Школа - Владимир Козлов

– Почему это ты так думал?

– Ну, так просто.

– Вообще, если шампанского или вина, то да, с удовольствием, а водку – не люблю.

В подъезде уже темно. Сидим молча. Не знаю, про что еще говорить.

– Вообще, скучно летом, – говорит Ленка. – Заняться нечем. Скорей бы сентябрь – «Резонанс» откроется.

– Ходишь на дискотеки в «Резонанс»?

– Ага, хожу.

– Часто?

– Как когда. Бывает – каждую неделю.

Снова молчим, потом я говорю:

– Давай как-нибудь опять встретимся, погуляем. Можно завтра.

– Нет, завтра я не могу. Давай послезавтра, часов в шесть.

– Я за тобой зайду.

– Прямо сюда, в пятнадцатую?

– Ну, да, а что тут такого?

– Не надо. Мама будет дома. Жди меня здесь.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

Она поднимается, идет к своей двери, открывает ее ключом и заходит в квартиру.

Я сбегаю вниз, выхожу из подъезда. Старух на скамейке уже нет. Я иду к остановке «пятерки».

Народу в троллейбусе мало. Несколько баб и мужиков с сумками – едут с дачи, и пацаны с бабами в нормальных шмотках – домой со стрелы.

Эта Лена – вроде ничего баба. Раскрутить бы ее побыстрей, только где? Надо, чтоб была свободная хата. Ко мне она, скорее всего, не пойдет, если позову. А вообще, пацаны говорят, что самый цимус – это когда палку ставишь у бабы дома.

Выхожу из троллейбуса у таксопарка – надо пересаживаться на «двойку». Чтоб не делать большой крюк, иду через СМУ: перелажу через забор, прохожу мимо автокранов и всяких других машин. Собаки у них нет – я знаю, – а дед-сторож сидит в своей будке, и все ему до жопы. Опять перелажу через забор – и вот остановка, завод Куйбышева.

Подъезжает троллейбус, я сажусь. Едем по мосту над железной дорогой. Слева – цеха завода Куйбышева, верхушки труб все в дыму. Справа – забор клейзавода, за ним – горы костей. Мы, когда были малые, ездили туда бить крыс, носились по костям с камнями и палками.

Окна открыты, и с клейзавода тянет тухлятиной. Некоторые в троллейбусе кривятся, зажимают носы.

Я с бабой еще ни разу не ходил и вообще никаких делов не имел, только раз старые пацаны позвали на «хор», в конце девятого класса.

Иду домой от Батона – поздно, часов в одиннадцать. Слышу – в детском саду, в беседке кто-то базарит. Я подваливаю – вдруг кто знакомый, посидеть еще можно, потрындеть, домой идти неохота. А там – человек пять старых пацанов, все знакомые. Бухие в жопу, и баба с ними – Светка Азаренок, она на год старше меня училась. Ходила всегда в шерстяном трико под платьем – и зимой, и летом – и на пацанов, которые младше, залупалась. Раз их класс дежурил по школе, и Азаренок споймала какого-то малого – пробежал по коридору. Трясла за шкирки и говорила:

– Ну-ка проси прощенья. Скажи: «Тетенька, прости засранца».

Говорили, она ебется, но я еще малый тогда был – седьмой класс, не до того еще. А после восьмого она ушла в семидесятое учило.

– Привет, Бурый, – говорит Куля. – Поебаться хочешь? У нас уже ни у кого не стоит.

Азаренок сидит в углу, на скамейке. Черная короткая юбка – чуть жопу закрывает – черные колготки и синяя кофта. На пацанов вообще не смотрит – типа, она не с ними.

– На хуя тебе с малыми связываться? – говорит Косой.

– Тихо ты, это свой пацан. Пусть засадит ей. Ты ж еще мальчик, да?

– Какой, блядь, мальчик?

– Ладно, не психуй, а то конь откусит хуй. Не сцы – у нее триппера нет, это точно знаем. Если хочешь – ебани сначала.

Куля дает мне бутылку чернила, я отхлебываю из горла. Он говорит:

– Ну, давай, смелей. А мы посмотрим.

Я тусуюсь, не знаю, что делать. С любой другой бабой – всегда пожалуйста, а с этой дурой – ну ее на хер. Она не только на хер пошлет, но и въебать может. Я, само собой, дам сдачи, но все равно как-то коряво при пацанах.

– Ну что ты сцышь? Она тебя не укусит, только если за хуй.

Подхожу. Азаренок на меня не смотрит. По роже размазана помада, глаза мутные. Сейчас скажет – иди отсюда, малый, – вот будет перед пацанами неудобняк.

– Давай, становись раком, – командует ей Куля.

Азаренок поворачивается ко мне жопой, берется руками за скамейку. У меня уже стояк, я задираю ей юбку и тяну трусы с колготками вниз. Жопа и ноги у нее слизкие, все в малофье, а трусы вымазаны говном. Вокруг пизды – густой черный волосняк.

– Засаживай, что ты целишься? – орет Куля.

Остальные ржут.

Я расстегиваю ширинку и засаживаю. Начинаю двигать хуем туда-сюда и чувствую, что сейчас спущу. Дергаю еще пару раз и спускаю. Вытаскиваю хуй – он весь липкий, а вытереть нечем. Ладно, херня. Прячу его в трусы, застегиваю ширинку.

– Что-то ты быстро, – говорит Косой. – Ладно, не сцы, все хоккей.

Азаренок подтягивает трусы – типа, все как надо, – поправляет юбку и садится на скамейку.

– Дайте еще чернила, а, пацаны?

Голос у нее грубый – как у пацана.

Куля сует ей бутылку – в ней с полстакана. Она допивает чернило и швыряет бутылку в детскую качалку. Бутылка разбивается, Азаренок ржет.

– Ты что, охуела? – орет Куля. – Щас этот мудак прибегит, – ну, сторож, там – начнет мозги ебать.

– Ну, это… я пошел, – говорю я.

– Подожди, – Косой хватает меня за куртку. – Бабки есть?

– Нету.

– Точно нету?

– Точно.

– Ладно, иди.

Поднимаюсь по лестнице. В пакете – две бутылки пива: взял в гастрономе, на всякий пожарный. Продавщица залупилась, не хотела продавать: типа, можно только с двадцати одного года. Обычно мне дают без базара, особенно на Рабочем. А так попросил мужика – он купил без вопросов.

Наверху щелкает замок, открывается дверь.

– Лена, ты куда?

– Гулять.

– Надолго?

– Не знаю. Все, пока, мам.

Дверь хлопает. Я уже между четвертым и пятым.

– Привет.

– Привет. А что у тебя в сумке?

– Так. Пиво.

– А-а-а.

Спускаемся, выходим из подъезда.

– Пошли в лесопарк, – говорит Ленка.

– Ну, пошли.

Вообще, я хотел сводить ее в кино, но в лесопарк, так в лесопарк. Он называется Печерский, в нем – озеро и дурдом, «Печерск».

Идем дворами. На скамейках чешут языками сморщенные старики и старухи. В песочницах возятся малые, молотят друг друга пластмассовыми совками и ведерками. Мужики дрочатся около гаражей со своими машинами.

В лесопарке наоборот пусто. Мы садимся на скамейку. Я спрашиваю:

– Пиво будешь?

Она мотает головой.

– Что, вообще не пьешь пиво?

– Не люблю. Я однажды много выпила на свадьбе у брата, и мне утром было плохо. Тогда мама купила мне бутылку пива, я выпила, а оно – еще хуже. Вот после того я как-то пиво не очень…

– А брат с вами живет?

– Нет, у тещи.

– А сколько ему?

– Двадцать пять. А у тебя есть кто-нибудь, брат или сестра?

– Нету.

Я открываю бутылку зажигалкой, пробка летит в траву. Отпиваю, потом срываю с бутылки бумажку и складываю так, чтобы из «Жигулевского» получилось «хуевское», показываю Ленке. Она смеется. Я говорю:

– Мы так баловались, когда малые были. Пива тогда еще не пили, само собой. Только бутылки собирали, чтобы сдать и купить лимонада.

Делаю еще глоток. Пиво – ничего, только что теплое. Я говорю:

– Вообще, в Могилеве вкусное пиво.

Ленка пожимает плечами.

– Я не разбираюсь.

– Не, по натуре, мне пацан один говорил. У него батька – водила, везде ездит, по всему Союзу, и отовсюду привозит пиво, а пацан у него берет по бутылке и пробует. Правда, я его давно не видел – он переехал: квартиру получили.

– Нет, я лучше лимонада, чем пива. Крем-сода. И еще есть такой лимонад – «Байкал». Брат в Москве покупал, когда на север на шабашку ездил.

Допиваю пиво, открываю вторую.

– А у тебя что – всегда кто-то дома, как сегодня?

– Не всегда, но часто. Мама работает на «Химволокно», диспетчером. У нее график – сутки через трое.

По дорожке идет старуха с псиной на поводке.

– Ты собак любишь? – спрашивает Ленка.

– Так, не знаю.

– А котов?

– Ну, так.

– А все-таки, кого больше – собак или котов?

– Ну, котов, наверно, больше. А ты?

– Я и тех, и тех.

Я допиваю пиво.

– Ну что, пойдем?

– Пойдем. Давай погуляем по лесопарку.

Мы сворачиваем с асфальта и идем по узким стежкам, попадаем в глубь леса и упираемся в ручей.

– Придется идти назад, – говорит Ленка. – Здесь мы не пройдем.

– Могу перенести, если хочешь.

– Ты что – серьезно? Уронишь, я – тяжелая.

– Ну сколько ты весишь?

– Не скажу.

– Ну и не надо.

Я снимаю кроссовки, потом – носки, сую носки в кроссовки и даю Ленке подержать. Закатываю штаны и беру ее на руки. Она и правда тяжелая, но я прикидываюсь, типа, все нормально. Вода холодная, но это ерунда. Я перехожу ручей и ставлю Ленку на землю. Она улыбается.

После этого гуляем еще по Мир-2, потом переходим по горбатому мосту к площади Победы.

Уже темнеет. Ленка говорит:

– Пошли сядем. Там есть одна скамейка ничего – если только никто не занял.

Скамейка и правда ничего: в глубине, за деревьями – с проспекта вообще не видно, кто на ней сидит и что делает. Я спрашиваю: