Некуда - Николай Лесков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лиза была в это время в разладе с своими и не выходила за порог своей комнаты. Полинька Калистратова навещала ее аккуратно каждое утро и оставалась у ней до обеда. Бертольди Ольга Сергеевна ни за что не хотела позволить Лизе принимать в своем доме; из-за этого-то и произошла новая размолвка Лизы с матерью.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» – думала Полинька и вышла немножко погулять.
Розанов опять был с Полинькой, и до такой степени неотвязчиво он ее преследовал, что она начала раздражаться. Искреннее сожаление о нем быстро сменялось пылким гневом и досадой. Полинька вдруг приходила в такое состояние, что, как женщины иногда выражаются, «вот просто взяла бы да побила его». И в эти-то минуты гнева она шла торопливыми шагами, точно она не гуляла, а спешила на трепетное роковое свидание, на котором ей нужно обличить и осыпать укорами человека, играющего какую-то серьезную роль в ее жизни. Да Полинька и сама не думала теперь, что она просто гуляет: она сердилась и спешила. На дворе начинался вечер.
В одиноком нумерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего дома весело и тепло смотрел между двух занавесок и освещал спокойно сидящего на диване Розанова.
Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В нумере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевленно и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного хлеба, солонка и рюмка.
В комнате была совершенная тишина.
Розанов вздохнул, приподнялся от стенки дивана, налил себе рюмку водки, проглотил ее и принял снова свое спокойное положение.
В это время дверь из коридора отворилась, и вошел коридорный лакей, а за ним высокая дама в длинном клетчатом плюшевом бурнусе, с густым вуалем на лице.
– Выйди отсюда, – сказала дама лакею, спокойно входя в нумер, и сейчас же спросила Розанова:
– Вы это что делаете?
Розанов промолчал.
– Это что? – повторила дама, ударив рукою возле графина и рюмки. – Что это, я вас спрашиваю?
– Водка, – отвечал тихо Розанов.
– Водка! – произнесла презрительно дама и, открыв форточку, выбросила за нее графин и рюмку.
Розанов не противоречил ни словом.
– Вы узнаете меня? – спросила дама.
– Как же, узнаю: вы Калистратова.
– А я вас не узнаю.
– Я гадок: я это знаю.
– И пьянствуете? Где вы были все это время?
– Я все здесь сидел. Мне очень тяжело, Полина Петровна.
– Еще бы вы больше пили!
– Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный… Я бы хотел поскорее… покончить все разом.
Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счет.
Розанов пропил на водке, или на него насчитали на водке, шестнадцать рублей.
Он вынул портмоне и отдал деньги.
– Дайте мне ваши деньги, – потребовала Калистратова.
Розанов отдал. В портмоне было еще около восьмидесяти рублей.
Полинька пересчитала деньги и положила их себе в карман.
– Теперь собирайтесь домой, – сказала она Розанову.
– Я не могу идти домой.
– Отчего это не можете?
– Не могу, – мне там скверно.
– Сударыня! они не спали совсем, вы им позвольте уснуть покрепче, – вмешался лакей, внесший таз и кувшин с свежей водой.
– Умывайтесь, – сказала Полинька, ничего не отвечая лакею.
Розанов стал подниматься, но тотчас же сел и начал отталкивать от себя что-то ногою.
– Пожалуйте, сударь, – позвал его лакей.
– Ты прежде выкинь это, – отвечал Розанов, указывая пальцем левой руки на пол.
– Что такое выкинуть? – с несколько нетерпеливою гримаскою спросила Калистратова, хорошо понимая, что у Розанова начинаются галлюцинации.
– Змейка, вон, на полу змейка зелененькая, – говорил Розанов, указывая лакею на пустое место.
– Не сочиняйте вздоров, – сказала Полинька, наморщив строго брови.
Розанов встал и пошел за занавеску.
Полинька стала у окна и, глядя на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал ее за ее участие; гнев Полиньки исчез при виде этого смирного, покорного Розанова.
Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного.
Розанов вздрогнул от холода и робко посмотрел на Полиньку.
Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и в это время больной не раз ловил и жадно целовал ее руки.
Полинька смотрела теперь добро и снисходительно.
– Вам пора домой, – сказал Розанов, стуча зубами от лихорадки.
– Старайтесь заснуть, – отвечала Полинька.
– Поздно будет, – настаивал доктор.
– Спите, вам говорят, – тем же спокойным, но настойчивым тоном отвечала Калистратова.
Розанов даже и на этот раз оказался весьма послушным, и Калистратова, видя, что он забывается, перестала его беспокоить компрессами.
Розанов спал целые сутки и, проснувшись, ничего не мог вспомнить. Он не забыл только того, что произошло у него дома, но все последующее для него исчезало в каком-то диком чаду. Глядя в темный потолок комнаты, он старался припомнить хоть что-нибудь, хоть то, где он и как сюда попал? Но ничего этого Розанов припомнить не мог. Наконец, ему как-то мелькнула Полинька, будто как он ее недавно видел, вот тут где-то, близко, будто разговаривал с нею. Розанов вздохнул и, подумав: «Какой хороший сон», начал тихо одеваться в лежавшее возле него платье.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протер глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это было не во сне? Неужто в самом деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!» – припомнил он, взглянув на нумерную обстановку.
Спящая пошевелилась и приподнялась на одну руку.
– Это вы, Дмитрий Петрович? – спросила она чуть слышно.
– Я, – отвечал шепотом Розанов.
– Зажгите свечу, – здесь у зеркала спички.
Розанов очень долго зажигал свечу: ему было совестно взглянуть на Полиньку.
Но не такова была Полинька, чтобы человек не нашелся сказать слова в ее присутствии.
Через полчаса Розанов сидел против нее за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал с нею о своем положении.
– Дмитрий Петрович, – говорила ему Полинька, – советовать в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешно: Лиза Бахарева присоветовала вам бежать из одного города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте ее в покое, оставьте ей ребенка…
– Ни за что! – воскликнул Розанов.
– Позвольте. Оставьте ей ребенка: девочка еще мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с ногами. А так что же будет: дойдет ведь до того, что очень может быть худо.
Долго приводила Полинька сильные и ясные доводы, доказывая Розанову неотразимую необходимость оставить Москву и искать себе нового приюта.
– Да не только нового приюта, а и новой жизни, Дмитрий Петрович, – говорила Полинька. – Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее. Ребенка вам отдадут, в этом будьте уверены. Некуда им деть его: это ведь дело нелегкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.
Розанов не противоречил.
– Бог с ними, деньги: спокойны будете, так заработаете; а тосковать глупо и не о чем.
– Ах, хорошо вы говорите, Полина Петровна, а все это не так легко, право. Разве к Лобачевскому съездить в Петербург?
– А что ж? Съездите. Лучше уж вам в Петербурге чего-нибудь искать. Будем там видаться.
– Как будем видаться?
– Так; и я тоже еду на днях в Петербург.
– А ваши бумаги?
– Вот для них-то я и поеду.
– Это вам не поможет.
– Нет, я знаю; уж бывали примеры. Вот видите, Дмитрий Петрович, я женщина, и кругом связанная, да не боюсь, а вы трусите.
– Я слабый человек, никуда не годный.
– Нет, не то что никуда не годный, а слишком впечатлительный. Вам нужно отряхнуться, оправиться… да вот таких чудес более не выкидывать.