Молитва об Оуэне Мини - Джон Ирвинг

А если Дэн ничего не знает насчет «Апельсиновой рощи» и «Дамы в красном», то не огорчится ли еще больше? Ведь мамино прошлое — до Дэна — получается еще романтичней, чем мне казалось. Нужно ли Дэну Нидэму терзаться романтическим прошлым моей мамы?

Оуэн сказал, что придумал, как сделать, чтобы в Грейвсендском любительском театре поставили пьесу о певице из клуба в Майами, и при этом не посвящать Дэна в наше открытие.

— ПЬЕСУ МОГ БЫ НАПИСАТЬ Я САМ, — сказал Оуэн Мини. — Я БЫ ПРЕДСТАВИЛ ЕЕ ДЭНУ КАК ПЕРВОЕ ОРИГИНАЛЬНОЕ СОЧИНЕНИЕ ДЛЯ ЕГО ТЕАТРА И В ДВА СЧЕТА ОПРЕДЕЛИЛ БЫ, ЗНАЕТ ДЭН ЭТУ ИСТОРИЮ ИЛИ НЕТ.

— Но ты ведь сам не все знаешь, — заметил я Оуэну. — У тебя нет никакой истории, у тебя есть только время и место действия — ну, и, может, очень приблизительный список действующих лиц.

— ХОРОШУЮ ИСТОРИЮ ПРИДУМАТЬ НЕТРУДНО, — сказал Оуэн Мини. — У ТВОЕЙ МАМЫ ЯВНО ИМЕЛИСЬ К ЭТОМУ СПОСОБНОСТИ — А ОНА ВЕДЬ ДАЖЕ НЕ БЫЛА ПИСАТЕЛЕМ.

— Можно подумать, ты писатель, — съязвил я.

Оуэн пожал плечами.

— ЭТО БУДЕТ НЕТРУДНО, — повторил он.

Но я сказал, чтобы он даже не пробовал, потому что мне не хотелось огорчать Дэна; если Дэн уже все знает — да если он знает хотя бы только время и место действия, — ему это точно будет неприятно, сказал я.

— ПО-МОЕМУ, ТЕБЯ ВОЛНУЕТ ВОВСЕ НЕ ДЭН, — сказал Оуэн Мини.

— Что ты хочешь сказать, Оуэн? — спросил я; он пожал плечами — мне иногда кажется, что этот жест — пожатие плечами — изобрел не кто иной, как Оуэн Мини.

— ПО-МОЕМУ, ТЫ БОИШЬСЯ УЗНАТЬ, КТО ТВОЙ ОТЕЦ, — сказал Оуэн.

— Пошел ты в жопу! — взорвался я.

Он снова пожал плечами.

— ВОТ САМ ПОДУМАЙ, — продолжал Оуэн Мини. — ТЕБЕ ДОСТАЛСЯ КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ, И ПОКА ЧТО ОТ ТЕБЯ НЕ ПОТРЕБОВАЛОСЬ НИКАКИХ УСИЛИЙ. ЭТО ВЕДЬ БОГ ДАЛ ТЕБЕ КЛЮЧ. СЕЙЧАС У ТЕБЯ ЕСТЬ ВЫБОР: ТЫ ИЛИ ВОСПОЛЬЗУЕШЬСЯ ПОДАРКОМ БОГА, ИЛИ ВЫБРОСИШЬ ЕГО. ПО-МОЕМУ, ТЕБЕ НУЖНО СДЕЛАТЬ СОВСЕМ НЕБОЛЬШОЕ УСИЛИЕ.

— А по-моему, тебя гораздо больше заботит, кто мой отец, чем меня самого, — сказал я ему в ответ. Он кивнул.

Этот разговор происходил в канун Нового года, 31 декабря 61-го, около двух часов дня; мы сидели в захламленной гостиной в квартире Хестер в Дареме, штат Нью-Хэмпшир. В этой комнате мы часто засиживались вместе с соседками Хестер по квартире, двумя студентками, почти такими же неряхами, как и сама Хестер, но они, к сожалению, не шли ни в какое сравнение с ней по части внешних данных. Сейчас девушек не было, они разъехались на рождественские каникулы к родителям. Хестер тоже не было в комнате; мы с Оуэном никогда не стали бы обсуждать тайную жизнь моей мамы в ее присутствии. Хотя было всего два часа дня, Хестер уже успела нагрузиться ромом с кока-колой и теперь спала как убитая в своей спальне — столь же безразличная к нашей с Оуэном перебранке, как моя мама.

— ДАВАЙ СЪЕЗДИМ В СПОРТЗАЛ И ПОТРЕНИРУЕМ БРОСОК, — предложил Оуэн Мини.

— Что-то не хочется, — сказал я.

— ЗАВТРА НОВЫЙ ГОД, — напомнил Оуэн. — СПОРТЗАЛ БУДЕТ ЗАКРЫТ.

Из спальни Хестер даже через закрытую дверь доносилось ее дыхание. Сонное дыхание пьяной Хестер напоминало храп и стон одновременно.

— Зачем она столько пьет? — спросил я Оуэна.

— ХЕСТЕР ОПЕРЕЖАЕТ СВОЕ ВРЕМЯ, — сказал он.

— Как это? — спросил я его. — Нас что, ждет поколение пьяниц?

— РАСТЕТ ПОКОЛЕНИЕ НЕДОВОЛЬНЫХ, — ответил Оуэн. — А ЗА НИМ, МОЖЕТ, ДВА ПОКОЛЕНИЯ ТЕХ, КОМУ БУДЕТ НА ВСЕ НАЧХАТЬ, — добавил он.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— НЕ ЗНАЮ ОТКУДА, — сказал Оуэн Мини. — Я ПРОСТО ЗНАЮ ТО, ЧТО ЗНАЮ, И ВСЕ.

Торонто, 9 июня 1987 года — после погожих выходных, солнечных, безоблачных, прохладных, как осенью, я не выдержал и купил «Нью-Йорк таймс»; слава богу, никто из знакомых меня не видел. Одна из дочерей миссис Броклбэнк в эти выходные венчалась в капелле школы епископа Строна; у наших выпускниц это принято — даже слабые ученицы возвращаются под сень родной школы, чтобы здесь пойти под венец. Иногда меня зовут на свадьбу; миссис Броклбэнк, например, пригласила меня, но именно эта ее дочь не училась у меня ни на одном курсе, и мне показалось, миссис Броклбэнк позвала меня только потому, что я случайно попался ей на глаза, когда она яростно подстригала живую изгородь у себя во дворе. Официального приглашения мне никто не присылал. Я не люблю пышных торжеств; мне там неуютно. К тому же дочь миссис Броклбэнк выходит замуж за американца. Мне кажется, я и «Нью-Йорк таймс» купил из-за того, что на Рассел-Хилл-роуд наткнулся на машину, под завязку набитую американским семейством.

Американцы заблудились; они никак не могли найти то ли школу епископа Строна, то ли школьную капеллу — они сидели в машине с нью-йоркскими номерами и не могли взять в толк, как правильно произносится имя епископа.

Где здесь находится школа епископа Стрейчана? — спросила меня женщина.

— Епископа Строна, — поправил я ее.

— Что-что? — переспросила она. — Я не пойму, что он сказал, — обернулась она к мужу, сидевшему за рулем. — По-моему, он говорит по-французски.

— Я говорю по-английски, — просветил я идиотку. — По-французски говорят в Монреале. А вы в Торонто. Здесь все говорят по-английски.

— Вы знаете, где находится школа епископа Стрейчана? — крикнул муж.

— Епископа Строна! — гаркнул я в ответ.

— Да нет, Стрейчана! — крикнула жена.

Тут подал голос кто-то из ребятишек на заднем сиденье:

— По-моему, он говорит вам, как это правильно произносится.

— Да зачем мне знать, как это правильно произносится? — удивился отец. — Я хочу знать, где эта школа находится.

— Вы знаете, где она находится? — спросила меня женщина.

— Нет, — сказал я. — Ни разу не слышал.

— Он ни разу не слышал! — повторила женщина. Она вытащила из сумочки письмо и открыла его. — А где находится Лонсдейл-роуд, не знаете? — спросила она.

— Где-то здесь, — ответил я. — Что-то вроде знакомое.

Они укатили — в направлении улицы Сент-Клэр и водохранилища; разумеется, не в ту сторону. Их планы были, безусловно, неясными, но зато они продемонстрировали просто-таки образцовую американскую решимость.

И вот теперь на меня накатило что-то вроде ностальгии — со мной это иногда случается. И что за денек я выбрал для покупки «Нью-Йорк таймс»! Вообще, я уже давно понял, что удачных дней для этого не бывает. Но что за статью я прочел сегодня! 

Нэнси Рейган заявляет, что слушания в конгрессе не повлияли на президента.

 Вот это да. Миссис Рейган сказала, что слушания в конгрессе по сделкам «Иран-контрас» не повлияли на президента. Миссис Рейган была в Швеции, где ознакомилась с программой по борьбе с наркотиками в средней школе одного из пригородов Стокгольма; подозреваю, она — одна из тех многочисленных американцев весьма зрелого возраста, которые уверены: корень всех зол в распущенности современной молодежи. Кто бы объяснил миссис Рейган, что вовсе не на молодых — пусть даже они балуются наркотиками — лежит вина за все те беды, что охватили нынешний мир!

Жена каждого из американских президентов что-нибудь упорно искореняет: вот миссис Рейган глубоко огорчена проблемой наркотиков. Миссис Джонсон, кажется, хотела избавить страну от старых разбитых автомобилей — ржавой рухляди, что портит пейзаж; она всякий покой потеряла, придумывая, куда их девать. Еще одна президентская (а может, вице-президентская) жена считала позорным, как мало в стране уделяется внимания «искусству»; я сейчас уже не помню, что она предлагала сделать, чтобы спасти положение.

Но меня не удивляет, что слушания в конгрессе «не повлияли» на президента. На него вообще не особенно «влияют» решения конгресса насчет того, что президенту можно, а чего нельзя, так что и эти слушания вряд ли хоть когда-нибудь на него «повлияют».

Кого заботит, «знал» ли он — точно или неточно, — что деньги, вырученные от тайных поставок оружия Ирану, были переправлены для поддержки никарагуанских мятежников? По-моему, большинству американцев на это наплевать.

Американцам надоело слушать о Вьетнаме еще до того, как они оттуда убрались. Американцам надоело слушать об «Уотергейте» и о том, что делал и чего не делал Никсон, еще прежде, чем все это получило подтверждение. Американцам уже надоели разговоры о Никарагуа; к тому времени, когда слушания в конгрессе по делу «Иран-контрас» закончатся, американцы не будут (или не захотят) ничего об этом знать — их от всего этого уже тошнит. Спустя какое-то время они и Персидским заливом будут сыты по горло. Иран-то им уже сейчас осточертел.

Привычная тошнота — все равно что у Хестер, блюющей под Новый год. Был канун 6З-го; Хестер тошнило в розовом саду, а мы с Оуэном сидели и смотрели телевизор. Во Вьетнаме тогда находилось 16 300 американских военных. В канун 64-го общее число находящихся там американцев достигло 23 000; Хестер снова выворачивало наизнанку. По-моему, в том году январская оттепель наступила слишком рано; по-моему, Хестер в том году блевала под дождем, хотя, возможно, ранняя оттепель была в ночь под Новый 65-й год, когда личный состав вооруженных сил США во Вьетнаме вырос до 184 300 человек. А Хестер все блевала; она делала это беспрерывно. Она отчаянно выступала против войны во Вьетнаме, она ее просто на дух не переносила. Хестер до того яростно была настроена против войны, что Оуэн Мини не раз повторял, будто знает единственный хороший способ вывести из Вьетнама всех наших соотечественников.