Избранное - Франсиско де Кеведо

Перевод М. Донского

Отшельница и пилигрим

«Ах, отшельница святая,Ты, что в тишь уединеньяСкрылась от мирских соблазновДля молитвенного бденья! —Долгой истомлен дорогой,Молит странник Христа ради:– Переночевать позволь мнеЗдесь в покое и прохладе».И отшельница, услышавСтоль смиренное моленье,Опустила очи долуИ рыгнула от смущенья.«Ах, я вам состражду, отче,В том порукой вседержитель,Принимать вас недостойнаЖалкая моя обитель,Но коль вы проголодалисьИ утомлены дорогой, —Не побрезгуйте, отец мой,Этой хижиной убогой».Вводит она гостя. В келье —Плеть, вериги, власяница…Странника за стол сажает,Предлагает подкрепиться.Есть козлятина, да толькоНи полена дров в жилище.Странник, постных яств отведав,Возжелал скоромной пищи.С шеи сняв полпуда четок,Пламя он разжег такое,Что на нем в одно мгновеньеПодрумянилось жаркое.До жаркого на закускуПодала она орехи,Возбудили они в старцеТягу к сладостной утехе.После трапезы отменнойС богомольной голубицейЗа ее гостеприимствоСтарец ей воздал сторицей.

Перевод М. Донского

Против безудержной поэтической лести

Чтоб воспеть улыбку милой,Жемчуг песнопевцу нужен:Как же он прославит зубки,Не упомянув жемчужин?А вот зубы коренные,Не в пример передним, нищи,Хоть на них лежит заботаПережевыванья пищи.В мадригалах и сонетахНепременнейшие гости —Перламутровые ушки,Носики слоновой кости.Чем же провинились локти,Что о них молчат поэты?Челюсти, виски и скулыТоже вовсе не воспеты.В виршах множество сравненийДля слезинок вы найдете,Но не сыщете полсловаО слюне и о мокроте.Если дева плачет – бисерИ роса идут тут в дело;Ну, а что мне надо вспомнить,Если милая вспотела?Кудри – золото; но если,Веря стихотворной справке,Локон я подам меняле,Выгонят меня из лавки.Были женщины из мясаИ костей; теперь поэтыВидят розы в них и маки,Лилии и первоцветы.Эх, зеленщики-поэты!Женщинам вы не польстили,Прелести их воспеваяВ этом травянистом стиле.Нет, с кораллом целоватьсяБыло б делом невеселым,Так же, как лобзать гвоздикиСладостно лишь разве пчелам.Очи зарятся на деньги,А уста подарков просят,И, однако, виршеплетыБез конца их превозносят.А ведь есть тихони-бедра,Есть бессребреницы-ляжки,Коим не присущи завистьИ спесивые замашки.Вот кому за бескорыстьеПосвящать должны поэтыОды, стансы, и канцоны,И романсы, и сонеты.А рубинам ненасытнымИ сапфирам завидущимЛишь презренье вместо гимновПусть достанется в грядущем.Алчные уста, о коихПриторный несете вздор вы,Называть бы надлежалоУстьями бездонной прорвы.Глазки, в коих блещет жадность,Это язва моровая,Зубки, рвущие добычу, —Хищная воронья стая.Разорительны прически,Так что волосы – бог с ними —Даже черные как сажаМогут зваться золотыми.Знай, слагая гимны зубкам,Не вкусишь ты жизни мирной:Тощей стервой поперхнешьсяИли будешь съеден жирной.

Перевод М. Донского

Огородная свадьба

Дон Редис и донья Редька —Не креолы, не цветные,Вроде там Цветной Капусты,Но испанцы коренные —Поженились. И на свадьбуИх высокоогородья,Чьим благодаря щедротамКормится простонародье,Всю свою родню созвали,Пригласили цвет дворянства,Тех особ, кому подвластныВсе земельные пространства.Прикатила донья Тыква,И дородна, и спесива, —Оттого, что всех дородней,И спесива особливо.А за нею – донья Свекла,Неопрятная уродка,Все лицо в буграх и ямах,Бахрома вокруг подбородка.Вот дон Лук – торчат нахальноВ шляпу воткнутые перья;Скольких дам до слез довел он,Обманувши их доверье!Не замедлила Маслина:Этой смуглой андалускеНадо быть без опозданья, —Без нее ведь нет закуски.Вот дон Апельсин. МинистромСтал он, двор его возвысил.Глянешь – гладок, верно, сладок,А когда раскусишь – кисел.Вот сварливый и колючийДон Каштан; в его владеньяНе проникнешь, не имеяДолжного вооруженья.Вот обсыпанная пудройКуртизанка донья Слива:Смугловата, нагловата,Но округлости на диво.Вот капризная и злаяНизкорослая Горчица:Всякий, кто не вышел ростом,Свыше меры горячится.Вот изящная Черешня:Молодая – скулы сводит,Но зато, когда созреет,Тьму поклонников находит.Вот ее сестрица Вишня:Покислей, темней оттенок,Смолоду – в цене, а позжеПродается за бесценок.Вот обманщица Капуста:С виду – сдобненькая пышка,Но под массой белых юбок —Лишь сухая кочерыжка.Дыня – образец матроныДобродетельной и честной:Вид ее сулит блаженство,Вкус, увы, довольно пресный.Вот дон Баклажан – сияетЛысиной своей лиловой:В годы юности зеленойБыл он малый непутевый.Вот дон Огурец: сутулый,Прыщеватый, малокровный;Сразу виден в нем идальгоС безупречной родословной.Вот дон Кабачок. Он бледен,Давней одержим любовью:Даст в куски себя разрезать,Спечь, стушить, – но лишь с Морковью.Прибыл и двуличный Персик.Зависть его сердце точит,Жесткость внутреннюю скрыть онБархатной улыбкой хочет.Дон Лимон толк знает в свадьбах,Не пропустит ни единой;Побуждаем тонким вкусом,Судит-рядит с кислой миной.Вот карета с доном Хреном,Очень важною особой;Дряхлый, скрюченный подагрой,Жив он горечью да злобой.Вот хвастун, бретёр дон Перец,Он – причина слезных жалоб:Стоит Перцу поперечить —Вмиг глаза полезут на лоб.Вот ввалилась донья Брюква.Все ухватки грубиянкиОбличают в ней утехуШколяров из Саламанки.Но достаточно. В злословьеПерешел я грань приличья.Впрочем, свадьбы, мой читатель,Так скучны без злоязычья!

Перевод М. Донского

Кошачья сходка

Кровля моего жилищаВ прошлую субботу сталаМестом общего собраньяДля котов всего квартала.По чинам расположились —Чем почтеннее, тем выше:Наиболее маститымОтведен конек был крыши.Черные стеснились слева,Белые сомкнулись справа,Ни мур-мур, ни мяу-мяуНи единый из конклава.Встал, дабы открыть собранье,Пестрый кот с осанкой гордой,Загребущими когтямиИ величественной мордой.Но другой на честь такуюЗаявил права, – тем паче,Что он слыл как провозвестникФилософии кошачьей.«Братья! – вслед за тем раздалсяВопль заморыша-котенка;Был он тощим, словно шило,Чуть держалась в нем душонка. —Братья! Нет ужасней доли,Чем судьба котенка в школе:Терпим голод, и побои,И мучительства. Доколе?»«Это что! – сказал иссохший,С перебитою лодыжкойИнвалид (не поделил онКолбасу с одним мальчишкой). —Это что! Вот мой хозяин,Из ученого сословья,Исповедует доктрину:„Голод есть залог здоровья“.Чем я жив, сам удивляюсь.Адские терплю я муки,Поглощая только знаньяИ грызя гранит науки».«Мой черед! – мяукнул пестрыйКот-пройдоха сиплым басом.Был он весь в рубцах, посколькуКраденым питался мясом. —Вынужден я жить, несчастный,С лавочником, зверем лютым;По уши погрязший в плутнях,Он кота ругает плутом.И аршином, тем, которымВсех обмеривает тонко,Бьет меня он смертным боем,Если я стяну курчонка.Пряча когти, мягкой лапкойОн ведет свои делишкиПокупателю мурлыча,С ним играет в кошки-мышки.Ем я досыта, и все жеЯ кляну свой жребий жалкийК каждому куску прибавка —Дюжина ударов палкой.Хоть не шелк я и не бархат,Мерит он меня аршином.Вы мне верьте – хуже смертиЖизнь с подобным господином».Повздыхав, все стали слушатьСледующего собрата.Речь, манеры выдавалиВ нем кота-аристократа.«Вам поведаю, – он всхлипнул, —О плачевнейшей судьбине:Отпрыск знаменитых предков,Впал в ничтожество я ныне.Обнищав, от двери к двериОбхожу я околотокИ свои усы утратилНа лизанье сковородок.Должен я в чужих помойкахЧерпать жизненные блага,Ибо хоть богат сеньор мой,Он отъявленнейший скряга.Голодом моря, однакоОн не пнет и не ударит:Ведь тогда б он дал мне взбучку,А давать не может скаред.Нынче, из-за черствой коркиРазозлясь, он буркнул хмуро:„Жалко бить: скорняк не купит,Коль дырявой будет шкура“.Неужели вас не тронулСтрашной я своей судьбою?»Он замолк. Тут кот бесхвостыйИ с разорванной губою,Кот, что выдержать способенДесять поединков кряду,Кот, что громче всех заводитМартовскую серенаду,Начал речь: «Я буду краток —Не до слов пустопорожних, —Сущность дела в том, сеньоры,Что хозяин мой – пирожник.С ним живу я месяц. Слышал,Что предшественников массаБыло у меня; в пирог жеЗаячье кладет он мясо.Если не спасусь я чудом,Вы устройте мне поминкиИ на тризне угощайтесьПирогами без начинки».Тут вступил оратор новый,Хилый, с голосом писклявым.Познакомившись когда-тоС неким кобелём легавым,Вышел он из этой встречиКривобоким и плешивым.«Ах, сеньоры! – обратилсяОн с пронзительным призывом. —То, что вам хочу поведать,Вы не слышали вовеки.Злой судьбой определен яК содержателю аптеки.Я ревенного сиропаНализался по оплошке.Ах, такой понос не снился,Братцы, ни коту, ни кошке!Ем подряд, чтоб исцелиться,Все хозяйские пилюли;Небу одному известно,Я до завтра протяну ли».Он умолк. Тут замурлыкалКот упитанный и гладкий,Пышнохвостый, на загривке —Жирные, в шесть пальцев, складки.Жил давно безгрешной жизньюВ монастырской он трапезной.Молвил он проникновенно:«О синклит достолюбезный!От страстей земных отрекшись,Я теперь – от вас не скрою —К сытости пришел телеснойИ к душевному покою.Братие! Спасенья нет намВ сей юдоли слез, поверьте:Заживо нас рвут собаки,Гложут черви после смерти.Мы живем в боязни вечнойВысунуться из подвала,А умрем – нас не хоронят,Шкуру не содрав сначала.Я благой пример вам подал.От страстей отречься надо:Оградит вас всех от бедствийМонастырская ограда.Вы пройдете некий искус,Ознакомитесь с уставом, —И трапезная откроетВожделенные врата вам.Добродетели кошачьейМир не ценит этот черствый.Хочешь быть блажен – спасайся,Тщетно не противоборствуй.Страшен мир, где кошек топят,С крыш бросают, петлей давят,Шпарят кипятком и варом,Бьют камнями, псами травят.Главное, что угрожаетГибелью нам, мелкой сошке,То, что с кроликами схожиОсвежеванные кошки.Ловкачами и ворамиНас молва аттестовала:„Знает кот, чье съел он мясо“,„Жмурится, как кот на сало“.А хозяева-то нашиРазве не плутуют тоже?На сукне ловчат портные,А башмачники – на коже,Каждый норовит снять сливки.Им ли укорять нас, еслиПлут указы составляет,Плут сидит в судейском кресле?Альгуасил, сеньор мой бывший,Прятался в чулан, коль скороСлышал по соседству крики:„Караул! Держите вора!“Братья, следуйте за мною,Процветем семьей единой…»Тут собранье всколыхнулось:Явственно пахнуло псиной.Миг – и крыша опустела,Врассыпную вся орава,Дабы избежать знакомстваС челюстями волкодава.И шептались, разбегаясь:«До чего ж ты безысходна,Жизнь кошачья! И на крышеНе поговоришь свободно».

Перевод М. Донского