Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Николай Николаевич, вы изволили занимать пост министра иностранных дел. С какого времени и по какое?

Покровский. — С 30-го ноября по 1-е марта.

Председатель. — С 30-го ноября до 4-го марта, как у нас показано.

Покровский. — Да.

Председатель. — А до этого времени?

Покровский. — С 25-го января 1915 года по 30-го ноября 1916 года я был государственным контролером.[82]

Председатель. — По должности государственного контролера вы принимали участие в заседаниях совета министров?

Покровский. — Как же.

Председатель. — С какого времени началось ваше участие в совете министров?

Покровский. — Считайте — с 25-го января. Я не помню точно, какого числа было первое заседание.

Председатель. — При каких обстоятельствах вы заняли пост государственного контролера и кто поддерживал вашу кандидатуру?

Покровский. — Видите ли, этого я вам не скажу, потому что я этого не знаю. Думаю, что мою кандидатуру выдвинул Харитонов. Наверное, он: он сам мне это сказал. Дело было так. Я был приглашен Танеевым поехать в Царское Село — без указания, с какою целью меня приглашают. И тогда государь предложил мне это самое место. Затем я догадывался, откуда собственно это предложение исходит. На другой или на третий день я виделся с Харитоновым и спросил его. Харитонов сказал, что я был его кандидатом на замещение его поста. Я думаю, что это так и было.

Председатель. — А до того времени какой пост вы занимали?

Покровский. — Я был членом государственного совета, начиная с 1-го января 1914 года, — значит, считая почти по 1-е февраля 1916 года, около двух лет. А раньше я был почти восемь лет товарищем министра финансов.

Председатель. — У вас были какие-нибудь отношения со Штюрмером, который был назначен за несколько дней до вашего назначения?

Покровский. — Я его знал, как члена государственного совета. Встречал его в финансовой комиссии государственного совета, где он был членом и, кажется, докладчиком по каким-то сметам. Других отношений у меня с ним не было.

Председатель. — Вы были в разных группах государственного совета?

Покровский. — Я был в беспартийной группе.

Председатель. — А он?

Покровский. — Должно быть, в группе правых.

Председатель. — Что вы можете сказать о том общем впечатлении, которое производил на вас совет министров в течение 1916 года в смысле отношений министров, между собой, в смысле, так сказать, сплоченности министров?

Покровский. — Видите ли, в 1916 году, то-есть во время председательствования Штюрмера, совет министров производил на меня такое впечатление, как будто он все более превращался в старый комитет министров, то-есть в присутственное место для решения текущих дел, для пропуска законопроектов, утверждения кредитов и так далее, а политика ведется не в совете министров, а где-то за пределами совета министров. Но удостоверить это фактами я не могу.

Председатель. — Производило ли это на вас такое впечатление, что совещания, происходившие за пределами совета министров, состоят из лиц, которые вовсе не входят в состав совета министров, или же такое, что в этих совещаниях участвуют и лица из состава совета министров?

Покровский. — Этого я сказать не могу. Может быть, так и было, но сведений об этом у меня не было. Я думаю, что Штюрмер приглашал на эти совещания некоторых министров, близко стоявших к нему, и, вероятно, там обсуждались некоторые более интимные вопросы, которые вовсе не вносились в совет. Но приглашались ли на эти совещания лица, не входившие в совет министров — этого я не знаю.

Председатель. — Таким образом, впечатление ваше, как участника совета министров, может быть резюмировано так: что, собственно, политика делалась некоторыми членами совета министров помимо совета министров?

Покровский. — Я думаю, что это будет близко к истине.

Председатель. — Скажите, какие же министры, обсуждая в совете министров вопросы, — если не политические, — ибо, как вы изволили сказать, политика была изъята из ведения совета министров…

Покровский. — Нет, я не скажу, чтобы она была прямо изъята, — это было бы неправильно. Но она проявлялась, так сказать, лишь в применении к отдельным делам. Когда возникало какое-нибудь дело, соприкасавшееся с тем или иным политическим вопросом, то видно было, что оно разрешается с известной точки зрения, которую можно было назвать политической. Но принципиальное предрешение вопроса, — та политика, которая определяла направление его, совершалась не здесь. Так мне кажется.

Председатель. — Скажите, какие же министры по тем вопросам, которые носили характер некоторой принципиальности, стояли обычно на точке зрения председателя совета министров Штюрмера? Были ли какие-нибудь, хотя бы и не вполне выдержанные группировки в составе совета министров?

Покровский. — Нет, выдержанных группировок усмотреть было нельзя. Что касается председателя совета министров, и, так сказать, направления, им даваемого, то из наблюдений своих за время почти в двенадцать месяцев я имел возможность заключить, что лично он — и по своему умственному развитию, и по возрасту, и, может быть, по состоянию здоровья, — едва ли мог давать серьезное направление политике. Может быть, он был настолько скрытен, что не проявлялся в достаточной степени; может быть, людям, которые стояли ближе к нему, многое тут было яснее, но только на меня он всегда производил впечатление человека ограниченного и, что называется, находящегося уже в состоянии старческого склероза. Например, он никогда не мог формулировать своих мыслей из головы: чтобы высказать свое мнение или заключение, ему приходилось самые простые вещи написать на бумажке. И инициативы какой-нибудь в направлении дел не было у него заметно. В совете министров он не выступал. Может быть, это была большая ловкость с его стороны, не знаю, но по характеру, умственному настроению, степени интеллигентности, — не думаю, чтобы он был способен направлять что-нибудь. Может быть, в области своих личных дел он что-нибудь и понимал, но в области государственных дел у него было более, чем недостаточное развитие для лица, занимающего пост председателя совета министров.

Председатель. — Но искусством хитрить, некоторым лукавством этот человек, повидимому, обладал?

Покровский. — Я слишком мало его знаю.

Председатель. — Но разве при разрешении дел особой политической важности вам не приходилось наблюдать у него эти черты?

Покровский. — Как вам сказать! У него были приемы мелкой хитрости, но больших линий в этом отношении заметно не было. Вот я могу привести в виде примера следующий случай. Когда рассматривался вопрос о министерстве здравоохранения — в первой стадии, еще до назначения Рейна главноуправляющим здравоохранением (я не помню, в точности, когда именно это было, помню только, что это было летом), составилось мнение против утверждения этого законопроекта по 87-й статье, и очень решительное мнение. Председательствовал в качестве заместителя председателя А. А. Хвостов. Мы, то-есть те, которые высказывались против проведения этого дела по 87-й статье, настаивали, чтобы мнение наше было выражено определенным образом в журнале. Но, вместо журнала, мы получили представленный государю доклад Штюрмера, в котором говорилось, что некоторые члены (мне помнится — имен не было указано в этом докладе) высказались по данному вопросу отрицательно и высказали такие-то суждения. Все наши суждения были при этом сжато, в точности, изложены, но доклад был, если хотите, — ну, ходом этаким ловким, потому что в нем заключалось указание, что решение по вопросу о министерстве здравоохранения остается прежним; а в журнал совета министров вся эта история так и не вошла. Понятно, что раз дело было решено, оставалось подчиниться и утвердить эти постановления, которые и получили силу закона по 87-й статье. Следовательно, это был фортель своего рода, и результатом его было то, что журнал совета министров не обнаружил происшедшего разногласия. И сделано это было как будто бы для удовлетворения тех, которые оказались в меньшинстве: их, как будто, оградили, хотя они и не просили этого ограждения. В сущности говоря, это была весьма тонкая комбинация, не знаю, кем изобретенная, — самим ли Штюрмером или кем-нибудь другим; тонкая комбинация, я говорю, — а между тем по пустякам, по вздору, потому что, если бы даже мнение наше в этом случае и было отвергнуто, — ну, что ж, — мы остались бы с отвергнутым мнением. А тут получалось и какое-то ограждение нас, и вместе с тем журнал совета министров не вскрыл разногласий. В сущности — канцелярская хитрость, канцелярская уловка, ни к чему не ведущая. Может быть, на такие комбинации мелочного характера он, действительно, был способен, но на более крупные, по моим впечатлениям, — нет. Ведь это был человек, который, в сущности, связной мысли в разговоре высказать не мог. Это я положительно вам говорю: он заранее записывал то, что ему нужно было сказать, — иначе даже в маленьком кругу какой-нибудь речи он не мог произнести. Стало быть, голова не удерживала всех этих вещей. Но, как я уже говорил вам, я его, собственно, почти совсем не знал. Я видел его в качестве члена государственного совета; по финансовой комиссии несколько раз: он был докладчиком сметы министерства иностранных дел, которая, конечно, не требовала никакого доклада. А затем я видел его в совете министров. Отдельных бесед с ним по более важным делам у меня не было. Он меня не приглашал. Так что я, может быть, ошибаюсь в его характеристике. Другие говорят, — никогда не было более хитрого председателя совета министров. Но я этого не видел.