Тайная вечеря - Хавьер Сьерра

— Вы в самом деле ничего о нем не слышали?

Маэстро рассеянно покачал головой. Марко часто замечал здесь белоснежную густую гриву учителя в конце рабочего дня — тот сидел на деревянном ящике посреди трапезной.

— Но, — он запнулся, — это кто-то интересный, caro [12]?

— Это инквизитор, маэстро.

— Ага, так, значит, страшная канцелярия.

— Судя по всему, учитель, он тоже очень интересуется нашими секретами.

Леонардо, сделав над собой усилие, оторвал взгляд от «Cenacolo» [13] и посмотрел на своего ученика. В голубых глазах Марко читалась озабоченность, как будто близость представителя святой инквизиции пробудила в его душе какие-то тайные опасения.

— Мои секреты? Ты спрашиваешь о них уже во второй раз, Марко. Они все здесь. Вчера я тебе это говорил. Они на виду. Я понял еще много лег назад, что, если хочешь что-то спрятать от человеческой глупости, лучше места не найдешь, чем поместить это на виду. Ты это понимаешь, не так ли?

Марко неуверенно кивнул. От хорошего настроения, которым маэстро лучился вчера, не осталось и следа.

— Я много думал над тем, что вы мне сказали, маэстро. И кажется, я кое-что понял.

— Неужели?

— Хотя вы работаете в святом храме под наблюдением святых отцов, в своей «Вечере» вы не пожелали изобразить первую Христову мессу. Я прав?

Кустистые седые брови Леонардо изумленно приподнялись. Но Марко уверенно продолжал:

— Не притворяйтесь удивленным, маэстро. У вас Иисус не держит в руке облатку, он не устанавливает евхаристию, а его ученики не едят и не пьют. Они даже не получают его благословение.

— Продолжай, — воскликнул Леонардо. — Не останавливайся. Ты на верном пути.

— Но вот чего я не понимаю, маэстро, так это зачем вы изобразили узел на краю скатерти в углу стола. Вино и хлеб фигурируют в Писании, рыбу, несмотря на то, что о ней не упоминает ни один из евангелистов, можно понять как символ самого Христа. Но кто слыхал хоть что-нибудь об узлах на пасхальной скатерти?

Леонардо вытянул руку в сторону ди Оджоне, жестом подзывая его к себе.

— Вижу, ты твердо решил проникнуть в тайну этой фрески. Это хорошо.

— Но я, верно, все еще далек от разгадки?

— Пусть достижение цели не будет для тебя главным, Марко. Главное, следуй по пути.

Глаза Марко широко раскрылись в изумлении.

— А вы меня действительно слушали, маэстро? Или вас совсем не беспокоит то, что сюда прибыл инквизитор и расспрашивает всех о вашей Святой вечере?

— Нет.

— Нет? И это все?

— А что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? У меня есть причины для беспокойства поважнее. Например, окончание вот этой самой «Вечери» и... ее секрет. — Леонардо с улыбкой подергал себя за бороду: — Видишь ли, Марко, когда ты в конце концов раскроешь этот секрет и впервые его прочитаешь, ты уже никогда не сможешь не обращать на него внимания. И будешь себя спрашивать, как ты мог быть так слеп. Именно такие, и никакие другие, секреты лучше всего защищены. Те, что прямо у нас под носом, но которых мы не видим.

— Но как мне научиться читать ваше произведение, маэстро?

— Следуя примеру великих людей нашего времени. Таких как Тосканелли, географ, который скрыл свою собственную тайну на виду у всей Флоренции.

Ученик никогда ничего не слышал об этом старинном приятеле Леонардо. Во Флоренции его называли Физиком, и, хотя он давным-давно снискал себе известность как рисовальщик карт, прежде он занимался медициной и взахлеб читал произведения Марко Поло.

— Но тебе ведь ничего об этом не известно, — покачал головой Леонардо. — Чтобы ты больше меня не обвинял в том, что я не учу тебя читать секреты, расскажу тебе о том, что Тосканелли оставил во флорентийском соборе.

— Правда? — Марко превратился в слух.

— Когда будешь в этом городе, непременно обрати внимание на огромный купол, который соорудил над собором Филиппо Брунеллески. Спокойно входи под него и ищи маленькое отверстие, пробитое в нем сбоку. В праздники Святого Иоанна Крестителя и Святого Иоанна Евангелиста, в июне и декабре, луч полуденного солнца пронзает это отверстие на высоте более восьмидесяти метров и освещает мраморную линию, которую мой друг Тосканелли старательно вымостил в полу.

— Но для чего, маэстро?

— Ты не понимаешь? Это календарь. Таким образом отмечено солнцестояние, которое знаменует начало зимы и лета. Юлий Цезарь был первым, кто начал этот отсчет и установил, что длительность года составляет триста шестьдесят пять дней с четвертью. Он изобрел високосный [14] год. И все благодаря наблюдениям за прохождением Солнца над линией, подобной этой. А затем Тосканелли решил посвятить ему это изобретение. Знаешь как?

Марко пожал плечами.

— Разместив в начале совершенно нехарактерного для церкви мраморного меридиана знаки Козерога, Скорпиона и Овна.

— А какое отношение знаки зодиака имеют к чествованию Цезаря, маэстро?

Леонардо улыбнулся.

— Здесь-то и таится секрет. Если взять по две первые буквы из названия каждого знака и расположить их по порядку, то получим искомое имя [15].

— Це-зарь... Ясно как день. Блестяще!

— Согласен.

— А ваша «Cenacolo» тоже таит в себе нечто подобное, маэстро?

— Что-то в этом роде. Но я сомневаюсь, что этот инквизитор, которого ты так боишься, хоть что-нибудь здесь обнаружит.

— Но ведь...

— И конечно же, узел — это один из многих символов, сопровождающих Марию Магдалину. На днях я тебе все объясню.

10

Должно быть, я так и заснул, уронив голову на столик.

Когда около трех утра, сразу после заутрени, брат Александр принялся трясти меня за плечо, я почувствовал, что всем моим телом овладело какое-то болезненное оцепенение.

— Падре, падре! — просипел библиотекарь. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Следовало что-то ему ответить, поскольку между встряхиваниями библиотекарь сделал замечание, которое меня сразу разбудило.

— Вы разговаривали во сне! — он захохотал, как будто продолжал насмехаться над моей неспособностью разгадывать головоломки. — Брат Маттео, племянник приора, услыхал, как вы бормочете какие-то латинские фразы, и прибежал в церковь, чтобы предупредить меня. Он решил, что в вас вселился бес.

Склонившись ко мне, словно собирался проткнуть своим орлиным носом, Александр посмотрел на меня, и на его лице застыло странное выражение веселья и озабоченности.

— Все в порядке, — зевнув, успокоил его я.

— Падре, вы очень много работаете. С тех пор как приехали, вы почти ничего не ели. И от моей бессонницы вам никакого прока. Вы уверены, что я ничем не могу помочь?

— Нет, поверьте, в этом нет необходимости. — Тупость библиотекаря, проявившаяся в загадке с крючком, не оставляла особых надежд на помощь.

— А что это за демоны такие, которым надо сосчитать глаза? Вы все о них твердили.

Я побледнел.

— Я это говорил?

— Да, и еще что-то о месте под названием Вифания. Вы часто упоминали отрывки из Библии, что-то о воскресшем Лазаре и тому подобное. Этот Лазарь из Вифании?

Бесхитростность брата Александра, похоже, не имела границ.

— Я сомневаюсь, что вы это поймете, брат.

— А вы проверьте. — И монах грациозно поклонился. Он стоял почти вплотную и разглядывал меня со все возрастающим интересом. Огромный кадык ходил ходуном на его шее. — В конце концов, я в этом монастыре считаюсь интеллектуалом.

Я пообещал удовлетворить его любопытство в обмен на что-то съедобное. Я вспомнил, что не поужинал в первый вечер в Санта Мария. Мой желудок бурчал под сутаной. Заботливый библиотекарь отвел меня в кухню и выставил на стол остатки вчерашнего ужина.

— Это панцанелла, падре, — пояснил он, протягивая большую глиняную миску с еще теплой едой.

— Панцанелла? — Миска приятно согревала заледеневшие руки.

— Похлебка из огурцов, лука и хлеба. Попробуйте. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Эта густая и ароматная болтанка бальзамом скользнула в желудок. За окнами чернела ночь, тусклая свеча освещала стол, а я поглощал великолепные слоеные пирожные под названием торроне. Закусив парочкой сушеных фиг, и наконец почувствовал, что на сытый желудок ко мне вернулась способность соображать.

— Вы не едите, брат Александр?

— О нет, — улыбнулся верзила. — Пост не позволяет. Я начал поститься еще до вашего приезда.

— Понимаю.

На самом деле мне было совершенно все равно.

«Итак, я уснул и проговаривал первые строки подписи Прорицателя?» — упрекнул я себя.

В этом не было ничего удивительного. Пока я благодарил брата Александра за его заботу и возносил заслуженную хвалу монастырской стряпне, я вспомнил о том, что еще в Вифании решил, что эти стихи взяты не из евангельских текстов. Да и вообще, их невозможно было соотнести ни с сочинениями Платона, ни с кем-либо из классиков, и уж тем более они не имели ничего общего с писаниями отцов Церкви или книгами канонического права. Эти семь строк пренебрегали простейшими правилами шифрования, используемыми кардиналами, епископами, приорами и настоятелями. Служители церкви шифровали почти всю свою переписку на территории папских государств, опасаясь шпионажа. Очень редко можно было прочесть хоть одну фразу. Письма переводились с официально принятой латыни на некий жаргон — беспорядочный набор согласных и чисел. Это достигалось путем искусных подстановок, трафареты для которых изобрел мой любимый Леон Баттиста Альберти. Как правило, трафареты представляли собой несколько дисков, наложенных друг на друга, на краях которых располагались буквы. Пройдя краткий инструктаж и приобретя некоторую сноровку, было нетрудно зашифровать любое послание путем замены букв внешнего диска буквами внутреннего.