Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 1. Мое разрушенное королевство - Финн-Оле Хайнрих

– И Мандариновый Нос вошёл в подъезд с номером 73Б.

– Я успел подставить ногу, чтоб дверь не закрылась, – продолжает Барт, – а потом мы с Луизой побежали по лестнице, следя за лифтом. Он остановился на пятом.

– Мы побежали дальше, – добавляет Луиза, – чтоб Мандарин ничего не заподозрил, а потом снова вниз и как раз успели заметить, в какую квартиру он вошёл.

– Прочитали табличку у двери и узнали, как его зовут, – ухмыляется Барт.

– Когда стемнело, мы разделились, – продолжаю рассказ я. – Мы с Моной пошли домой, чтобы сказать родителям, где мы. Наврали всем, что мы у Моны, смотрим фильм.

Мона кивает:

– Я чуть подальше живу, и у меня есть проектор, мне папа подарил, так что иногда мы устраиваем киновечера…

– А маме Моны сказали, что у нас репетиция.

– Ну, мы не то чтобы музыкальная группа, но Паулинин папа… – говорит Мона.

Я кашляю. Мона замолкает и смотрит на меня.

– Ю…

Я кашляю.

Мона смотрит на меня.

– Тот Человек, – говорю я.

– Тот Человек?

Я киваю.

– Тот… Человек, – неуверенно повторяет Мона, – иногда с нами что-нибудь играет. Ю… ну, тот Человек – музыкант, он играет в оркестре на виолончели. И в одной группе на гитаре, а ещё сочиняет музыку на компьютере. Иногда он собирает нас, самый маленький и криворукий в мире оркестр, чтобы сыграть то, что он написал. Он нам показывает, как барабанить, хлопать, петь и…

– Объект наблюдения, – прерываю я Мону, – вскоре после наступления сумерек покинул своё место жительства и двинулся в направлении Мауляндии с синим пакетом в руках. У греческого ресторана объект в первый раз остановился, огляделся и выложил что-то из пакета на край террасы, между цветочных горшков…

– Кошачий корм, – говорит Пит так взволнованно, будто видел всё собственными глазами, хотя он-то в операции не участвовал. – Открытые баночки! А в них подмешан яд!

– Я хотел застать его на месте преступления, – качает головой Барт.

– Мы его сфотографировали, но в темноте получилось не особо чётко, – признаётся Юлиус. – Потом немножко подождали и забрали банки с кормом.

– Три штуки, – уточняю я. – И положили их в пакеты. Чтобы не испортить вещественные доказательства. Потом пошли в полицию, отдали им банки и доложили результаты наших наблюдений.

– А дальше? – спрашивает Пауль.

– Дальше, – говорю я, – полицейский осмотрел банки.

Барт смеётся:

– Ага, он довольно долго на них пялился. А потом сказал: «Порча имущества».

– Чего? – переспрашивает Пауль.

– Убивать кошек – это порча имущества.

– Не-е-е, – мотает головой Пауль.

– Да, – говорит Барт. – И можно подать заявление о порче.

– Даже нужно, – уточняет Юлиус. – Если никто заявления не подал, значит, никто не жалуется, что его «имущество» попортили. Тогда, значит, ничего и не случилось.

– И что, можно вот так просто убивать кошек? – возмущённо спрашивает Пауль.

Барт пожимает плечами:

– Если никто не жалуется…

– Да даже если пожалуется! – фыркает Пит. – Упаковку яиц стянуть – и то шуму больше будет.

– В общем, мы хотели сами написать заявление, – говорит Мона, – но полицейский сказал, что посылать кошачий корм в лабораторию на исследование слишком дорого.

– Мы, конечно, не отступили, – говорит Луиза. – И заставили его послать двух других полицейских к кошачьему убийце. Они позвонили ему в дверь, хотели с ним просто поговорить. А он сразу на них набросился, одному даже нос сломал.

Барт качает головой:

– За это его в результате и наказали, а вовсе не за кошек.

– Но всё-таки его задержали, – говорю я. – Это самое главное.

– А через пару дней, – бурчит Пит, – пришла журналистка из газеты, чтобы написать про нас статью. И мне тоже можно было сфотографироваться вместе со всеми, хотя пока детективы мир спасали, я был на гимнастике…

– Из-за этой статьи Мандариновый Нос получил на свою голову кучу проблем, потому что его соседи обо всём узнали и не давали ему проходу, пока он не переехал, – глаза Моны сверкают. – И всё благодаря тем уликам, которые мы собрали!

Пауль кивает:

– Окей.

Он наверняка переполнен впечатлениями, на него вдруг разом свалилось столько друзей! Но держится он бодро. И хорошо, что мы много говорим, так Паулю не нужно самому ничего особо рассказывать, и вообще, то, что он здесь, с нами, вовсе не странно, а очень правильно. Он просто смотрит, и улыбается, и кивает, но поглядывать на носки своих ботинок тоже не забывает.

– Зубы у него такие жёлтые! – шепчет Пит мне в ухо. Я пожимаю плечами.

– Он отличный, – шепчу в ответ. – Единственный разумный человек там, в Пластикбурге. Хороший парень.

– Влюбилась? – спрашивает Пит.

Делать мне больше нечего? Мне такое нужно как рыбе зонтик, честно!

– Не-е, не влюбилась. Пауль мне друг, – говорю я. – Вот как ты.

Мы стоим на улице, швыряем камешки в жестянку. Видят ли они Того Человека, спрашиваю я. Пит и Юлиус кивают, другие мотают головой, но как-то неуверенно, и подтягивают плечи к ушам.

– Угу, – мычит Барт, – бывает. Он же тут постоянно на велике ездит. Всегда со мной здоровается, но говорить с ним я ни о чём не говорил.

Издали доносятся удары колокола на церковной колокольне. Уже шесть, всем пора домой ужинать. Луиза говорит, можно пойти к ней, это будет совершенно нормально, но мне и Паулю есть не хочется, и потом – надо оставаться поблизости от дома, ведь когда-нибудь Тот Человек должен вернуться. Хочу, чтобы Пауль его увидел, а Тот Человек пусть увидит меня. Просто увидит, больше ничего. И только издали. До сих пор я не разговаривала с ним по телефону, не прочла ни одного его письма и запретила ему приходить к нам в гости. Но теперь пора! Он должен меня увидеть, должен увидеть, что у меня всё хорошо, что я в порядке, и пусть у него от этого разорвётся сердце. Пусть тоскует по мне, пусть придёт к нам с мамой и скажет:

Мы садимся на скамейку под вороньим деревом (правда, у ворон сегодня слёт где-то в другом месте) и играем в карты. В маули-маули, мою любимую игру. Объясняю Паулю правила:

– Если у тебя восьмёрка – пропускаешь ход, если семёрка – берёшь две новые карты, кто первый от всех карт избавился – тот и выиграл.

– Кажется, я эту игру откуда-то уже знаю, – говорит Пауль. – Она случайно не мау-мау называется?

Мы хихикаем. И тут на нашу улицу поворачивают два велосипедиста. Одного узнаю – Тот Человек. Другого – нет, это какая-то неизвестная мне дама, она смеётся во весь рот. Короткие волосы, большие глаза, и худая, вроде меня. Это что вообще такое? Я вскакиваю и бросаюсь прочь. Пауль хватает наш зоопарк и бежит вдогонку. Метров через двести я останавливаюсь. Оборачиваюсь и смотрю на них, как заворожённая. Просто невероятно! Тот Человек – и какая-то женщина. Я её никогда раньше не видела. Он что-то говорит, наверное, шутит (я знаю, когда он шутит, он похож на неуклюжего танцора, неловко двигает большими руками и смешно подёргивает плечами, но это ужасно мило), они дружно смеются и пристёгивают велосипеды. Дама кладёт руку на плечо Тому Человеку, и они исчезают в подъезде дома, исчезают в Мауляндии. А что там?

Там они, как я понимаю, сядут на наш сине-белый диван, будут есть с наших тарелок, шагать своими мерзкими ногами по моему старому голодному деревянному полу, трогать мои засаленные выключатели и смотреть на мир через мои окна.

Рот открывается сам собой. Раздаётся Мяв. Такой звук бывает, когда большие корабли отправляются в кругосветное плавание. Или когда поезд волочит сто пустых вагонов по старым рельсам. Или когда взрывают многоэтажный дом. Или когда случается всё это разом. Секунд через двадцать дверь подъезда снова открывается, Тот Человек выходит, оглядывается по сторонам и видит меня. Делает шаг ко мне, потом другой, идёт всё быстрее и быстрее.

Пауль положил руку мне на плечо, он совершенно сбит с толку. Он ещё не очень знаком с Маулиной. И с теми звуками, которые из неё рвутся. Но я тоже плохо понимаю, что происходит. И не знаю, что мне теперь делать. Вспоминаю своё Главное Правило: ни слова Тому Человеку! Поэтому кричу дальше. Я буду кричать, пока мне – ну пожалуйста, пожалуйста! – не придёт что-нибудь в голову.

Я кричу, и мне хочется, чтобы Тот Человек что-нибудь сделал, это его долг, но я-то с ним вместе ничего делать не буду, не буду – просто чтобы показать: я больше не на его стороне.

Пусть он наконец поймёт это и зарыдает, пусть сердце его увянет, как цветок в печи, пусть посмотрит на меня и на всё то, что он поломал и разрушил. Пусть упадёт на колени и молит о прощении, пусть сделает так, чтобы всё было опять хорошо. И пусть не смеётся и не ездит на велосипеде с другими женщинами, не пожимает для них плечами, не даёт им держать себя за руку. И пусть не обнимает меня! Но именно это он сейчас и делает. А я не унимаюсь, ни чуточки, я кричу дальше.