Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи - Михаил Лобанов

— Это вам урок на будущее.

Д. Ф. Устинов счел необходимым выехать на завод и сутками не выходил из цехов. Под его наблюдением на четвертые сутки была готова очень сложная деталь пушки — стальная люлька, которая буквально за десятки часов прошла путь от «белков» (чертежей) до отливки и окончательной отделки. Так создавалась эта пушка.

…В любом случае, работая со Сталиным, надо было иметь в виду его цепкую, поистине необъятную память, внимание к мелочам в громадном деле боевого обеспечения армии. Как-то в 1943 году, утверждая план отпуска вооружений, он обратил внимание на мое прошение отпустить Северо-Западному фронту сорок 107-мм пушек образца 1910–1930 годов. Я, откровенно говоря, думал, вряд ли он обратит внимание на эту строчку. Но последовал вопрос: зачем это Курочкину (командующий фронтом), который не ведет активных действий, вы предлагаете отпустить 107-мм пушки, почему это ГАУ вдруг расщедрилось? Я сказал, что на вооружении сейчас 122-мм пушки, а 107-миллиметровые, достаточно устаревшие, находятся в запасе. Раньше они назывались 42-линейными. Сталин вспомнил, что такие орудия хорошо себя показали под Царицыном в 1918 году. Нужно заметить, что он Сталинград обычно называл Царицыном, а Горький — Нижним.

— И все-таки в чем причина вашей щедрости? — продолжал допытываться Сталин

— Курочкин готовится освобождать Старую Руссу. А это мой родной город, — признался я.

— Ну, коль родной, то надо отпустить, — усмехнулся он.

Старую Руссу Сталин тоже знал по 1919 году. В ту пору там находился штаб Западного фронта, а Сталин был членом РВС фронта.

В феврале 1944 года я был в Ставке по текущим делам и был удивлен, когда Сталин мне сказал, что Старая Русса в наших руках (я этого еще не знал), но название «Старорусская» не будет присвоено ни одной из стрелковых дивизий, так как немцы, опасаясь окружения, оставили Старую Руссу ночью, а наши войска их отход прозевали.

— Но, — говорю я ему, — в старой армии в России был 113-й пехотный Старорусский полк.

— Ну это было в старой армии, — развел руками Сталин и шутливо расшаркался и поклонился. — А у нас, как видите, оснований давать такое название нет.

Все же это название наши части получили. Когда немцы покинули Старую Руссу, в ней не оказалось жителей. Город был весь разрушен. Жители, не успевшие эвакуироваться летом 1941 года, частью ушли в деревни, частью в партизаны, а многие погибли от рук фашистов.

Верховный очень внимательно относился к предложениям командующих фронтами, но бывал довольно скептически настроен, когда они иной раз предлагали не совсем понятные «прожекты». Помню, мы в Ставке были удивлены, когда Мерецков предложил Сталину ввести в стрелковых войсках подразделения гренадер, вооружив их противотанковыми гранатами и противотанковыми ружьями. Сталин ответил, что у нас есть гвардейские части, ударные армии, в которых у бойцов есть то же самое вооружение, поэтому вряд ли целесообразно вводить такое название. Неожиданно, почти в полный голос, немного картавивший Мерецков гаркнул:

— Здорово, гренадеры! — И уже тише спросил: — Не правда ли, звучит красиво!

Сталин вздрогнул и недоуменно посмотрел на него:

— Ну, если только из-за этого вводить новое название, то это будет вряд ли уместно.

Так и остались мы без гренадер.

Летом 1944 года кто-то из фронтовиков предложил Ставке сформировать несколько кавалерийских корпусов для преследования отходящего противника. Сталин усомнился в этом и заявил, что преследовать врага лучше танками. Но докладчик настаивал, приводя в качестве довода то обстоятельство, что сейчас лето и сена для лошадей достаточно. Сталин посмотрел мимо него и ядовито сказал:

— Сено… И только из-за этого вы и предлагаете сформировать кавалерийские корпуса? Несерьезно все это и неприемлемо.

При всей значимости работы в ГАУ я все-таки считал себя строевым командиром, место которого, конечно же, в войсках. Мне было в высшей степени обидно, что за боевыми действиями приходится наблюдать со стороны, из Москвы, а не быть их непосредственным участником.

Когда поставки вооружения и боеприпасов приняли устойчивый характер, я во время одного из докладов в Ставке попросил отпустить меня на фронт. Неожиданно последовала бурная реакция. Сталин нахмурился и коротко бросил:

— Работайте, где работаете!

Распрощался сухо, а в приемной Поскребышева меня остановили члены ГКО, упрекая за неуважение к Сталину, который, руководя фронтами, опирается на глав центрального аппарата Наркомата обороны, а один из них смеет просить отпустить его на фронт, как будто Сталин занят чем-то другим, а не руководит фронтами, и что здесь не легче, чем там.

Тем не менее во время докладов в Ставке я все чаще стал повторять, что для лучшей организации дела в ГАУ полезно собственными глазами взглянуть на боевое использование артиллерии. Сталин сердился, отмахивался, бывали неприятные перепалки, но в конце концов он согласился отпустить меня на фронт. Поездки эти оказались очень полезными.

Самой памятной была поездка с представителем Ставки Г. К. Жуковым на 1-й и 2-й Белорусские фронты. Было это в 1944 году, когда готовилась Белорусская операция. Жуков сам обратился к Сталину с просьбой отпустить меня с ним в качестве помощника по артиллерии. Так я оказался на фронте. Жуков провел рекогносцировки расположения противника, побывав на наблюдательных пунктах всех стрелковых дивизий ударной группировки. С ним выезжали Рокоссовский, Булганин, Казаков и я.

Вместе с Жуковым побывал я и на 2-м Белорусском фронте, где мы также проверяли ход подготовки к наступлению. Фронту требовалась помощь мощными артсредствами. Из резерва Ставки был выделен дивизион 305-мм гаубиц, который хорошо использовали уже в самом начале операции, хотя и потребовалось много хлопот по скрытному развертыванию артсистем. Тут же, на 2-м Белорусском фронте, были согласованы совместные боевые действия артиллерии с военно-воздушными силами.

24 июня 1944 года, еще в предрассветных сумерках, началась мощная артиллерийская подготовка. В первый день полный успех обозначился на левом крыле ударной группировки 1-го Белорусского фронта. Резко запечатлелись в памяти действия нашей бомбардировочной авиации. На третий день, особенно во вторую половину его, при безоблачной погоде по 40–45 наших бомбардировщиков волнами выходили к дамбе, ведущей к переправе через Березину, к которой бросились отступавшие немецкие войска, и наносили мощные бомбовые удары. По этой дамбе потом не только проехать, но и пройти в освобожденный Бобруйск было невозможно.

Со взятием Бобруйска мне следовало переехать на левое крыло фронта, под Ковель, и там принять участие в подготовке следующей фронтовой операции. Жуков поздно вечером 30 июня выслушал меня и пожелал счастливого пути. Но через час, когда я уже собирался, срочно вызвал к телефону и передал приказ Верховного, чтобы я немедленно выезжал в Москву. Там мне было сказано: хватит воевать, надо работать в ГАУ

Думаю, что то, что было сделано мною во время кратковременных поездок на фронт, было более чем высоко оценено — меня наградили двумя орденами Суворова первой степени и орденом Кутузова первой степени. Те, кто знает порядок награждения в случаях, подобных моему, когда решение принималось Ставкой, помнят, что Сталин напрасно ордена не раздавал.

Угрозу Берии «выпустить нам кишки» я вспомнил уже после войны. Жаловался на меня Сталину и Мехлис за то, что я не слишком почтительно обходился с ним. После одной такой жалобы Сталин как-то сказал мне:

— Вас надо судить за неподчинение начальству.

Это или что другое сыграло свою роль, но в последние годы жизни Сталина я очутился в тюремной одиночке. Лишь смерть Сталина распахнула передо мной ворота тюрьмы[139].

Д. Ф. Устинов

Воспоминания наркома вооружений

…Выяснилось, что после снятия с производства в конце июля 1940 года противотанкового ружья Н. В. Рукавишников продолжал работу над его усовершенствованием. Но последние полигонные испытания, проводившиеся 23 июня 1941 года, показали все еще значительный процент задержек при стрельбе. Требовалась дальнейшая доработка ружья.

Обо всем этом я доложил Н. А. Вознесенскому. Он попросил оказать Рукавишникову необходимую помощь, чтобы ускорить завершение работ. А вскоре о противотанковом ружье заговорил Сталин. Случилось это в начале июля, после одного из заседаний Государственного Комитета Обороны.

— Тимошенко и Кулик, — сказал Сталин, — обратились с просьбой срочно начать массовый выпуск противотанкового ружья Рукавишникова. — По тому, какой тяжелый взгляд был брошен в мою сторону, чувствовалось, как он сильно раздражен. — Наши бойцы геройски дерутся с фашистскими танками, — продолжал Сталин, — применяя бутылки с горючей смесью и гранаты. Они вынуждены прибегать к таким средствам. Другого оружия ближнего боя у них нет. А оно могло быть! Могло, если бы наши военные в свое время более здраво подошли к оценке противотанкового ружья. Тогда они недооценили его возможности и переоценили броневую защиту немецких танков. Но сейчас мы знаем, что броня у большинства из них не превышает сорока миллиметров. Как раз для противотанкового ружья!