Лидия - Василий Воронков

— Да, — согласился экскурсовод, — сейчас космодром в сервисном режиме. Как раз в честь нашего приезда, так сказать.

Центр управления выглядел совсем не так, как в остросюжетных фильмах — никаких экранов во всю стену, переливающихся голограмм и ярких полосок из светодиодов. Впрочем, я уже подготовился к разочарованиям. Это была скучная и серая комната, уступающая по размерам даже нашим институтским аудиториям. В центре, в четыре ряда, стояли обычные офисные столы с довольно старыми на вид терминалами; к полу и стенам были привинчены выкрашенные белой краской трубы, где, вероятно, проходила проводка; а роль огромного стереоскопического экрана, которые любили показывать в кино, выполняло широкое окно с армированным стеклом — такое же, как в накопителе.

— А где информационный экран? — не выдержал я. — Куда выводится статус по полётам?

Экскурсовод забавно поджал губы и показал рукой на окно.

— Опускаются электронные жалюзи, — сказал он, — и окно превращается в экран.

— Какой-то маленький центр управления, — сказал кто-то, и экскурсовод насупился.

— Отсюда, — с пафосом начал он, — можно осуществлять одновременный контроль четырьмя полётами. Есть также места для двух операторов, — экскурсовод подошёл к высокому креслу, похожему на стоматологическое, и упёрся рукой в подлокотник, — которые могут взять на себя управление кораблями и непосредственно из центра произвести взлёт или посадку.

— Нейроинтерфейс! — послышался шёпот за моей спиной.

Я прошёлся между рядами офисных столов, игнорируя настойчивое "ничего не трогайте" экскурсовода. На тонких вогнутых мониторах были заметны пыль и отпечатки пальцев, огромные эргономичные клавиатуры из двух составных блоков, которые давно уже перестали выпускать, потемнели от грязи, а надписи на большинстве кнопок стёрлись. На столе виднелись следы от кружек с кофе, хотя все личные вещи были предусмотрительно убраны.

Экскурсовод вновь рассказывал о Пульсаре-12, и даже самые преданные его слушатели заскучали.

Я остановился у кресла оператора — непритязательного на вид, с высокой спинкой и длинными подлокотниками, которые выглядели так, словно к ним приковывали руки. Практические занятия начинались у нас только со второго курса, а до этого мне довелось лишь пройти тест на подготовительных, на котором проверялась моя способность работать в нейросети. Впрочем, в тот момент я вообще ничего не почувствовал, кроме неприятного покалывания в висках. Однако сейчас передо мной стоял настоящий терминал, путь и похожий на рабочее место захудалого дантиста — это был нейроинтерфейс, оператор которого мог выполнять сотни сложнейших действий за микросекунды.

— А можно сесть? — спросил я, прервав тоскливый рассказ экскурсовода об институтском беспилотнике.

Экскурсовод осёкся и удивлённо посмотрел на меня.

— Ну, вообще мы не должны ничего трогать, — сказал он. — К тому же сейчас все терминалы отключены. Это просто кресло.

— Ну, тогда и бояться нечего, — улыбнулся я. — Раз отключено, значит точно ничего не испорчу.

Экскурсовод покачал головой.

— Уверен, вы найдёте способ… — сказал он. — Ну, в самом деле. Это обычное кресло. Посидите, если хотите. Но я вас настоятельно прошу, не трогайте ничего. Вообще ничего.

— Хорошо, — согласился я, но не торопился садиться.

Перед странным пыточным креслом стоял массивный компьютер в форме триптиха больнично-белого цвета, на котором не было ни единого индикатора или экрана. На левом крыле триптиха выстроились в ряд грубые на вид металлические тумблеры, обозначенные цифрами, а справа тянулись в несколько рядов кнопки с выгравированными на них буквами — как клавиатура в неправильном, алфавитном порядке. Центральная часть терминала представляла собой решётку с широкими прорезями, в которых неприятно поблёскивало что-то чёрное и плотное, как застывший мазут.

Раньше операторам приходилось надевать тугой обруч со стальными зажимами в области висков, которые сдавливали голову как тиски, но теперь обходились без этого — достаточно было лишь активировать терминал и усесться в кресло.

Я несколько минут стоял, опираясь рукой о подлокотник и разглядывая терминал, пока, наконец, не понял, что в центре управления стало совершенно тихо. Экскурсовод больше не надоедал всем историями о Пульсаре, не перешёптывались студенты, не слышалось шарканья шагов.

Я обернулся.

Все стояли на своих местах, застыв, как в приступе немого паралича — наш гид рядом с окном, прижав руку к впалой груди, остальные студенты между столами, у стен, или у двери, оцепенев, точно на мгновенном снимке — и неотрывно смотрели на меня.

Я почувствовал холодок на спине. Дождь прекратился, но огромное бронированное стекло по-прежнему затягивала хмурая пелена.

Я немного повернул кресло к себе, упёрся руками в подлокотники и стал медленно опускаться. Что-то подо мной скрипнуло, я испуганно вздрогнул, руки мои соскользнули, и, зажмурив глаза, я упал в кресло — как будто нырнул в поток кипящей воды.

Всё вокруг мгновенно залила ослепительная белизна, мышцы разом свело судорогой от боли, но я не мог даже закричать, потеряв контроль над собственным телом. Невозможно-яркий свет прожигал меня насквозь, а грудную клетку разрывало, как при взрывной декомпрессии.

Однако вскоре я перестал чувствовать боль — рассудок мой не выдержал, и я провалился в бесконечную темноту, разом сменившую белое сияние, в которой не было ничего — ни чувств, ни мыслей, ни даже страха.

— Ну, всё! — раздался чей-то приглушённый, доносившийся откуда-то издалека голос. — Время вышло!

Тьма распалась, растаяла в электрическом свете — я сидел в кресле оператора в центре управления, а экскурсовод фамильярно похлопывал меня по плечу.

— А ты, я смотрю, замечтался, — сказал он. — Пора. Нас ждут.

Я долго смотрел на него, не понимая, что происходит.

— Пойдём, — сказал экскурсовод. — Время вышло. Ещё посидишь за терминалом, и не раз.

Я медленно поднялся, упираясь о столешницу руками. Ноги мои дрожали.

— Ну, давай… — нетерпеливо сказал экскурсовод.

Я сделал шаг по направлению к двери и покачнулся. Тощий мужчина схватил меня за плечо.

— Да что с тобой? — спросил он.

— Я… — Говорить было тяжело, горло пересохло. — Я…

Меня вывели из центра управления под руку, как больного. Экскурсовод пару минут покрутился вокруг меня, пока я в пятый раз не сказал ему, что со мной всё в порядке — тогда он, деловито кивнув головой, вернулся к остальным студентам.

Я стоял у окна.

Виктор неуверенно подошёл ко мне, когда я остался один.

— Там что было-то? — спросил он.

— Да голова закружилась, — сказал я и попытался улыбнуться. — Всё нормально.

— Ну, ладно, — Виктора это объяснение полностью удовлетворило. — Так ты видел? Что думаешь?

— Да как тебе сказать… — ответил я. — Я ожидал чего-то более… А это просто как какой-то офис. Хотя вот терминал нейроинтерфейса…

— Да я не о том! — махнул рукой Виктор. — Ты напоминания в суазоре смотрел? Или так увлёкся?

— Какие напоминания?

Я вытащил суазор и провёл по экрану пальцем. Только сейчас я обратил внимание на то, что все остальные студенты в накопителе взволнованно переговариваются.

— Новости, — сказал Виктор. — Ты что, не подписан? Политический канал.

— Я не интересуюсь политикой, — сказал я.

— Даже межпланетной? — усмехнулся Виктор.

Я нахмурился.

— А что произошло?

Виктор самодовольно улыбнулся, глубоко вздохнул, как бы готовясь произнести торжественную речь, и…

91

Я сидел на кровати, прислонившись спиной к стене, и ждал, когда выключат свет.

Поначалу мне казалось, что электричество отрубают в тот самый момент, когда за пределами моей роботизированной камеры начинается рассвет. Я даже пытался таким образом отсчитывать время, однако вскоре понял, что интервалы между включением и выключением света постоянно меняются, как если бы их определял генератор случайных чисел. Каждый раз неожиданная темнота или ослепляющий свет заставали меня врасплох.

У меня постоянно болела голова — мои виски будто сжимал стальной обруч, который надевали операторы самых первых, несовершенных нейросетей. Боль ослабевала после того, как гасли светящиеся изнутри стены, но в темноте я мгновенно терял точку опоры — промёрзлый пол странно покачивался подо мной всякий раз, когда я пытался сделать слепой неуверенный шаг.

И всё-таки я ждал темноты, я верил, что когда вновь загорится свет, я окажусь в обычной больничной палате — без ослепляющих стен, холодного металлического пола и лошадиного черепа, висящего над бронированной дверью.

Но ничего не менялось.

Я сидел, прикрыв рукой глаза, хотя это совершенно не помогало. На кровати валялся пустой пакет из-под энергетической суспензии. Пакет выглядел как стандартный паёк с рейсового корабля, хотя я не обнаружил на нём ни единой надписи или обозначения — ни логотипа производителя, ни штрих-кода, ни названия корабля. Да и сама суспензия была отвратительна на вкус даже по меркам дежурного пайка для технического персонала — водянистая, с комками, она больше всего напоминала разведённую в воде извёстку. Впрочем, когда гортань воспалена от жажды, на вкус уже не обращаешь внимания.