Литературная Газета 6523 ( № 35 2015) - Литературка Литературная Газета

– Альберт Анатольевич, ваше самое главное разочарование за 80 лет?

– Распад Советского Союза. Когда государство раскололось, я не мог писать восемь лет. Я не понимал, что произошло. Такого рода катастрофы я не мог себе представить. Я не вписывался в новый формат. Да и сейчас со всем своим Детским фондом не вписываюсь.

Люди хотят успеха, это понятно, но когда успех переводится только на одну основополагающую стрелку – материальное благополучие любым путём, – это становится моментом распада: человека, семьи, группы, общества… Последовательным распадом всего. Люди перестают верить друг другу. В основе личного успеха – недоверие к другим.

– А самые счастливые дни?

– Создание Детского фонда 28 лет назад. Меня всё-таки дважды услышали на самом верху. Были приняты два постановления, серьёзно изменившие положение сирот. А в личном плане самыми счастливыми были дни, когда родился сын, потом внук, а год назад – правнук и правнучка. Двойняшки. 4 августа им исполнился год. Но я не только радуюсь за них, а и страшусь. Что с ними будет?

Беседовал Сергей РЫКОВ

Теги: литература , Альберт Лиханов

Три остановки на карте современной поэзии

Чрезвычайно пёстрое лоскутное одеяло современной поэзии делает невидимыми многие поэтические имена, оставляя их не известными широкому кругу читателей. Что такое поэзия и когда возникает ощущение подлинности? Возможно, когда поэтический текст даёт возможность ощутить иную реальность, почувствовать атмосферу, из которой произведение родилось. Строфика, рифмовка, наличие/отсутствие метафор создают ткань, облачение, за которым скрывается истинная сущность. Облако может быть разным по форме – лёгким, причудливым, объёмным, рваным, но если оно состоит из пара, а не нарисовано на картоне, оно настоящее, оно есть. Такие ощущения возникли при чтении разных, не похожих друг на друга авторов. Выбранные случайно, а где-то сознательно, их стихи уводят в неведомую даль, то ли действительно существующую, то ли придуманную автором. Иногда эта даль имеет вполне реальное географическое название, но почти всегда далеко не исчерпывается им.

«Северная земля» Алексея Караковского – это и Россия, и Сибирь, и родина, а она у каждого своя... «Сибирь – моя свобода, Москва, прощай. / В любое время года – прямой дорогой в рай» . Это и попытка бегства, освобождения от «земных уз», это и стремление обрести подлинность, найти пусть малую, но прочную сердцевину, которая позволит поэту выжить. Иногда такое желание ощущается как необходимость разыскать средство от тоски, некое лекарство, дающее утешение, и это острое желание сродни необходимости найти противоядие от душащих мыслей. За ним человек отправляется в старинную «Китайскую аптеку» в Гонконге, «которую посещал, должно быть, ещё сам Конфуций». Он встречает там старого китайца и признаётся ему:

Стихи, эти проклятые стихи, ответил я,

Там, где другие видят красоту переживаний,

Я кричу от боли, и ещё потом

Меня тошнит кровью и темнеет в глазах…

После пространного рассказа китайца о том, что же произошло с человеческой душой, у поэта возникают мысли, что «печаль похожа, наверно… на погнутые дорожные знаки у поворота к твоему старому дому, где теперь живёт кто-то другой», и в итоге не остаётся ничего, кроме горького послевкусия и ощущения, что, возможно, в той аптеке ты разговаривал с самим Конфуцием.

Ввечном поиске находится лирический герой другого современного автора, Григория Горнова. В предисловии к его книге «Астарта» (2012) Горнова называют «безудержным». Оставим в стороне это определение и вернёмся к нему позже. Его поэзия более абстрактна, более оторвана от физических, в том числе географических реалий. Важнее другое – поддержание хрупкого равновесия между «миром внутри» и «миром снаружи», нащупывание той грани, её верного контура, максимально приближенного к текущему моменту бытия. Важнее – «чувство узнаванья»: «Теперь уже не Узловая: / Град голубиный, град вороний, / И это чувство узнаванья / Твоих стыковочных паролей». Поэт, выполняющий свою роль, похож на… стрекозу: «Стрекоза рисует в воздухе себя / боится моргнуть и ошибиться в изгибе линий / и тем самым потерять всё» («Парусник», 2008).

Поэтому создаётся ощущение, что автор «живёт стихами», постоянно балансируя между двумя мирами, всё же предпочитая внутренний мир, мир мыслей. Такая поэзия интровертивна. А также «меры нет в мире идей, / Только редкий снег / Падает знаками на глаза» . Если нет меры в его мире, мире идей, значит, он имеет право быть безудержным и неправильным (и поэт, и его мир), если судить поэта по созданным им самим законам.

Мы вошли в виноградник, как будто в холст.

Сквозь лозы-мазки пробирались вплавь.

Возвышался вдали пограничный пост,

За которым кончалась явь.

Отрицание меры, строгих правил (и нестрогих тоже) привело поэта Яна Выговского к отсутствию силлаботоники, к центонам, безразмерной и зачастую безрифменной поэзии. Для Выговского важен в первую очередь поиск нужного слова (словоформы), нужного порядка слов, часто в ущерб форме и общему содержанию (которое неразрывно связано с формой). Автор словно пробует слова на вкус, играет с ними, как с игральными костями, подбрасывает и катает, создавая новые комбинации. Это приводит к появлению аграмматических конструкций и неологизмов. Такие стихи выглядят сконструированными, написанными «по расчёту» – головному, математическому. Они лишены самого главного – живого слова, которое рождается по наитию. Неслучайно основная тематика его стихотворений – социальная.

Такие «ключевые» слова, как «анализ», напоминают об искусственной созданности этих произведений. Автор склонен всё подвергать анализу, «препарировать» язык и образы, пропуская их через сознание: и «сквозь неправильную речь прорвётся пение» : «Словоформы порожней планеты плетут /говорить на чужом языке. Языком / до неба дотронувшись, как до небес, / может это вообще о другом. / Неправильной речи редут» .

«Поэта – далеко заводит речь…» – как сказала Марина Цветаева, и мы видим подтверждение этому. Наверное, в этом и есть задача современной поэзии, как и любой другой, – «объять необъятное и постичь непознанное», не прекращая для этого расти в ширину и высоту, открывая новые земли и, быть может, миры.

Наталья КАУЛИНА

Теги: литература , критика

Перевод с натуры

Наши учителя нас учили: нет профессии «поэт-переводчик», есть просто поэт. Предположим, что человек смотрит на дерево за окном и пишет о нём стихотворение. А другой человек смотрит на то дерево, что запечатлено в стихах другого поэта, и пишет с него своё русское стихотворение. Здесь необходимо точно такое же умение рисовать словами, свободно владеть поэтическим мастерством. «Разницы нет – срисовывать с дерева в окне или с дерева на книжной странице», – говорил Аркадий Штейнберг.

Но бывают, оказывается, такие случаи, когда поэт, увлёкшись чужим стихотворением, но не удовлетворённый им полностью, находит то же самое дерево или тот же самый пейзаж, что вдохновил оригинального поэта, и списывает свой перевод не с книжной страницы, а с прямо с натуры. Не знаю, можно ли назвать такое происшествие переводом, когда остаётся только тема, а стихотворение пишется наново, с чистого листа. Наверное, нет. Недавно у меня произошёл такой случай с английским поэтом XX века Филипом Ларкином. Я прочёл его стихотворение про могилу графа и графини Арунделов (XIV век) в Чичестерском соборе и был впечатлён не столько стихами, сколько самим сюжетом. Будучи в нынешнем году в Англии, я добрался до этого городка на юге Англии, в графстве Сассекс, и посетил собор. Произошло удивительное явление. Зрелище надгробия Арунделов полностью стёрло из моей памяти стихи Ларкина (или то, что от них оставалось в голове). Я был, так сказать, поставлен лицом к лицу с явлением, которое требовало огласки русским языком. 

Результат – нижеследующее стихотворение. Последняя его строка взята не из Ларкина, а из «Песни о Гайавате» Лонгфелло, – так уж получилось.

МОГИЛА ГРАФОВ АРУНДЕЛОВ В ЧИЧЕСТЕРСКОМ СОБОРЕ

Из Филипа Ларкина

Вот они лежат – и в смерти рядом.

В белом платье каменном – графиня,

Граф – в таких же каменных доспехах.

У неё в ногах собачка – верность,

У него свирепый лев – отвага.

Вместе, на солидном постаменте

Лёжа, смотрят в потолок собора,

Смотрят в потолок и не мигают.

Говорят, обычное надгробье,