Покушение в Варшаве - Ольга Игоревна Елисеева

Госпожа Вонсович снова опустилась на диван.

– Что ты намеревался делать?

– Как тебе и сказал, похватать до коронации.

– В отношении моих детей ты поступишь, как обещал?

Конечно. Но зла не хватало! Как Мориц мог? После всего… «Поляк, – решил отец. – Неблагодарный…»

* * *

Самые жаркие разговоры братьев происходили в Бельведере, куда император обычно приезжал после обеда. Дамы гуляли по саду и незаметно друг от друга молились: «Только бы не сорвался!», «Только бы не сказал правды!»

У каждого из них правда была своя. Не помогло даже прямое объяснение с Жансю. Никс всегда ценил ее за высокие принципы и за старание держать брата в узде. Поэтому Лович отважилась. Улучила момент и отправилась к царю под вечер. Говорят, он на закате позволял себе подышать воздухом в парке Круликарни.

Ее беспокоил не вопрос о ребенке. Она провела пристрастный допрос среди слуг, выявила «отравительницу», подливавшую ей в чай пижму, и узнала, что та действовала по приказу покойной Марии Федоровны. Николай оставался невинен, как младенец. Но это почему-то еще больше расстроило молодую женщину: мать сняла с него страшную ношу, избавила от греха! Относиться к деверю по-прежнему тепло княгиня уже не могла. Напротив, он олицетворял все, что разрушало ее семейный очаг.

Императорский променад шел мимо низкого французского газона, именовавшегося «партер». Лишние глаза были не нужны. Никс с наслаждением вдыхал остывающий воздух. Шел один. Чуть позади группа адъютантов. Вечный Бенкендорф. Отставал на полшага. Впрочем, когда его величеству было угодно что-то сообщить, немедленно оказывался рядом.

Лович прошла от моста к деревьям с круглыми кронами, им не хватало только белых бантов на тонких стволах, чтобы выглядеть свадебными игрушками. Ее собственное белое платье особенно бросалось в глаза в сумерках и дополняло картинку.

– Что там за дама? – государь замедлил шаг.

Александр Христофорович сделал опущенной рукой знак охране, но княгиня сама вышла из тени.

– Мне необходимо говорить с вашим величеством. – Она низко присела. Правая нога впереди, левая коленом почти касается гравия. Голова опущена.

Николай оценил это смирение и сделал энергичный жест, приказывая сопровождающим отойти на пристойное расстояние. Бенкендорф отступил сам, уважая права Лович. Жанетта всегда была благодарна за вежливость этого человека – не подчеркнутую, не демонстративную, а как бы родившуюся вместе с ним. Но сейчас ей было не до шефа жандармов. Внимание княгини приковывал сам Никс.

Они остались наедине. Вытащи собеседница кинжал и ударь врага в грудь, он даже не успеет поморщиться. Привык расслабляться в ее присутствии. Не чаял в тихой кроткой женщине угрозы. Она хорошо представила, как начнет набухать кровью его форменный сюртук. Плотная ткань пропитается не сразу, и цвет будет черным. Какое безграничное удивление выразит мраморно-белое, как у садовой статуи, лицо императора…

Если бы у Жансю хватило духа, как славили бы ее соотечественники! Простили бы все. Она стала бы героиней, настоящей жертвой. Ведь в следующую секунду ее убьют. Непременно. Эти самые молодые красавцы адъютанты, отошедшие на несколько шагов. И первым, кто вонзит в нее шпагу, будет добрейший и обходительнейший Бенкендорф.

Жанетта так явственно представила себе картину собственной гибели вслед за подвигом, что не сразу ответила на вопрос императора.

– Что привело вас в столь поздний час? С братом ничего не случилось?

Ну и семейка! Только о себе.

– Да-а не-ет, – протянула она, и вдруг, сжав белые замшевые перчатки царя, взмолилась: – Уезжайте. Уезжайте немедленно. Молю вас. Нет никаких гарантий вашей безопасности тут. Знатные роды давно положили оставить трон пустым. Для одного из своих. – Лицо женщины пылало. Вместо того чтобы убить врага, она снова и снова предавала ему соотечественников! Какая несчастная судьба!

Никс отступил на один шаг и окинул собеседницу недоверчивым взглядом.

– Для Адама Чарторыйского? Мы знаем. – Царь чуть помедлил. – Это ваш муж попросил вас сказать? – Его губы сложились в суровую складку. – Ему по положению, которое он занимает здесь, положено разбираться с такими делами самому. Странно, что не здешняя полиция, а мой высший надзор, – Никс кивнул в сторону Бенкендорфа, – сумел выдворить Чарторыйского из Варшавы.

Жанетта прикусила язык. По ее просьбе Константин вернул князя. Бенкендорф об этом явно знал, а государь, похоже, пока нет. Поток жалоб на цесаревича действительно прекратился. Но, паче чаяния, гостям это показалось еще подозрительнее.

Лович снова подалась к деверю, но тот продолжал отступать.

– Заклинаю всем, что только есть святого: уезжайте.

– Разве я не покажу этим слабость? – царь через силу улыбнулся. – Страх. И перед кем?

Княгине очень не понравилось презрительное выражение, мелькнувшее у него на лице.

– Мои соотечественники достойны жалости. Но достойны и уважения, – выпрямилась она.

– Разве я не проявляю его, коронуясь здесь?

Лович застыла. До нее наконец дошел извращенный смысл происходящего. То, что для поляков – величайшее унижение, печать рабства, для их «господ» – акт милости, дружбы, с трудом переносимого почтения. И обе стороны переступают через себя. Те из свиты царя, кто русский по крови, готовы держать побежденных в цепях и железных ошейниках, чтобы не дернулись. Так же как ее соплеменники готовы с пеной на губах наброситься на них. Дайте только саблю!

Поправимо ли?

– Мадам, – Никс, внимательно наблюдавший за ее лицом, взял жену брата под руку. – Давайте-ка я объясню вам то, о чем Константин почему-то умалчивает. – Они размеренным шагом двинулись вперед по дорожке, наблюдая, как садовник, пользуясь вечерней прохладой, меняет цветы в клумбах, вынимая облетевшие уже тюльпаны, и высаживает кустики готовых распуститься махровых пионов.

– Не стоит винить меня в том, к чему я не имел никакого отношения, – продолжал Николай. – Я должен был принять дела такими, какие они есть. Не я делил Польшу. Не я, а мой брат-благодетель собрал все ее земли воедино, воссоздав вашу государственность, и даровал конституцию. Поверьте, при мне ни того, ни другого, ни третьего не произошло бы.

Лович удивленно вскинула глаза. Ей казалось, что дела Александра I для нынешнего императора святы. Но тот кивком подтвердил свои слова.

– Я не делил бы. Кому нужно соваться в ваше беспокойное болото? Не возрождал бы угрозу для моей собственной страны. И не давал бы прав тем, кто способен воспользоваться ими во зло. – Он говорил откровенно, но в этой откровенности не было ничего лестного. Как Александр умел подбодрить ее соплеменников! От честности его преемника душа в груди опускалась.

– Я не лукавлю, и если придется выбирать между двумя народами, кому жить, кому умереть, какого ответа от меня, русского царя, вы ждете?

Она приложила к губам кружевную перчатку.

– То-то, – кивнул Никс. – Тяжело задаваться этим вопросом. А потому вашим соотечественникам лучше не бунтовать.

– Но они очень несчастны, – отозвалась княгиня.

– Понимаю, – вздохнул Николай. – И мы были несчастны под монгольским игом. Однако ж ваше положение не в пример завиднее. У нас отбирали и жизни, и имущество, уводили людей в рабство. Вам ежегодно платятся серьезные субсидии из казны. Как думаете, мои русские подданные хотят вас кормить? Особенно после того, что вы сделали в Смоленске и Москве?

Этот человек ставил все с ног на голову, а ему казалось, что по своим