Кавказ - Яков Гордин

Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырех сот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили, как уже оставшиеся без всякой защиты и просивших помилования. (Но гораздо больше оных число вырезано было или в домах погибло от действия артиллерии и пожара.) Солдатам досталась добыча довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников, и без их участия, как ближайших к Линии, почти ни одно воровство и грабеж не происходили, большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания.

Алексей Петрович прекрасно понимал, какое впечатление эта страшная картина, очерченная его “римским стилем” – без малейших эмоций! – будет производить на будущих читателей. Но для него это был камертон. Он давал понять, какими принципами он руководствовался, равно как и демонстрировал плодотворность и своеобразную гуманность этих принципов.

Дальше идет рассказ о захвате других аулов – без сколько-нибудь значительных потерь с той и с другой стороны.

Жизнями сотен женщин и детей, “вырезанных” в Дадан-юрте (“гораздо больше”, чем сто сорок!), были спасены на будущее тысячи других жизней. В том числе горских женщин и детей, ибо теперь их загодя уводили в леса и горы до штурма аулов. И сами чеченцы предпочитали оставлять обезлюдевшие аулы и обстреливать атакующих из лесной чаши.

Несмотря на оскорбительные эпитеты, которыми Алексей Петрович награждал горцев вообще и чеченцев в частности, он предпочел бы, чтоб ему не приходилось “вырезывать” женщин и детей. Равно как не жаждал он убивать и самих горских воинов. Но это был, как он считал, первый и необходимый этап его цивилизаторской миссии, которой горцы противились по неразумию и непониманию реального положения вещей.

15 декабря 1818 года еще до знаковой трагедии Дадан-юрта, Ермолов отправил письмо человеку, под командой которого ондрался под Аустерлицем, где тот командовал артиллерией русской армии. Это был генерал Петр Иванович Меллер-Закомельский, в прошлом инспектор всей артиллерии.

Моздок 15 декабря 1818 года

Достойный и всеми почитаемый начальник!

Мне кажется, все внимание ваше обращено было на Ахен, и вы страну Кавказа не удостоиваете минутою воспоминания. Теперь отдохнули вы, ибо судить по видимому возможно, что судьба позволила царям наслаждаться миром; даже самые немецкие редакторы, все обыкновенно предузнающие, не грозят нам бурею несогласия и вражды.

Спокойно стакан пива наливается мирным гражданином, к роскошному дыму кнастера не примешивается дым пороха, и картофель растет не для реквизиций. Один я, отчужденный миролюбивой системы, наполняю Кавказ звуком оружия. С чеченцами употреблял я кротость ангельскую шесть месяцев, пленял их простотой и невинностию лагерной жизни, но никак не мог внушить равнодушия к охранению их жилищ, когда приходил превращать их в бивуак, столь удобно уравнивающий все состояния. Только успел приучить их к некоторой умеренности, отняв лучшую половину хлебородной земли, которую они уже не будут иметь труда возделывать. Они даже не постигают самого удобопонятного права – права сильного! Они противятся. С ними определил я систему медления, и, как римский император Август, могу сказать: „Я медленно спешу“. Здесь мало истребил я пороху, почтеннейший начальник; но один из верноподданнейших слуг вашего государя вырвал меня из этого бездействия; он мучился совестью, что без всяких заслуг возведен был в достоинство хана, получил чин генерал-майора и 5000 руб. в год жалованья. Собрав войска, он напал на один из наших отрядов, успеха не имел, был отражен, но отряд наш не был довольно силен, чтоб его наказать. Я выступил, и когда нельзя было ожидать, чтоб я в глубокую осень появился в горы, я прошел довольно далеко, прямо к владениям изменника, разбил, рассеял лезгин и землю важно обработал. Вот что значит отложиться. Сделал честно и роптать на меня нельзя; ведь я не шел, на задор, и даже князь П. М. Волконский придраться не может: неужели потерпеть дерзость лезгин? Однако поговорите с ним, почему я слыву не совсем покойным человеком; по справедливости, надлежало бы спросить предместников моих, почему они, со всею их патриаршею кротостью, не умели внушить горцам благочестия и миролюбия? Мне, no крайней мере, упрекнуть нельзя, чтоб я метал бисер пред свиньями; я уже не берусь действовать на них силою Евангелия, да и самой Библии жаль для сих омраченных невежеством. Итак 30 ноября я возвратился на линию и собираюсь теперь в Грузию, может быть пешком, как в апреле переходил горы. Проклятая гора Казбек не уважает проконсула Кавказа. Вот, батюшка Петр Иванович, какую здесь должно жизнь вести; тому, кто хочет служить усердно, не много случится, сидеть на месте; зато в Тифлис возвращусь, как в роскошную столицу; а чтобы таковою показалась она, стоит прожить семь месяцев, не видавши крышки. Но должно ли спросить, чего добиваюсь я такими мучениями? Станешь в пень с ответом. Я думаю, что лучшая причина тому та, что я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самая каналья, каковы здешние горские народы, смеют противиться власти государя. Здесь нет такого общества разбойников, которое не думало бы быть союзниками России. Я того и смотрю, что отправят депутации в Петербург с мирными трактатами! Никто не поверит, что многие подобные тому депутаты бывали принимаемы.

Напишите, почтеннейший начальник, как вы живете? Занимает ли вас приятнейшее увеселение – театр, и столица, восприявшая блеск от возвращения государя, представляет ли вам развлечение, или камин принимает верные ваши размышления?

Продолжите милостивое расположение ваше покорнейшему слуге

Ермолову.

Несмотря на шутливый тон этого послания, оно по сути своей совершенно серьезно. Он далеко не случайно в первой же фразе упоминает Ахен, город в Вестфалии, где с сентября по ноябрь 1818 года представители главных европейских держав – Австрии, Великобритании, Пруссии, Франции и России – решали дальнейшую судьбу Франции и всей Европы.

Россию в Ахене представлял сам Александр I.

В этом ироническом противопоставлении мирной Европы и мятежного Кавказа явственно слышен отзвук знакомой нам идеи об устоявшемся политическом быте Европы с нерушимыми границами и свободными для подвигов азиатскими пространствами, воротами в которые и был Кавказ.

Не случайно знаток античности Ермолов ссылается и на императора Августа с его политикой планомерного, системного завоевания варварских территорий.

Можно с уверенностью сказать, что в письмах Алексея Петровича нет ничего случайного. Свои обширные и многочисленные послания он тщательно продумывал.

Ермолов настойчиво – и не в последнюю очередь в частных письмах – старается внедрить в сознание петербургской элиты основы своей системы усмирения Кавказа.

Главный способ давления на чеченцев – лишение их плодородных земель на плоскости, что обрекало их на неминуемый голод. Это был важный элемент военно-экономической блокады, которую Ермолов считал наиболее эффективным средством подавления горского сопротивления.

Иронический рассказ о походе в Аварское ханство – а речь идет именно о нем – ясное напоминание о планах проконсула относительно ханств вообще. Кроме того, Алексей Петрович дает понять, что отнюдь не отказывается от карательных экспедиций в горы. Еще недавно, как мы помним, он писал Закревскому, что в горы он “ни шагу”. Однако вскоре понял, что при выбранной им жесткой линии поведения подобные экспедиции неизбежны. Стратегия планомерной осады с минимальными потерями оказалась нереальной.

Он недаром просит авторитетного генерала поговорить с начальником Главного штаба князем Петром Михайловичем Волконским. Это все те же издержки репутации – он знает, что его подозревают в провоцировании военных действий.

Он с презрением отзывается о надеждах на христианизацию горцев – он не собирается, в отличие от своих предшественников, “метать бисер перед свиньями”.

И есть в этом письме два ключевых момента: “Они даже не постигают самого удобопонятного права – права сильного! Они противятся”.

Это почти буквальное воспроизведение формулы Цицианова, который писал карабахскому хану Ибрагиму: “Слыхано ли на свете, чтоб муха с орлом переговоры делала, сильному свойственно приказывать, слабый родился, чтоб сильному повиноваться”.

Как мы помним, один из чиновников Ермолова привел в порядок то, что сохранилось от цициановского архива, и вполне возможно, что Алексей Петрович читал послания Цицианова ханам. И цитированное обращение к хану Ибрагиму в том числе.

С этим, возможно, связан и другой принципиальный пассаж – издевательская фраза о депутациях горцев в Петербург и их претензиях договариваться с русскими властями на равных.