Путешествие на Тандадрику - Витауте Жилинскайте

— Трубки морёные, — пробасил толстяк Твинас. — Может, найдём какой-нибудь выход из этой ситуации?

— Некогда, — буркнула лягушка. — Раз уж они такие неразлучные друзья, пусть оба остаются. А мы не можем задерживаться. Все на корабль! — Она подхватила саквояж и собралась тащить его к трапу.

Пингвин Твинас чмокнул трубкой и неуклюже заковылял за лягушкой.

— Уважаемый командир, — начал он, — столь тяжкая ноша не для вашей покалеченной спины. Позвольте ваш саквояж.

— О-о, — приятно удивилась Лягария, — вы настоящий джентльмен!

— Кутас, — говорил в это время приятелю Кадрилис, — послушай: если ты не полетишь, то погубишь не только себя, но и меня.

— Тебя? — удивился щенок. — Что ты такое говоришь?

— Если ты не полетишь, то не сможешь привезти мне с Тандадрики замечательные усы и новое ухо.

— Мне даже в голову не пришло, что…

Но тут их разговор был прерван ударившим Кадрилиса саквояжем Лягарии. От удара заяц отлетел под самую ёлку и закатился под нижнюю ветку.

— Простите, умоляю вас, — проковылял к упавшему зайцу пингвин, — это всё моя неуклюжесть.

Неловко наклонившись, он что-то пробормотал и схватился за клюв:

— Ой, чуть не забыл у костра свою трубку! — И он медленно пошлёпал назад.

Кутас в полном смятении продолжал стоять на месте.

— Ступай, Кутас, и больше ни слова! — крикнул из-под ёлки Кадрилис. — Не подходи ко мне и прекрати пустые разговоры. Не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Исчезните с моих глаз! Счастливого пути!

— Ну и прекрасно! — похвалила Лягария. — Наконец-то разумное решение. Эйнора, прибавь-ка шагу, Кутас, не спи на ходу — твой дружок уже заждался новых усов.

— Стойте! — раздался внезапно басок Твинаса. — Я вспомнил важную вещь. Перед дорогой полагается присесть на минутку, чтобы путь был удачным. Разве не так, многоуважаемый командир?

— И снова задержка, — воспротивилась было лягушка, но, польщённая уважительным к себе отношением, смягчилась: — Посидим на дорожку, но недолго.

Твинас вернулся к кубику, за ним волей-неволей пришлось потащиться и Лягарии. Все заняли свои места и сосредоточились перед путешествием. Воцарилась торжественная тишина. Забыв о хлопотах и спорах, игрушки размышляли о неизвестности, что ожидала их, о полёте по усеянному звёздами небу, о Земле, на которую, возможно, никогда не придётся вернуться и на которой довелось испытать и радость, и обиду, и любовь, и равнодушие… Кутас с трудом сдерживал слёзы, крошечные глазки Твинаса широко раскрылись, чтобы в последний раз взглянуть на освещённый лунным светом снег, Эйнора плотно сомкнула веки, и даже двойной подбородок Лягарии слегка дрожал. Пилот, вновь появившийся в дверях корабля, чтобы поторопить пассажиров, не решился нарушить торжественное мгновение и сам присел на верхнюю ступеньку трапа. В стёклах его огромных очков отражалось по бледной луне.

— Подъём! — скомандовала Лягария, и все дружно встали.

Твинас проковылял к Эйноре, чтобы довести её до трапа, но шёл он так неуклюже, что задел кучу хвороста, и ветки с шумом рассыпались по снегу.

— И снова хаос! — нахмурилась лягушка.

— Простите, умоляю вас, — виновато опустил глаза Твинас. — Мои полнота и неуклюжесть, к тому же хромота…

С этими словами он попытался собрать хворост в кучу. В это время над нижней еловой ветвью склонился Кутас.

— Приятель, — прерывающимся от горя голосом позвал щенок. — Я… я даю тебе слово, что привезу тебе самое распрекрасное ухо и самые длинные усы, которые только найду на Тандадрике!

Никто не отозвался: Кадрилис, как он и сказал, не хотел ни говорить, ни слышать.

— Приятель, — всхлипнул вконец расстроенный щенок, — никогда ещё мне не было так тя… тяжело. Ну скажи хоть словечко, хоть потряси спичечным коробком…

И снова никто не ответил, только из-под снега продолжал одиноко торчать, словно побелевшая еловая иголка, заячий ус. В другое время щенок посмеялся бы, но сейчас этот несчастный ус как будто колол его прямо в сердце. И щенок решился: пригнувшись низко-низко, он тихо-тихо произнёс волшебное слово:

— На-смеш-ник!

— Да залезай же ты на корабль, наконец! — поторопила Кутаса командир. — Не задерживай меня!

— А почему вы сами не заходите? — простодушно спросил щенок.

— Потому что командир должен покидать Землю последним.

Как на деревянных лапах, Кутас вскарабкался по ступенькам трапа. Пока он взбирался, Лягария успела побывать у костра, схватить длинный шарф и вернуться назад. Потянув за собой саквояж, она вытащила его из-под ёлки и поволокла на корабль. Тяжёлая сумка цеплялась за каждую ступеньку, и лягушка мысленно проклинала джентльмена Твинаса, сначала уронившего её багаж, а затем забывшего занести его внутрь.

Перед тем как перешагнуть через дверной порог, Кутас в последний раз обернулся и посмотрел туда, где торчал белый ус. Щенок всё надеялся, что вот-вот поднимется густое хвойное покрывало, закачаются перо сойки и конфета, зазвенит колокольчик и выпрыгнет его одноухий друг. Выпрыгнет, топнет лапкой, дёрнет себя за ус и крикнет на весь лес: «До свиданья, Кутас, до скорого свиданья. Мы обязательно увидимся, даже если небо упадёт на землю!» Но увы, увы…

Летающий саквояж

— Все готовы к полёту? — прозвучал в громкоговорителе голос пилота.

— Все, все, — хором ответили пассажиры, которые уже успели расположиться в своих креслах.

— Все пристегнули ремни?

— Все, все.

— Начинаю отсчёт, — предупредил Менес. — Десять… девять… восемь… семь… шесть…

— …пять… четыре… — подхватили пассажиры, — три… два… один!

И вдруг — ба-ах! — словно кто-то ударил молотом по обшивке корабля! Всё задрожало, загудело, а когда грохот стих, игрушки почувствовали, что «Серебряную птицу» стремительно уносит ввысь.

— Ух! — вырвался всеобщий вздох.

Пассажиры радовались старту, но, всё ещё не веря, что из полёта выйдет что-нибудь путное, переглядывались, а Эйнорины веки дёргались: казалось, они вот-вот поднимутся и засинеют удивлённые глаза…

А удивляться было чему. Словно невидимая огромная рука вдруг сорвала пассажиров с их мест и потащила вверх, и если бы игрушки не были плотно пристёгнуты ремнями безопасности, они плавали бы по салону, как рыбки в аквариуме.

— Что за хаос? — проворчала очумевшая Лягария, когда её раздутый саквояж взлетел к потолку, как воздушный шар, а его оборванная ручка начала извиваться, будто крысиный хвост. Взмыли вверх и трубка Твинаса, и перчатка Эйноры. Нитки из хвоста-кисточки Кутаса ощетинились, как иголки ежа, а серая накидка лягушки распласталась так, что голова Лягарии словно торчала из пруда.

— Прошу не волноваться, — прозвучал спокойный голос пилота. — Наш корабль удалился от Земли, и сила притяжения не действует. Оттого мы и взлетаем вверх, как пушинки. Всё в порядке.

Пассажиры успокоились, а Кутас даже придумал развлечение: стал ловить ускользающий саквояж за вьющуюся ручку. Но вдруг его мордочка понуро вытянулась, а нос-фасолина поник.

— Мне тут пришло в голову, — громко сказал он, не вытерпев, — этот саквояж занимает в два… нет, в три раза больше места, чем занял бы Кадрилис!

— Не болтай чепуху, — оборвала его Лягария. — Во-первых, для саквояжа не требуется кресло, и, во-вторых, в нём находятся жизненно необходимые вещи, без которых не обойтись.

— Кадрилис тоже обошёлся бы без кресла, и путешествие ему было жизненно необходимо!.. — не сдавался Кутас. — Прошу прощения, но брать саквояж и оставлять Кадрилиса — жестоко и… и несправедливо… — всхлипнул щенок, но через минуту вдруг прикусил лапу, чтобы справиться со смехом, но и это не помогло: — Хи-хи-хи…

— Наш весельчак с ума сошёл, — брезгливо дёрнула лапой Лягария. — Фи!

Но тут и пингвина Твинаса охватил приступ хохота, когда он взглянул на потолок. А там было на что посмотреть: из расстегнувшегося саквояжа Лягарии один за другим выпархивали лоскуты ткани — шёлковые, нейлоновые, вельветовые, шерстяные, в горошек, в полосочку, в клеточку, в цветочек, целые и траченные молью, ровно обрезанные или обкромсанные ножом, — и всё это лоскутное многообразие пёстрыми облачками плыло над головами пассажиров.

— Что за хаос?! — не поняла сначала лягушка, но, сообразив, что плавает над головой, прикусила язык. Она уставилась на свою дорожную сумку, и вдруг у неё глаза чуть не вылезли на лоб. Наружу из саквояжа высунулось длинное ухо, за ним появились круглые карие глаза, раздвоенная верхняя губа, разорванная шкурка с торчащей булавкой… И вот уже весь Кадрилис целиком порхал вместе с разноцветными лоскутными облаками, виновато шевеля половинкой уса. Целым усом зайцу пришлось пожертвовать, тот остался торчать в сугробе под ёлкой.