Шизофренияяяяяяяя - Эстер Сегаль

Этот владелец и звонких, и еле шепчущих ботинок, сквозь тонкие подошвы которых его ступни знакомятся с опасностями дорог.

Этот смельчак и покоритель враждебного космоса, который для него начинается сразу за пределами пространства, очерченного его вытянутой рукой.

Этот источник немеркнущего внутреннего света, недоступного никому, кроме него самого.

Этот несчастный убогий, который в душе стыдится нашей глупости, стыдящейся его.

Этот чужой и близкий мой сосед, для которого и я, и все остальные могли бы запросто примерить раму от известного «Черного квадрата», пока он нас не ощупает.

Это же он. Он отец моего ребенка.

Почему я так думаю? Потому что мне показалось, что мой ребенок вовремя пошевелился и дал мне подсказку. И еще потому, что это вполне в моем духе – отдаться слепому, чтобы хотя бы на четверть часа сделать его счастливее.

А он стал от этого счастливее? Я почему-то уверена, что да.

Глава 21. Пустой пузырек

Лекарство кончилось.

Глава 22. Камеры

Я их поймала. Они следят за мной повсюду, и мне не уйти от них безнаказанной.

Я-то, дура, надеялась, что мои фокусы с лекарствами, что мои записи в дневнике, мои видения – останутся при мне. Как бы не так! Они все видят, потому что по всей моей квартире понатыканы скрытые камеры.

Конечно, ведь моя сумочка с ключами была у них в руках целых три месяца – вполне достаточно для того, чтобы напичкать каждый уголок моего отныне предательского дома суперсовременной техникой.

Теперь я хожу по дому с молотком и проверяю каждую щель.

Горшки с цветами смотрели на меня как-то подло. Осмотрела каждый, раскокала два – в которых антеннки торчали из земли.

В штырьке для бумажных полотенец тоже обнаружила встроенный глазок. Проткнула его штопором, он мигнул напоследок фиолетовым и предсмертно пискнул.

И ведь какие гады! Они не постеснялись засунуть глазки и в спальне, и в ванной, и даже в туалете – нашла один, встроенный прямо в переднюю стенку сливного бочка.

И не то чтобы я стеснялась своего тела – оно у меня недурно, а врачи вообще не вполне люди, чтобы их стыдиться, – и все-таки. Должны же быть какие-то границы у того, что они называют дозволенным. Если же им дозволено все, то я отказываюсь принадлежать к их роду и виду.

Отказываюсь категорически: с молотком в одной руке и со штопором в другой.

Или надо было поступить иначе? Не бить горшки, не протыкать электронных соглядатаев, а притвориться, будто и дальше ничего не замечаю и действовать как ни в чем не бывало, а самой хитрить, обманывать их – подставлять фальшивые картинки фальшивой жизни.

Так, интересно, как можно было бы провести их в туалете? Сидеть на унитазе и читать книгу?

О, это гениально! Я бы так и сделала: читала бы вслух корректуру «Роковых подвязок»: этому чтиву самое место в отхожем месте, простите за тавтологию.

Да, зря я уничтожила камеры – теперь нам не сыграть в мою игру.

А их? Их игра? Что, если они придут ко мне ночью, всадят под кожу шприц, усыпят меня на целые сутки и нашпигуют дом новой техникой, покруче прежней?

И мне опять придется искать камеры и микрофоны?

Да, это ошибка – то, что я сделала. Нельзя было давать им понять, что я догадалась.

Ошибка, ошибка! Плохо, плохо!

Нельзя быть такой импульсивной – видимо, отсутствие таблеток все же действует на меня сильнее, чем я предполагала.

Но все равно, главное – не терять спокойствия.

И подумать: нельзя ли все исправить? Сделать так, как будто поломки камер – спонтанное и незапланированное действие, никак не связанное со мной?

Горшки могли упасть и разбиться сами от сильного ветра.

Отлично, распахну окно так, словно их сбросило на пол покачнувшейся рамой. Переставлю остальные горшки так, чтобы эти смотрелись бывшими соседями. Соседями жили, соседями и погибли.

Теперь кухня. Подставку для бумажных полотенец сломаю и выкину за ненадобностью. Это просто, надо только расшатать штырек и выдернуть его из подставки. Ого, супер: отломался в основании – уже не склеишь. А если и можно склеить, не заниматься же современной женщине подобными глупостями, если новую подставку для полотенец можно недорого приобрести в магазине хозтоваров? Кстати, так я и сделаю.

И шторы, пронизанные проводами, которые я изрезала у себя в спальне, я просто заменю. Если что, скажу, что меня раздражал их цвет. Да и вправду: бежевые шторы так скучно. Я хочу теперь бирюзовые, с корабликами и облаками.

На корабликах можно будет по ночам отправляться в плавание.

Решено: сначала отправлюсь за покупками в хозяйственный, потом – за шторами в магазин тканей. Расходы не беда, я теперь неплохо устроена.

Осталось только разобраться с унитазом. Как я объясню отколотый от сливного бачка кусок фаянса?

Я знаю, как я это объясню: я заменю бачок, пришедший в негодность. Я вызову сантехника.

Глава 23. Еще один отец

Он был моложе, чем обычные сантехники. И веселее: еще в двери взял под козырек, мол, прибыл на срочную службу, что генералу надобно?

Мне было надобно заменить сливной бачок: в прежнем совершенно сорвало пружину, и вода из бочка подтекала и подтекала, не давая покоя ни днем, ни ночью и отгоняя мой и без того чуткий до полушепота сон.

– И давно это случилось? – спросил сантехник.

– Пару дней.

– Почему ждали так долго и не позвали меня сразу? И вам беспокойно, и лишний расход воды.

Он прав, зачем я придумала про несколько дней? Ох, не сходится у меня, не срастается.

– Забегалась, не успела.

– Вы не похожи на тех, кто не успевает.

Так, что-то он слишком склонен к психоанализу – как бы не оказался подставным лицом! Надо быть с ним осторожнее.

– Работы много было. Я корректор в издательстве – надо поднатужиться, чтобы сдать книгу в срок.

– Понятно, – сказал он и прищурился. Уже скорее не мне, а бачку.

Что это ему понятно?

И почему он на меня так странно смотрит?

Может, в самом деле подставной?

Или он знает про меня что-то? Про мою болезнь?

И тут меня как током дернуло. И очередная жуткая догадка кольнула мое сердце.

Дело было так.

Перед тем, как я сорвалась в прошлый раз и попала в больницу, у меня потек кран. Я еще была в сознании, когда вызывала сантехника. Но когда он пришел в мою квартиру, я уже не соображала и не помнила ничего.

Он вошел в открытую дверь и очень удивился.

– Хозяева дома? – покричал он для порядка, а не дождавшись ответа, прошел в ванну, к месту бедствия.

Я была в спальне. Вход в ванную – оттуда.

Я лежала на кровати и безучастно смотрела в потолок.

На мне не было ничего, кроме моей любимой сорочки бледно-жемчужного цвета – цвета птицы Феникс.

Сорочка эта очень нежная, с тонкими бретельками и с глубоко вырезанной спиной.

Спины он, правда, не увидел, пока меня не перевернул.

Переворачивать бросился не из похоти, а потому что подумал, что дамочка без сознания и нуждается в помощи.

Но когда теребил меня в своих руках, вдруг распалился.

Он был в спецовке и прорезиненных сапогах – ну, понятно, всякое же бывает, иногда и канализацию прорвет, и приходится по жидкому хлябающему дерьму прогуляться.

И сам этот контраст его силы и грубости с моей покорностью и нежностью сорочки заставил его сглотнуть слюну и схватиться за пах.

Да, надо отдать ему должное – перед тем, как он меня взял, он помыл руки с моим мылом.

Мыло было жасминовое, поэтому моя дочка, когда родится, как и я, будет любить запах этих кустов.

– Да, бачку каюк! – прервал мои размышления сантехник. – Надо новый ставить.

– Я заплачу! – отозвалась я.

– Понятно, что заплатите! На халяву больше ничего не бывает!

«Нет, бывает», – усмехнулась я про себя в ответ горестным мыслям.

– А у меня скоро ребенок будет, – произнесла я вслух.

– Поздравленьице примите!

– Научите моего сына чинить сантехнику?

– Не барское это дело. У него, небось, пальцы будут длинные, как у вас, – пусть на фортепьяне играет. Или на трубе, на худой конец. А со своими трубами я своего сына научу разбираться.

«Так он твой сын и есть!» – чуть было не вырвалось у меня.

Но я сдержалась.

Так все-таки интересно, кто у меня родится: девочка или мальчик?

Глава 24. Из дневника Винсента

Меня зовут Винсент Ван Гог. Я рисую. Предпочитаю делать это толстыми мазками. Чтобы со стороны казалось, что засохшие краски моих картин вот-вот потрескаются и опадут на пол бессмысленной стружкой, совсем недавно еще частью чувственного и живого целого.

Да, так я люблю. И мою новую картину, для которой уже все у меня готово, я буду писать именно так.

Сегодня на завтрак я съел два яйца. Вообще-то я очень беден, так что и это для меня большая роскошь. Но я не наелся.

Это странно, ведь часто я вообще забываю позавтракать. И пообедать, и поужинать тоже зачастую. Я много работаю и за делом аппетит как-то притупляется, словно тушуется и стесняется о себе напомнить, осознавая важность священнодействия.