Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Прав был Дворник, размышлял Кравчинский, предостерегая всех членов организации от благодушия, от потери бдительности. Растерзанную царизмом «Народную волю» добивают внутренние дрязги, провокации, измены. Надежды на возвращение в Россию никакой нет. Да и какое может быть сейчас возвращение, если даже здесь шпик на шпике, ходят по пятам, и приходится ежемесячно менять место жительства... Книга, видимо, разожгла огонь еще больше.

Цакни, давний, еще по Москве, друг пишет Кравчинскому из Парижа:

«Был на днях у Тургенева. Он прочел твою книгу, Сергей, и высказал следующее. Написана в высшей степени талантливо, есть места даже художественные, но... неприятно поражает тон восторженного благоговения перед очерненными людьми...»

Плеханов выступил с «Программой группы «Освобождение труда». Программа широкая, она предлагала новые методы и способы борьбы. Плеханов делает ставку на рабочий класс, подчеркивая, однако, что политическая самодеятельность рабочих будет немыслима, если падение абсолютизма застанет их в своем неподготовленном и неорганизованном состоянии.

Отсюда: на социалистическую интеллигенцию ложится обязанность организации рабочих и усиленной их подготовки к борьбе...

Группа «Освобождение труда» ставит своей задачей пропаганду современного социализма в России и подготовку рабочего класса к сознательному социально-политическому движению.

Что ж, «Программа» хорошая. Но что такое плехановская группа? Жорж, Дейч, Засулич, Аксельрод. Четверо. А империя...

Из Парижа приехала Фанни. Там восхищаются книгой. Читают по-итальянски, пересказывают, расспрашивают, кто такой Степняк.

— Даже и не помышляла, что твоя «Подпольная Россия» вызовет такой резонанс.

— Восхищает не книга, а факты, изложенные в ней, милая. Факты. Каждый, кто прочитает, не останется к ним равнодушен. Факты — вещь неоспоримая. Вторая моя книга будет построена исключительно на фактах. Они скажут сами за себя и значительно больше какого-либо комментирования.

— А знаешь, Сергей, Доде рассказывал, как на одном вечере он цитировал эпизоды из твоей книги. Был там и Золя, сидел, слушал, а спустя несколько дней, когда Доде и Золя встретились вновь, то Золя похвастался, что пишет роман, в котором одним из главных персонажей будет русский. Дескать, нашел очень интересный опус, кое-что из него позаимствует. Доде возьми да и скажи, что твоя книга действительно так хороша, что он будет всячески содействовать ее выходу в свет на французском языке, и добавил, что это дело нескольких месяцев. Золя рассвирепел! Ему теперь придется перерабатывать страничек шестьдесят своего романа.

— Так-то! — радовался Сергей.

— А переводчик, узнав об этом, знаешь, что сказал? Быть, говорит, ограбленным самим Золя — это что-то да означает... Ну как ты здесь живешь? — допытывалась она. — Что тут у вас делается?

— Проклятые шпики одолевают.

— Боюсь я за тебя, Сергей. Когда ты не со мной, мне все кажется, что тебя нет, что ты куда-то исчез.

— Такова судьба всех женщин. Особенно если их мужья любят нюхать порох.

— Балагурь, балагурь!..

— А почему бы и нет? Почему бы нам и не побалагурить? На улице холодно, зима, а у нас, видишь, тепло, уютно, и ты рядом. Чем не идиллия?

— Когда-то, когда мы еще с тобой не были вместе, ты всегда рассказывал мне разные забавные истории, а теперь все больше хмуришься, отмалчиваешься...

— Чудачка! — рассмеялся Сергей. — Ведь тогда мне надо было заинтересовать тебя, увлечь, завоевать. Теперь другое дело, ты моя, вот здесь, рядом, можно и помолчать. — Обнял ее, смеясь, поцеловал.

— Вот возьму и снова уеду от тебя, — сказала Фанни.

— Э-э, нет, на этот раз поедем вдвоем. Анка давно приглашает. Надо немного развеяться, потому что, правду говоря, утомился.

— Ты же с ними поссорился, с Жоржем и с Дейчем? Петр Лаврович мне кое-что рассказывал.

— Э-э, милая, разве это ссора? В политике без споров не бывает. Но не надо с этим носиться. Жизнь покажет, кто из нас прав... Ну, так поедем? Все равно мне сейчас совсем не работается.

— Я с удовольствием, — оживилась Фанни, — и тебе такая прогулка на пользу. Поедем.

Из возможного конфиденциального разговора, проходившего в конце июня 1884 года между префектом Женевы и Сергеем Степняком-Кравчинским, когда они встретились вечером в одном из безлюдных уголков города:

Префект. Мсье Кравчинский, добрый вечер. Не удивляйтесь, вы меня знаете. И не расспрашивайте, откуда мне известны ваши имя и фамилия.

Кравчинский. Слушаю, господин префект. Я нисколько не удивляюсь вашей осведомленности.

Префект. Вам необходимо покинуть Швейцарию, мсье Кравчинский. И как можно скорее.

Кравчинский (после паузы). Позвольте поинтересоваться: почему, господин префект?

Префект (почти весело). Все потому же: Россия домогается вашей выдачи. Правительство Швейцарии колеблется, но... вам лучше покинуть ее.

Кравчинский. Весьма вам благодарен, господин префект. Не знаю лишь, чем объяснить вашу любезность.

Префект. Не все сразу объясняется. Я достаточно хорошо изучал ваше досье, чтобы знать, кому вверяю такую тайну. Счастливой дороги, мсье Кравчинский. Мы с вами не виделись.

Кравчинский. Будьте спокойны...

На следующий день поезд мчал его в Париж.

КНИГА ТРЕТЬЯ

ЧУЖБИНА

I

Над Лондоном висел черный туман. Десятки заводских и фабричных труб, малых и больших, ближних и совсем далеких, едва угадывавшихся на горизонте, неустанно выбрасывали в небо густой дым; увлажненный моросью, он не расходился, не рассеивался — его огромные, длинные шлейфы слегка покачивались над городом, окутывали его в мглистый траур.

На палубе парохода, медленно петлявшего между бакенами по Темзе, стоял Кравчинский и с тревогой всматривался в берега чужой земли, которая отныне должна была стать ему близкой, почти родной. Как встретит она его? Даст ли ожидаемый приют? Найдет ли он здесь верных друзей, товарищей, единомышленников?..

Пароход причалил, и, спускаясь по трапу, Сергей заметил среди встречавших высокую фигуру Николая Чайковского. Сердце наполнилось радостью: «Все же пришел».

— Ну, здорово, здорово, казак, — обнимая, целовал Сергея Чайковский. — Как ехалось? Не укачало? Впрочем, ты выносливый. Мечешься по Европе, как метеор.

— Беда гоняет, не дает засиживаться. А мог бы, пожалуй, и засесть, если бы не префект Женевы. Представьте себе — и среди них есть люди. Предупредил, что швейцарские власти согласились выдать меня русским властям.