено все требования церемониальной куртуазности своего ранга, но тяготится этим, как наследственным недугом, от которого ему бы хотелось найти лекарство.

Как мог, Филипп старался получать удовольствие от обычных развлечений молодого аристократа — немного охотился и умел постоять за себя в рыцарском поединке. Не раз побеждал в турнирах фламандского капитана графа Мансфелдта, человека много старше и с военным опытом, а однажды завоевал приз «дамское копье» в виде великолепного рубина. Был случай, когда копье соперника ударило его в шлем с такой силой, что наследный принц на несколько часов потерял сознание, но, к счастью, все осталось без последствий. Французы говорили, что Филипп настолько слаб в рыцарских поединках, что ему трудно найти соперника, который был бы еще слабее, но их мнения слишком пристрастны, чтобы им можно было доверять. Вероятнее всего, Филипп сражался в поединках так же, как делал все остальное: правильно, но не вкладывая души. К двадцати шести годам принц начал сокращать свои физические занятия по причине здоровья. Мешали хрупкое сложение и хроническое заболевание желудочно-кишечного тракта. Ел он мало и в основном мясо, поскольку считал, что рыба, фрукты и другая пища содержат вредные соки. Кроме того, Филипп нуждался в длительном сие, поэтому все его «домашние развлечения» были по возможности облегченными. «Его природа, — писал о Филиппе венецианский посол Суриано, — более склонна к спокойствию, чем к физическим занятиям, она больше подходит к отдыху, чем к работе».

Пять лет назад Карл V привез сына из Испании во Фландрию и вскоре обнаружил, что наследника здесь не принимают. Он надеялся уговорить германских курфюрстов выбрать Филиппа следующим императором, но они почему-то его невзлюбили. Чем дольше Филипп оставался во Фландрии, тем сильнее фламандцам не нравились его замкнутость и чуждый по духу темперамент. В конце концов глубоко разочарованный Карл был вынужден повелеть сыну возвратиться в Испанию, сознавая, что в будущем конфликт между Филиппом и его подданными неизбежен. Восхождение Марии на английский престол пробудило новые надежды. Став мужем Марии, наследник Карла будет править и Англией, и Нидерландами. Это сулило империи огромные преимущества, прежде всего экономические, которые могли бы с лихвой компенсировать некоторые недостатки личности Филиппа. Получив известие о победе Марии над Нортумберлендом, Карл немедленно принял решение женить сына на этой настрадавшейся женщине, которая называла его «повелителем своей души и тела».

В первом же разговоре с Марией Ренар затронул вопрос о браке. Он передал ей слова Карла о том, что «такая тяжелая работа, как управление государством, может оказаться женщине не под силу, и вообще — не женское это дело». Мария стала королевой — это чудесно, но сейчас как никогда ей потребуются «помощь, защита и утешение», которые может дать только муж. По этой причине Мария должна как можно скорее выбрать жениха, разумеется, прислушиваясь к советам Карла. Пока о Филиппе не было сказано ни единого слова, но замысел уже витал в воздухе. Эдуард еще лежал умирающий в постели, а папский легат в Брюсселе писал своему коллеге в Париж, что император задумал женить Филиппа на Марии, как только она станет королевой.

Мария ответила туманно, сказав, что мысль о замужестве ей как-то до сих пор в голову не приходила. Странное, надо сказать, утверждение, если учесть, что практически всю жизнь ее сватали — то за одного, то за другого. Она охотно согласилась, что «общественное положение» королевы требует замужества, и объявила, что готова следовать в этом вопросе советам императора.

«Но я надеюсь, — тактично добавила в заключение Мария, — что Его Величество будет помнить: я уже вовсе не молода, мне тридцать семь лет. И прежде чем принять решение, хочу обязательно встретиться с претендентом на мою руку и поговорить с ним».

Несколько раз во время этого разговора Мария повторила, что замужество «не соответствует ее личным склонностям» и что она предпочла бы остаться до конца своей жизни девственницей. Однако при следующей встрече с Ренаром королева не могла скрыть восторга от перспективы стать невестой. «Заверяю вас, — писал он первому министру Карла V, Грэн-виллу, — когда я вновь упомянул о замужестве, она радостно засмеялась, и не один, а несколько раз, и по ее глазам было отчетливо видно, насколько желателен данный предмет разговора». Ренар считал, что, если император предложит Марии брак с Филиппом, это может «оказаться самой радостной вестью, какую только я мог бы ей передать».