Ким - Редьярд Киплинг

Ким разразился потоком слез, доказывая, что лама для него и отец и мать, что он поддержка старости ламы и что лама умрет без него. Все пассажиры просили кондуктора сжалиться над Кимом — особенно красноречив был банкир, — но кондуктор выгнал Кима на платформу. Лама моргал глазами: он не понимал, в чем дело, а Ким громко кричал и плакал, стоя на платформе у окна купе.

— Я очень беден. Мой отец умер, моя мать умерла. О, милосердные люди, кто будет ухаживать за стариком, если я останусь здесь?

— Что это, что такое? — повторял лама. — Он должен ехать в Бенарес. Он должен ехать со мной. Он мой ученик. Если нужно заплатить деньги…

— Замолчи, — шепнул Ким, — что мы, раджи, чтобы бросать серебро, когда на свете столько добрых людей!

Девушка из Амритцара вышла с узлами в руках, и Ким следил за нею глазами. Он знал, что женщины ее профессии великодушны.

— Билет, билетик в Умбаллу, о победительница сердец!

Она засмеялась.

— Неужели в тебе нет жалости?

— Святой человек едет с севера?

— С севера, издалека! — крикнул Ким. — С гор.

— На севере среди сосен лежит снег, в горах тоже снег. Моя мать была из Кулу. Возьми себе билет. Попроси его благословить меня.

— Десять тысяч благословений! — громко крикнул Ким. — О, Служитель Божий, женщина оказала нам милосердие так, что я могу ехать с тобой, женщина с золотым сердцем! Я бегу за билетом.

Девушка взглянула на ламу, который машинально последовал на платформу за Кимом. Он наклонил голову, чтобы не видеть ее, и пробормотал что-то по-тибетски, когда она прошла мимо него в толпе.

— Легко достается, легко и уходит, — злобно проговорила жена земледельца.

— Она заслужит награду, — возразил лама. — Без сомнения, это монахиня.

— Таких монахинь тысяч десять в одном Амритцаре. Иди назад, старик, хватило не только на билет, но и на еду, — сказал Ким, вскакивая в вагон. — Ну, поешь, Служитель Божий! Взгляни. Наступает день.

Окрашенный в золотые, розовые, темно-желтые тона утренний туман рассеивался по гладкой земной поверхности. Весь прекрасный Пенджаб лежал в великолепии ярких лучей солнца. Лама отклонялся немного, когда мимо мелькали телеграфные столбы.

— Велика быстрота поезда, — сказал банкир с покровительственной усмешкой. — От Лагора мы проехали путь больший, чем прошли бы за два дня, и скоро приедем в Умбаллу.

— А все же далеко до Бенареса, — устало проговорил лама, разжевывая пирожки, которые дал ему Ким. Все пассажиры развязали свои узлы и принялись за утреннюю еду. Потом банкир, земледелец и солдат приготовили трубки и обволокли купе удушливым едким дымом, причем сами плевались, кашляли и наслаждались. Сейк и жена земледельца что-то жевали, лама нюхал табак и перебирал четки, а Ким, скрестив ноги, улыбался, наслаждаясь ощущением полноты желудка.

— Какие реки у вас, у Бенареса? — внезапно спросил лама, обращаясь к пассажирам вообще.

— У нас есть Ганг, — сказал банкир, когда умолкло легкое хихиканье, возбужденное этим вопросом.

— А другие?

— Какие же другие, кроме Ганга?

— Я думал о Реке, которая приносит исцеление.

— Так это и есть Ганг. Купающийся в нем очищается и отправляется к богам. Я трижды ходил паломником к Гангу.

Он с гордостью огляделся вокруг.

— Необходимо было, — сухо проговорил молодой сипай, и пассажиры расхохотались над банкиром.

— Очищается, чтобы снова вернуться к богам, — пробормотал лама. — И снова идти в водоворот жизни. — Он с неудовольствием покачал головой. — Но, может быть, тут есть ошибка. Кто же сотворил в начале Ганг?

— Боги. Какой же ты веры? — спросил пораженный банкир.

— Я следую Закону, Наивысшему Закону. Так боги сотворили Ганг? Какие же это были боги?

Пассажиры в изумлении смотрели на него. Им было непонятно, что кто-нибудь мог не знать Ганга.

— Кто… Кто же твой бог? — запинаясь, наконец проговорил ростовщик.

— Слушайте, — сказал лама, перекладывая четки в другую руку. — Слушайте, потому что теперь я говорю о нем. О, народ Индии, слушай!

Он начал на языке урду повествование о Будде, но, унесенный своими мыслями, перешел на тибетский язык и приводил длинные тексты из китайской книги о Будде. Кроткий, веротерпимый народ с благоговением смотрел на него. Вся Индия полна святых людей, проповедующих на незнакомых языках, потрясенных и сгорающих на огне своего рвения, мечтателей, болтунов и духовидцев; так было с начала, будет и до конца.

— Гм! — сказал солдат-сейк из Лудианы. — Вблизи нас стоял в Пирцай-Котале магометанский полк, и их жрец, я помню, он был капрал, когда у него случался припадок, принимался пророчествовать. Но все безумные — орудие в руках Божиих. Офицеры многое прощали этому человеку.

Лама вернулся к языку урду, припомнив, что он находится в чужой стране.

— Выслушайте рассказ о том, как наш Бог выпустил стрелу из лука, — сказал он.

Это пришлось им более по вкусу, и они с любопытством слушали, пока он говорил.

— Теперь, о люди Индии, я иду искать эту реку. Не знаете ли вы чего-нибудь, что могло бы служить мне указанием, ибо все мы, женщины и мужчины, погрязли во грехах.

— Есть только Ганг, один Ганг, который омывает грехи, — пробежал ропот среди пассажиров.

— Хотя, несомненно, у нас, в Джулундаре, есть добрые боги, — сказала жена земледельца, глядя в окно. — Посмотрите, как они благословили нашу жатву.

— Осмотреть все реки Пенджаба — сложное дело, — сказал ее муж. — Для меня достаточно реки, которая оставляет хороший ил на моей земле, и я благодарю Бумию, бога наших мест.

Он пожал узловатыми бронзовыми плечами.

— Ты думаешь, наш Господь ходил так далеко на север? — сказал лама, оборачиваясь к Киму.

— Может быть, — успокоительно ответил Ким, выплевывая на пол красный сок жвачки.

— Последний из великих, — авторитетно проговорил сейк, — был Сикандер Джулкарн (Александр Великий). Он вымостил улицы и выстроил большой водоем вблизи Умбаллы. Эта мостовая цела до сих пор и водоем также там, Я никогда не слышал о твоем боге.

— Отпусти длинные волосы и говори по-пенджабски, — шутливо проговорил молодой солдат, обращаясь к Киму и приводя северную поговорку. — Вот все, что нужно для того, чтобы стать сейком. — Однако же он не очень громко проговорил эти слова.

Лама вздохнул и погрузился в себя; он съежился и казался грязной, бесформенной массой. В минуты тишины пассажиры могли расслышать тихое, монотонное жужжание: «Ом мани падмэ ом!»[7] — и стук деревянных четок.

— Это раздражает меня, — наконец проговорил он. — Раздражают быстрота и шум. К тому же мне иногда кажется, что мы проехали реку.