Леди-бомж - Дарья Истомина

Так что кое до чего я додумалась совершенно самостоятельно. То есть обильно полила бензином корму и кокпит, вскрыла вторую канистру и поставила ее ближе к рубке и камбузу. Для надежности включила газовую плитку и зажгла обе горелки. Когда испарения бензина достигнут пламени, канистра рванет как надо.

Я закрепила баранку руля, чтобы катер уходил прямо, а не вилял или, не дай бог, не развернулся бы и попер обратным ходом, врубила мотор, и, когда катер двинулся, отбежала на корму, подожгла зажигалкой давешнюю газетку, и, когда она полыхнула, швырнула ее на настил, мокрый от бензина. Пламя рвануло совершенно бесцветно, я оттолкнулась и, заорав, сиганула в воду.

Возможно, я поставила олимпийский рекорд, буровя мощным кролем до бережка, но, когда, задыхаясь, выползла на мокрый песок и оглянулась — катер, совершенно целехонький, уходил от берега, слегка покачиваясь, и никакого пламени на нем я не видела.

Задуло его, что ли?

Я смотрела, разинув рот и обхватив голые плечи руками и ежась, а он все отплывал и отплывал. И лишь слабый дымок над рубкой показывал, что там все-таки что-то происходит. Не знаю, от чего заработала звукоустановка, может быть, там замкнуло какие-то прогоравшие провода, но вдруг изо всех Зюнькиных динамиков рвануло мощно: «Осе-е-ень! В не-е-е-бе жгут корабли!» Хриплый голос катился, как шар, отскакивая от воды, а я взвизгнула от испуга.

На миг мне показалось, что я свихнулась, что там, на катере, кто-то есть. Потому что он безмятежно чапал, удаляясь, и уже почти достиг первого бакена.

И тут наконец рвануло…

Наверное, сработал не столько бензин, сколько стационарный баллон со сжиженным газом. Потому что рубку разнесло вдрызг, и посудинка ушла под воду носом вперед, высоко запрокинув корму, под которой крутился бешено винт. Над водой поплыло облако редкого черного дыма, а на поверхности воды заплясало пламя, — растекшись, догорала горючка.

Через полчаса, согнувшись под узлом, как вьючный верблюд, я улепетывала что есть духу. И блаженно ухмылялась — это тебе, Зюнечка, тебе, хитромудрый мой. От той самой Лизаветы. С приветом, значит, и наилучшими пожеланиями, гад ползучий!

Мне везло. По пути никто не встретился, только небольшое стадо коров паслось на травке между мощными дубами в сквозном дубняке, но они бродили беспривязно и пастуха при них не было. Да еще раз я обогнула оранжевую палатку на берегу протоки, возле которой лежала двухместная байдара.

Вскоре я вышла на нашу «трахплощадку». Церквуха была на месте, все та же, с бескупольным барабаном верха, осевшая в землю. Только окна и дверной проем были заколочены досками. На двери было написано масляной краской: «Побойтесь Бога, люди! Это храм, а не сортир!»

Поляна вокруг церкви была плотно вытоптана, испятнана черными следами кострищ, но и здесь, слава богу, никого не было.

Я обошла церквуху, отодрала доски на заднем оконном проеме, запихнула в дыру узел и пролезла сама.

Дальше при дневном свете я идти не решалась. Отсижусь тут до новой темени, а там решим. А что решим? А черт его знает!

…Я как будто сиганула с высокого обрыва и все еще летела, обмирая от ужаса и совершенно не ведая, что там, внизу: бухнусь в ласковую глубокую воду или расшибусь вдребезги о камни. Но я прыгнула. И я летела!

ВОЙ ВОЛЧИЦЫ

День прошел нормально. Почти. Я насадила трухлявые доски оконного прикрытия на старые гвозди и подперла их изнутри какой-то оглоблей. Видно, не совсем давно в церкви держали лошадей, в яслях были остатки сена, а на стене висел гнилой хомут. В углу были нары, на которых лежал старый солдатский ватник, и я его скинула.

В полдень сквозь барабан засветило солнце, и особенно безобразными стали стены с ободранной штукатуркой и памятными надписями придурков. Наверху еще сохранились настенные фрески — черный затемневший лик Спаса смотрел на меня неодобрительно. Грешна, что поделаешь?

Я что-то ела, пила, но больше дремала. За весь день лишь один раз появились люди, на поляне высадились какие-то байдарочники, купались и, гогоча, играли в волейбол. В храм они не сунулись.

Сквозь полудрему я раздумывала над тем, кто я теперь. Народная мстительница? Так не очень. Потому что просто покуда напакостила по мелочам. Да и возлюбленному народу до моих печалей, если честно, дел нету. Не до меня ему, народу. У него и своих забот хватает. Это белорусским партизанам небось было полегче. В их борьбе с оккупантами. «Шумел сурово Брянский лес, чернели старые дубравы»… И все, как один, на борьбу с захватчиками! Или тому же Фиделю, когда он высадился на Кубе со своими бородачами. «Патриа о муэрте!» То есть «Родина или смерть!» и все такое… Их хоть население подкармливало втихую. А меня кто прокормит?

Хотя, конечно, война и объявлена. Только моя она, единоличная. Хотя и смешно почти. Кто я такая? Забилась, как мышь, в первую попавшуюся нору! А кто против меня? Какая-никакая, а система! И ее верные слуги — начиная от поисковиков-оперативников и кончая, как минимум, городским прокурором Нефедовым. Я уж не поминаю всякие ОМОНы, СОБРы, битюгов в бронежилетах и касках, всякие щиты, дубинки и «калаши»! Куда девчоночке податься? И защитить девчоночку кому?

Нет, наверное, не так мне надо было начинать. Хотя бы оглядеться сначала. Во всех американских фильмах всегда находится какой-нибудь парень, который заявляет: «У меня есть план!» Ну, и потом они там, у себя, гвоздят друг дружку строго по плану.

А я, как выясняется, какая-то совершенно бесплановая.

Впрочем, одно мне уже было ясно: замету следы, то есть уничтожу все Зюнькины харчи и сожгу его халат, потом доберусь до железки, сяду в электричку и сызнова, при свете дня, прибуду в город, и даже зайду в милицию и доложусь, что, мол, такая-то прибыла из мест отдаленных для вступления в новую, кристально честную жизненку. Меня в городе еще не было, а то, что случилось, это не мое… В общем, я не я, лошадь не моя, вот она я, гражданин начальничек, выпрямленная в зоне, как согнутый гвоздик на наковальне, и готовая торчать в любой доске, куда меня забьете, — это в смысле работы, если таковая найдется. Хотя куда я могу толкнуться? Учить «инглишу» с клеймом меня даже к детишкам в детсад не возьмут, турфирм в городе не наблюдалось, хоть в няньки подаваться или в какую-нибудь столовку — посуду мыть. Или в оранжевом жилете, с лопатой в руках, класть асфальт на улице имени Розы Люксембург по указанию мэра Щеколдиной. Чего она, конечно, хрен от меня дождется!

К ночи меня стала донимать луна. Ветер не просто утих, но все замерло вглухую; мгновенно, как выключенные, перестали орать лягушки и шелестеть с лепетом листья, притихла волна, черная вода протоки стала похожа на неподвижную смолу, и странное ощущение надвигающейся неведомой беды заставило меня бесцельно бродить по церквухе.

Темное небо затянуло не облаками, а какой-то мутной пеленой, звезды пропали, но зато бледная луна скалилась, как череп с провалами глазниц, зависнув в провале полуразрушенного верха церквухи. Пару раз над ним беззвучно мелькали трепещущие тени — не то совы, не то летучие мыши вылетели на охоту.

И сразу стало понятно, что я совсем одна, далеко от людей и жилья и, если что, даже заорать «Караул!» — некому. В общем, я как-то осела душой, и мне жутко хотелось поплакать. Просто так, ни для кого, а только для самой себя. И подмывало повыть на эту странную бледно-серую луну.

А тут еще и Спас на росписи под куполом стад почему-то виднее, чем днем, ореол вокруг его черной головы будто высветился, и беспощадно белели глаза с выковыренными мародерами зрачками…

Когда-то дед попробовал мне объяснить принципиальную разницу между мужчиной и женщиной, кажется, это меня волновало в пятом классе. По Панкратычу выходило так, что мужчина — обычное двуногое млекопитающее, по мере созревания переходящее с млека на напитки покрепче, сменившее звериные шкуры на пиджак, но в принципе остававшееся в узком кругу одних и тех же забот, хотя сменил каменный топор питека на серп, чтобы жать, молот, чтобы стучать, и автомат, чтобы охранять территорию племени и родимую пещеру в хрущобе. Питать детенышей добычей, лелеять подругу и обеспечивать ее хотя бы на зиму, как во времена Великого Оледенения, теплыми мехами, чтобы не застужалась и сохраняла детородность, чтобы, значит, плодила и размножала наследников, носящих гордую мужнюю фамилию, — вот задачи мужчины.

Женщина, если исходить из умозаключений дедульки, по изначальной своей сути есть не просто существо, но явление природы. Сравнимое с восходами и закатами солнца, сменой времен года, дождями, снегами, землетрясениями, извержениями вулканов и прочими цунами. В общем, это что-то вроде ходячего барометра или термометра, который чутко откликается на малейшие перемены в окружающей среде и неразрывно связан с этой самой луной, каковая есть светило чисто дамское. Поскольку вызывает не только регулярные приливы и отливы в океанах планеты, но и подчиняет себе женскую суть, заставляя жизнетворные жидкости так же регулярно отливать и приливать, преображать нежный органон, очищая его от дребедени, и ежемесячно переживать новое рождение и преображение, от чего любая самая глупая баба ближе к бессмертию и продолжению рода человеческого, чем самый умный мужик.