Надрывы - Михаил Дубаков

— Какой он шпион?! — едва сдерживаясь, в тихой ярости сказал Корни. — Я его чуть живым в пустыне нашел!

— А что ты там делал?

— Пошел посмотреть, что это за зеленое пламя…

— Ага! — торжественно крикнул стражник. — Условный сигнал! Нет! Я тебя арестую! И его тоже! — десятник указал на незнакомца.

— Дворян можно арестовывать только по личному распоряжению наместника, — тихо процедил Корни. Его губы презрительно сжались, обострились скулы и глаза, открытые и добрые обычно глаза злобно сузились, превращаясь в два гневных острых клинка из непревзойденной гномьей стали.

Десятник несколько растерялся, но тут же оправился:

— Хорошо, пусть так. Но вот его-то я точно арестую! — и он решительно сделал шаг к юноше, намереваясь притворить в жизнь свои намерения. Корни жестом остановил стражника и поманил его пальцем, намереваясь сказать что-то на ухо. Удивленный десятник тупо остановился и наклонился к юноше.

— Если ты его тронешь хоть пальцем, я намотаю твои кишки на свой меч, понял? — холодным шепотом предупредил стражника Корни.

Тот вдруг выпрямился, остолбенело постоял пару секунд, потом побелел, потом он, наконец, осмыслил всю дерзость и неуважительность поступка какого-то мальчишкии и стал медленно закипать. Слегка выпученные глаза наливались кровью, расширенные ноздри с шумом втягивали воздух, а лицо стало пунцовым, словно солнце, заходящее за лес. Десятник сжимал и разжимал кулаки, но слов не находил:

— Ты!.. Ты!.. — забрызгал слюной он, слегка приходя в себя. — Да я! Да… О-о-о!!! — стражник покачал головой. — На кусочки!.. — неестественно тонким голосом прокричал он. — В пыль! В порош… — десятник закашлялся.

Корни все так же спокойно смотрел на него, совершенно не беспокоясь о своей судьбе. Только легкая улыбка скользнула по сжатым губам.

Десятник, яростно глядя на юношу, крикнул в сторону заставы:

— Редьюр, Маари! Сюда, быстро! Здесь нарушитель!

Через пару секунд на несовсем твердых ногах, но бодро, выскочили двое солдат. Они тут же подбежали к десятнику и стали навытяжку.

— Ареестова-ать щенка! — скомандовал десятник.

Солдаты с готовностью обнаружили клинки и стали надвигаться на Корни. Юноша, до этого все еще держащий на спине полуживого человека, аккуратно положил его на землю, сделал шаг в сторону и стремительно выхватил дангиены. Голубой блеск лезвий отрезвляюще подействовал на солдат, они остановились и просяще заговорили:

— Но… начальник! У него гномьи клинки…

— И что? Он же молокосос! — проревел десятник. — Остатки роскоши богатого рода! Что он умеет?!

— Но… но мы не в форме… — умоляюще простонал Редьюр.

— А-а-а! Проклятье! Ну держись, щенок! Сейчас ты узнаешь, чего стоит десятник имперской армии! Щит! — скомандовал он, расталкивая солдат и обнажая свой длинный меч. Маари вынес небольшой треугольный щит, который как нельзя лучше подходил для одиночных поединков. Он не сковывал свободы движений, что очень важно в дуэли, но при умелом владении прекрасно мог послужить для защиты.

Корни стал в боевую стойку: левая рука ниже правой, перекрещиваясь. Десятник, напялив щит на левую руку, подобрался и атаковал первым. Корни левым клинком с легкостью отвел меч десятника, а правым быстро контраковал, но и десятник не сплоховал, шустро подставив щит. Корни резко атаковал классическим для парного оружия приемом — клинки шли в противоход друг другу, один сверху вниз, другой — снизу вверх. Десятник с огромным трудом сумел защититься, тем не менее, скользнув по щиту, один клинок все же достиг груди, но сила удара, уже смягченная щитом, была недостаточной для того, чтобы пробить панцирь.

Оказалось, что десятник намеренно слегка приоткрылся, чтобы юноша потерял голову, атакуя. Его ответ был неожиданным: длинный меч, обогнув запоздало вернувшийся в оборонительную позицию дангиен, чиркнул по руке, нанеся неглубокую, но протяженную рану. Левый рукав, чуть повыше локтя, тут же обогрился кровью. Но клинок не вывалился из вдруг ставшей непослушной руки, Корни лишь еще сильнее сжал зубы. Об решительных атаках сейчас следовало забыть, левая рука не могла действовать с былым проворством, а это было чревато.

Десятник хищно оскаблился и усилил натиск, ни на секунду не забывая о возможной контратаке. Его удары были сильны, но недостаточно стремительны, многолетняя служба на заставе не прошла даром, и он подрастерял ловкость. Через пару минут Корни стал уставать, кровавая рана и нелегкая прогулка по пустыне начинали сказываться. Десятник это тоже почувствовал, и его удары приобретали уверенность в победе. Один из них, особенно свирепый, пришелся как раз на чашеобразную гарду. Со звоном добротное лезвие длинного клинка раскололось надвое, более короткая верхняя часть отлетела метра на три, а в руке десятника остался тупой обрубок лезвия семидесятисантиметровой длины.

Десятник обомлел, тупо глядя на клинок, а потом с ревом бросил его в сторону, отпрыгнул в сторону и заорал:

— Меч! Быстро!

Корни ничего не стоило рвануть вперед и всадить ему свой клинок чуть повыше кирасы, но он остался стоять в оборонительной стойке. Ему претила сама мысль об убийстве безоружного, пусть и такого сволочного человека.

Десятнику было плевать на благородство. Едва почувствовав в руке рукоять нового клинка, он яростно бросился в атаку. Но эта атака были для него крайне неудачной: выпад был неточным, что позволило Корни его с легкостью парировать и, используя силу выпада, отвести меч десятника далеко вбок, правый же дангиен стремительно рубанул по локтевому сгибу, где пластинки накладок расходились. Десятник не успел блокировать такой уходящий удар, и лезвие гномьего клинка легко разрубило жилы, после чего правая рука десятника безвольно повисла, меч выпал, а сам он со стоном отбежал к заставе.

— Маари, Редьюр! Быстро арбалеты! Вгоните этому щенку пару стрел под ребра! — держась за руку, взревел десятник.

Солдаты спешно зарядили арбалеты и уже прицелились, ожидая команды начальника, но вместо команды услышали властный оклик:

— Арбалеты вниз! Именем императора, остановитесь!

— Стреляйте! — заорал десятник, дав пинка Маари.

Редьюр опустил арбалет, а Маари спустил тетеву. Стрела сорвалась к цели. Ларни, до этого неподвижно сидевший около человека из пустыни, впервые в жизни ослушался приказа хозяина. В затяжном прыжке он принял стрелу. Она вошла ему под правую лопатку на три дюйма. Пес взвизгнул, но приземлился аккуратно на все четыре лапы, после чего, скуля, повалился на левый бок. Корни закричал и рванул на солдат.

— Стоять! — уже совсем близко крикнул все тот же властный голос со стальными нотками.

Юноша поневоле остановился — он просто не мог не подчиниться, настолько этот голос парализовывал волю. Он обернулся и увидел всадника, влетающего на мост верхом на полностью черном великолепном жеребце. Всадник спешился и подошел к заставе.

Высокорослый, с гордой осанкой, твердым решительным шагом. Черный цвет преобладал в его одежде: строгий комзол был подчеркнуто простым, но отделанные серебром петлицы намекали на состоятельность владельца, длинный плащ, подбитый фиолетовым, человек решительно сдернул и небрежно бросил на седло, когда спешился, черные сапоги до колен имели серебрянные шпоры, какие разрешалось носить только высшим чинам империи, включая самого императора. На темно-сером поясе с правой стороны висели черные ножны, тоже отделанные то ли серебром, то ли атриллом, из которых торчала вычурная гарда, напоминающая дракона. На могучей груди болтался амулет в виде атакующего феникса, хищно сложившего крылья и выпустившего когти для последнего броска. Волосы, собранные в небольшой хвостик на затылке, также были совершенно черного цвета. Элегантная короткая бородка превосходно сочеталась с прической. Через всю левую щеку проходил глубокий старый шрам. Несмотря на все успехи магической медицины, этот человек либо не захотел от него избавляться, либо маги оказались бессильны, а это говорило о необычности раны. Но больше всего Корни поразили глаза. Сперва они показались ему светло-карими, но, присмотревшись, он понял, что это не так. Они были какими-то темно-оранжевыми, пылающими, постоянно меняющимися, словно неугасимое пламя горело внутри. От пристального взгляда в эти глаза становилось не по себе.

Но, в общем-то, этот человек не производил зловещего или, скажем, устрашающего, впечатления. Его лицо, скорее, было приветливо-настороженным, чем грозным. Правда, его голос развеивал всяческие сомнения насчет положения в империи, такие тона свидетельствовали о самой высокой должности, когда человеку повинуются беспрекословно.

Приблизившись на расстояние двух метров, человек в черном остановился и поинтересовался:

— Что здесь происходит?