Меч на закате - Розмэри Сатклифф

Через час после полудня Гуэнхумара принесла мне мой лучший плащ из фиолетовой ткани с черно-пунцовой каймой и, положив руки мне на плечи, спросила:

— Они будут говорить о том, кто станет новым Верховным королем?

— Несомненно, — ответил я, — но мне думается, что сейчас, когда за нашими границами зашевелились саксы, не время делать королей.

Она посмотрела на меня долгим чистым взглядом.

— Ты знаешь, что это яблоко твое, и тебе стоит лишь протянуть за ним руку.

— Думаю, что это возможно, однако я не могу себе позволить разбить Британию на куски, пока буду его срывать.

— Ты всегда боишься что-нибудь разбить, не так ли? — сказала Гуэнхумара и, притянув к себе мою голову, поцеловала меня; но в ее губах не было ничего, кроме долга и доброты.

Базилика в Венте была, должно быть, прекрасной и величественной в те дни, когда мир еще твердо стоял под ногами. Но на моей памяти она всегда пребывала в полуразрушенном состоянии — штукатурка с нанесенными на нее фресками отваливается от стен, превосходный пурбекский мрамор растрескался и покрылся пятнами сырости, позолота почернела. Огромные экраны из кованой бронзы, некогда отгораживавшие комнату Совета от главного зала, были сняты еще во времена моего деда и переплавлены на военную утварь. Но само здание все еще сохранило некое достоинство и красоту, хотя это была красота увядания и опавших листьев по сравнению с гордой красотой разгара лета.

Мое появление было довольно-таки внушительным: я деловой, размашистой поступью прошел в западную дверь — Кей, Бедуир и Фарик следовали за мной в качестве церемониальной свиты, — прошагал по мозаичному полу и, поднявшись по трем ступенькам в комнату Совета, остановился перед Советом Британии.

Находившиеся в комнате люди зашевелились, наполняя ее рябью и порывами движения, и уважительно поднялись мне навстречу, — все, кроме Дубриция, который, будучи Отцом Церкви, не вставал ни перед кем, кроме как перед самим Верховным королем. Холодный разреженный свет, бесстрастно падающий сквозь три высоких окна, не освещал, а скорее выделял из темноты лица сидящих за столом людей. Я знал, что сам Дубриций — горящие глаза которого были осторожными и холодными, как у чайки, на пухлом, проницательном, собранном в многочисленные складки лице, словно сделанном из превосходнейшего свечного воска, — будет моим основным противником, а два других церковника последуют его примеру. Остальные, по моему мнению, должны были быть более открытыми доводам разума; некоторые из них в свое время были воинами, а двое и теперь еще находились на военной службе: Пердий, который командовал главным крылом конницы в нашем войске, коротко кивнул мне (это было наиболее близким подобием приветствия, которое кто-либо мог от него ожидать), и я поймал мрачный, хмурый взгляд Аквилы, протянувшийся ко мне, как рукопожатие.

Королевский трон, справа от которого сидел Дубриций, стоял пустым в холодном равнодушном свете, а напротив него было поставлено почетное кресло для меня. После того как был закончен обмен степенными, учтивыми словами, которых требовал данный случай, и епископ помолился за душу Амброзия, Верховного короля, мы обратились сначала к незначительным материям, с которыми необходимо было разобраться, к обычному, установившемуся порядку жизни государства, и писцы на табуретах у дальней стены заскрипели палочками по своим табличкам. Я помню, что когда мы покончили с рутиной, наступила пауза, словно все переводили дыхание, прежде чем приступить к тому, ради чего и собрался в тот день Совет.

Дубриций наклонился вперед, сложив на столе перед собой крупные бледные ладони, — огромный рубин на его большом пальце был единственным пятном гордого пламени в ясном бездушном свете февральского дня — и посмотрел по очереди на каждого из нас.

— Мои дорогие друзья, братья по Совету…, — у него был приятный голос, неожиданно сухой для такого жирного тела, неожиданно сдержанный для человека с такими глазами. — Совсем недавно, в момент начала этого заседания, мы молились за душу нашего горячо любимого покойного повелителя, Верховного короля Амброзия. Теперь, поскольку выясняется, что господин наш Амброзий простился с этой жизнью, так и не назвав своего наследника…, — живые птичьи глаза обратились сначала к Аквиле, потом ко мне. — Это так, милорд Артос?

Аквила сидел совершенно неподвижно, не подавая виду, что что-то слышал, но я чувствовал на себе его взгляд.

— Это так, — подтвердил я.

Дубриций признательно склонил голову, и его широкие подбородки расплющились о складки сутаны у него на груди.

— Поскольку выясняется, что наш брат Амброзий так и не назвал своего наследника, нам, собравшимся здесь, предстоит взять на себя тяжелую и горестную задачу выбрать человека, который во всех отношениях наиболее подходил бы для того, чтобы стать его преемником; вот для этого-то мы главным образом и собрались здесь сегодня.

— Если бы только Верховный король оставил сына! — пробормотал один удрученного вида советник, известный своими бесплодными «если бы».

Брови епископа дернулись в тщательно сдерживаемом нетерпении. 

— Вся необходимость сегодняшнего заседания, Ульпий Критас, как раз и вызвана тем фактом, что Верховный король не оставил сына.

Аквила, который неотрывно глядел на свою крепкую, загорелую правую руку, лежащую на столе, быстро поднял глаза.

— Сына по крови.

— Думаю, все мы знаем, — с сухой учтивостью отозвался Дубриций, — на кого пал бы выбор Амброзия, если бы не то, что…

Какое-то мгновение он, казалось, не мог найти слов, чтобы продолжить, и я помог ему в этом затруднении:

— Что Артос Медведь, сын его брата, был случайно зачат с дворовой девчонкой под кустом боярышника.

Епископ снова признательно и согласно склонил голову, хотя мне показалось, что я различил на его лице едва заметный проблеск боли, какую может не сдержать хорошо воспитанный человек, если гость плюнет на его обеденный стол.

— В таком случае, если мне не изменяет память, остается только один человек, на которого по праву может пасть выбор: Кадор из Думнонии тоже принадлежит к роду императора Максима.

— Только по линии матушки, — вставил кто-то, а другой задумчиво пробурчал в седую бороду, похожую на птичье гнездо:

— Но никаких кустов боярышника.

Пердий, командир конницы, нетерпеливо сказал:

— Может, мы отложим в сторону этот вопрос о кустах боярышника, который, по-моему, имеет очень незначительное отношение к делу, и выберем того, кто покажется нам наиболее подходящим для роли Верховного короля? Мы понятия не имеем о способностях этого Кадора, но зато прекрасно знаем способности Медведя. Позвольте мне заявить раз и навсегда, что я считаю, что Артос, Rex Belliorum в течение всех этих лет, — именно тот человек, который нам нужен.

— Ты говоришь как солдат?

— Я говорю как солдат — в такой день, когда нам превыше всего нужен солдат, чтобы вести нас за собой.

Но Дубриций был церковником, и он был связан законами и догматами церкви.

— Это так; но опять же, Пердий, среди нас могут быть люди, верящие, что престол Верховного короля, который дается от Бога, требует и других качеств, других свойств, помимо крепкой руки с мечом. И по мнению этих людей, Кадор из Думнонии, законнорожденный сын своего отца и уже самостоятельный правитель, может иметь более неоспоримые права.

Пердий фыркнул. Его широкий красноватый нос был жестоко перебит еще в юности, и наследием этого повреждения было исключительно оскорбительное фырканье, которое он издавал одной ноздрей и которое заставляло многих людей поважнее его самого сжиматься в комок, точно древесная вошь; но не думаю, чтобы он когда-либо раньше использовал его против епископа Венты.

— Правитель? Мелкий князек, у которого не больше прав на престол Верховного короля, чем у целой кучи других, если не считать этой одной незначительной детали: нескольких капель крови, общих у него с Артосом Медведем.

— И еще с одним, — заметил менее важный церковник, и в наступившей вслед за этим короткой, жгучей тишине можно было ясно прочесть не высказанное словами предупреждение и напоминание, что у Артоса есть сын, который последует за ним. Кое-кто из сидящих за столом переглянулся с другими и отвел глаза. За Медротом стояла наиболее молодая часть войска; думаю, старшее поколение, церковь и покрытые боевыми шрамами ветераны уже тогда не совсем доверяли ему.

Мне внезапно надоело сидеть на почетном месте и слушать, как они спорят обо мне, словно меня там вообще нет. Я с грохотом отодвинул тяжелое кресло и поднялся на ноги. Быть самым высоким человеком в любой компании — в этом есть свои преимущества.

— Святой отец Дубриций, господа члены Совета — здесь идет жаркий спор, который, как мне кажется, вполне может затянуться еще на год и все-таки не приблизиться к своему разрешению; и я хотел бы упомянуть, что сейчас, когда саксы, точно волчья стая, украдкой рыщут взад-вперед у наших границ, ожидая только весны, чтобы вцепиться нам в горло, чего они не могли сделать уже пару десятков лет, — сейчас вообще не то время, чтобы выбирать короля. У нас достаточно забот и без этого.