Принц Теней - Рэйчел Кейн

Розалина, должно быть, почувствовала это, потому что открыла глаза и уставилась на дверь, прямо в замочную скважину, в которую я подглядывал.

– Простите меня, – шепнула она. – Простите, но у меня нет другого выхода – иначе я не смогу удержаться…

Она сделала один глубокий вдох – и закричала.

Это был не девичий крик – слабый и нежный, нет, это был ужасный, вырывающийся из груди вопль, от которого я моментально пришел в себя, пусть и на время. Я снова стал Принцем Теней, который прекрасно знал: если его поймают, это будет означать только смерть.

И она это знала.

Я слышал, как слуги Капулетти бегут наверх – несмотря на то, что все они пребывали в некоторой растерянности, этот крик и их тоже привел в чувство и вернул к их непосредственным обязанностям. Если я останусь на лестнице или в холле – меня просто разорвут на кусочки, и тогда проклятие будет исполнено до конца. А Розалина, узнав о моей смерти по ее вине, найдет способ ко мне присоединиться.

«Проклятие на оба ваши дома».

– Нет, – проговорил я и все-таки заставил себя встать, развернуться и сделать шаг назад. Даже сейчас, в этот момент, я едва мог оторвать взгляд от замочной скважины, в которую мог видеть Розалину, держащую в руках ключ от нашего окончательного падения. – Нет!

Два шага назад, три… а потом я бросился в комнату Джульетты.

Ее кормилица не спала и не была в обмороке – она была мертва, глаза ее были открыты и смотрели прямо перед собой, челюсть отвалилась: как и моя тетя, она перестала дышать этой ночью. Ее рука сжимала четки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Я выхватил их и захлопнул дверь комнаты прямо перед лицами потрясенных слуг, а затем повернул ключ в замке.

У меня было мало времени. Они сломают дверь, если понадобится, они уже бегают и кричат в поисках чего-нибудь тяжелого. Четки лежали в моей руке, они были холодными, словно лед, и гладкими, словно кость. От них исходила угроза, они дышали смертью, и я вновь почувствовал в комнате присутствие призрака Меркуцио, азартного и разъяренного.

– Нет, – сказал я ему. – Хватит!

В камине Джульетты еще мерцали красным уголья. Я подбросил еще дров, схватил лампу и разбил ее вдребезги, а масло вылил в камин, и дрова занялись с яростным гудением, которое быстро переросло в рев.

Дверь тряслась под ударами чего-то тяжелого – скорей всего, скамьи, которую использовали как таран. Долго дверь не выдержит.

– Покойся с миром, друг мой, – сказал я и стал думать о Меркуцио, каким я знал его в лучшие времена: веселым, остроумным, обаятельным и полным нежности, когда никто не видит. Я думал о сиянии, которое заметил в нем в тот единственный раз, когда видел его рядом с его другом, о любви, которой светилось тогда его лицо. – Мы слишком долго жили в ненависти, а небеса могут убить нас любовью. Пусть это закончится.

Я поцеловал четки и попытался бросить их в огонь.

Но они прилипли к моей ладони.

Нет.

Я издал громкий крик ярости и потряс ладонью, но четки вцепились намертво и не собирались отцепляться. Они казались удивительно живыми в этот момент и как будто боролись за свою жизнь, так же как и я.

Я слышал, как Розалина зовет меня по имени слабым, прерывающимся голосом. Я различил в этом голосе покорность и отчаяние. Если я не справлюсь сейчас с этим проклятием – оно убьет и ее тоже. И это была единственная причина, по которой я заставлял себя дышать. Я знал это очень хорошо – как будто Меркуцио шептал мне это в ухо, а когда я повернул голову – я увидел его тень, совсем близко.

Он тоже тянулся к этим четкам мертвыми руками.

Он был сейчас таким, каким я его помнил: огонь и красота, страсть и острота ума, любовь и страдание. Словно все лучшее и все худшее в нем соединились воедино.

– Ты же мой друг, – сказал я ему, чувствуя, как разрывается от горя сердце. – Я должен был помочь тебе. Я должен был спасти его. И ты вправе ненавидеть меня, но ради всего святого, избавь ее от своей ненависти. Она ничем ее не заслужила.

Его бледный призрак пристально посмотрел на меня, а потом я вдруг увидел мимолетную усмешку на губах моего друга. Он подвинулся ближе, и я почувствовал его руку поверх моей.

Четки слегка подались, но недостаточно, и я заметил печаль и сожаление в его глазах. Он не мог остановить это – мертвый он не мог этого сделать так же, как и живой.

Мне оставалось только одно – и у меня не было времени думать. Я не мог думать.

Я сунул руку прямо в огонь.

Нестерпимая боль обожгла ее почти сразу, но я терпел, терпел, хотя и кричал так, что эхо прокатилось по дому. Рукав у меня занялся, я слышал, как шипит и пузырится моя кожа.

Призрак Меркуцио рыдал.

Мое тело била крупная дрожь, и я знал, что умру, если не вытащу сейчас руку из огня.

«Лучше умереть, – подумал я со спокойной, холодной ясностью. – Лучше пусть это закончится сейчас, со мной – а она останется жить…»

Возможно, именно эта моя самоотверженность и готовность принести себя в жертву были причиной того, что четки наконец соскользнули с моих пальцев и упали в огонь.

Я вытащил свою бедную руку, затушил огонь на рукаве, а потом рухнул без сознания на пол рядом с мертвой кормилицей Джульетты. Я чувствовал, как тот невыносимый жар, который всегда так давил на меня в комнатах моей бабушки, сжигает меня, словно истекая через мои кости и плоть наружу…

А потом я ощутил, что он превратился в пепел и золу и разлетелся облачком под действием свежего, прохладного воздуха.

Боль в руке утихла. Я повернул голову и посмотрел в огонь: четки почернели, раскололись на кусочки и превратились в золу.

Я поднял руку и стал поворачивать ее перед глазами – совершенно здоровую, нетронутую руку с целыми пальцами. Потом я взглянул на призрак Меркуцио, который все еще стоял рядом со мной.

Он улыбался. Это была улыбка моего старинного друга – улыбка радости, и удовольствия, и победы. Его губы прошептали что-то, и я прочитал по его губам слова, которые как будто были написаны в воздухе между нами:

Любовь хороша, если думать сердцем.

И он исчез.

Я закрыл глаза и изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать – от любви к моему другу и о том, что потерял его, и о Ромео, и о несчастной, невинной Джульетте, и даже о своей сестре, которую уж никак нельзя было назвать невинной. О них обо всех, унесенных прочь бессмысленным потоком горя.

Потом я встал, вытер лицо и подошел к двери спальни.

Она снова задрожала от удара, когда я взялся за ручку, и я понял, что там, снаружи, мир ничуть не изменился. Я был Монтекки, который проник в покои Капулетти, а у моих ног лежала мертвая женщина. У меня в запасе оставалось всего несколько минут: дверь вот-вот сломают, меня схватят и заколют прямо на месте.