Исчезновение принца. Комната № 13 - Гилберт Честертон

– Да что, черт возьми, случилось?! – не выдержав, вскричал криминалист.

– Беда в том, – сказал Фишер, – что через несколько дней нас ожидает приятный выбор: либо повесить невинного человека, либо развалить к чертовой матери Британскую империю.

– Вы что же, – спросил Грейн, – хотите сказать, что это дьявольское преступление останется без наказания?

Фишер, внимательно посмотрев на него, ответил:

– Наказание уже свершилось. – А потом, задумавшись на миг, продолжил: – То, как вы восстановили события, заслуживает восхищения, друг мой, и почти все, что вы рассказали, соответствует действительности. Двое мужчин с чашками в руках действительно вошли в библиотеку. Они действительно поставили чашки на книжную стойку и вместе пошли к колодцу. Один из них действительно замыслил убийство, ради чего и подсыпал яд в чашку другого. Но сделано это было не в ту минуту, когда Бойл смотрел на вращающуюся книжную полку. Он действительно оглядел ее в поисках книги Баджа с запиской внутри, только я думаю, что к тому времени Гастингс уже переставил ее в книжный шкаф у стены, и это было частью его гнусного плана. Как человек просматривает невысокую вращающуюся книжную полку? Обычно он не прыгает вокруг нее на четвереньках, как лягушка. Он просто вращает ее прикосновением руки.

Фишер говорил, глядя в пол, брови его были нахмурены, а в глазах под тяжелыми веками горел свет, который не часто можно было там увидеть. Мистицизм, обычно подавляемый его выработанным с годами скептицизмом, пробудился от спячки, голос то и дело менял интонацию и неожиданно начинал звучать по-другому, словно разом разговаривали два человека.

– Именно так и поступил Бойл. Он просто прикоснулся к этой штуке, и она начала вращаться, легко и плавно, как вращается наш мир. Да-да, именно, как вращается наш мир, ибо рука, которая повернула ее, принадлежала не ему. Верховный Творец, который вращает колесо звезд, прикоснулся в тот миг к этой стойке и заставил ее описать круг, чтобы свершить свой праведный суд.

– Кажется, – медленно заговорил Грейн, – я начинаю смутно догадываться, какая страшная идея появилась у вас в голове.

– Все очень просто, – сказал Фишер. – Когда Бойл выпрямился, случилось нечто такое, чего не заметил ни он сам, ни его враг, чего никто не заметил. Кофейные чашки поменялись местами.

При этом ошеломительном известии на суровом, будто высеченном из камня лице Грейна не дрогнула ни одна черточка, но голос его, когда он заговорил, зазвучал на удивление слабо.

– Я понял, – произнес он. – И вы правы, чем меньше будет об этом разговоров, тем лучше. Это не любовник пытался избавиться от мужа, а… наоборот. Если что-либо подобное станет известно о таком человеке, нам всем тут конец. Вы с самого начала догадывались об этом?

– Меня с самого начала, как я и говорил, поставил в тупик бездонный колодец, – совершенно спокойным голосом ответил Фишер. – Не потому, что он имел какое-то отношение к этому делу, а наоборот, потому что никак не был с ним связан.

Он на секунду замолчал, как будто выбирая, с какой стороны начать, а потом продолжил:

– Если человек знает, что его враг умрет через десять минут и ведет его к краю бездонного провала, обычно это делается для того, чтобы сбросить в него тело. Для чего же еще? У любого дурака хватит мозгов додуматься до этого, а Бойл совсем не дурак. Итак, почему же Бойл не сделал этого? Чем больше я об этом думал, тем сильнее подозревал, что в этом убийстве произошла, так сказать, какая-то ошибка. Кто-то привел кого-то на это место, чтобы сбросить тело в колодец. Но это так и не было сделано! У меня сразу появилась смутная, неоформившаяся догадка, что произошла какая-то путаница, перемена ролей, а потом, в библиотеке, я присел и машинально повернул книжную стойку, и в ту же секунду мне стало понятно все, потому что я увидел, как чашки завертелись, точно небесные светила.

Помолчав, Кутберт Грейн произнес:

– А что мы сообщим в газеты?

– Сегодня из Каира приезжает мой друг Гарольд Марч, – сказал Фишер. – Он талантливый и успешный журналист. Но главное, он – кристально честный человек, поэтому он не должен узнать правды.

Полчаса спустя Фишер уже снова ходил перед клубом с капитаном Бойлом, на лице которого на этот раз были написаны крайнее удивление и замешательство, а во взгляде сквозила какая-то тоска, как будто, узнав правду, он сделался мудрее.

– Так что же будет со мной? – говорил он. – Меня уже не подозревают? Или потом на суде признают невиновным?

– Я надеюсь и верю, – отвечал Фишер, – что вас не станут подозревать. Но и снимать с вас обвинение не будут. Дело в том, что на генерала подозрение пасть не должно ни в коем случае. Следовательно, пасть оно не должно и на вас. Любое подозрение против него, а тем более подобная история сотрясет империю от Мальты до Мандалайя. Мусульмане, питая к нему суеверный ужас, считали его героем. Да что говорить, его почти можно было назвать мусульманским героем на службе Британии. Конечно же, он так хорошо понимал их еще и потому, что сам имел примесь восточной крови. Он получил ее от матери, танцовщицы из Дамаска. Об этом все знают.

– Все знают, – механически повторил Бойл, глядя на него немигающими глазами.

– Я думаю, это сказалось и на его ревности, и на том, какую жестокую месть он замыслил, – продолжил Фишер. – Но, как бы там ни было, это преступление камня от камня не оставило бы от нашего влияния среди арабов, тем более что оно, можно сказать, попирает законы гостеприимства. Вам оно кажется отвратительным, а мне внушает ужас. Есть такие вещи, которые никак нельзя допустить, и, черт подери, пока я жив, этого не случится!

– Как вас понимать? – спросил Бойл, с любопытством глядя на него. – И почему вы так переживаете из-за этого?

Хорн Фишер посмотрел на него с непонятным выражением.

– Наверное, – сказал он, – потому что я – всего лишь маленький англичанин.

– Вечно вы меня в тупик ставите. Никогда я не понимал этих ваших штучек, – с сомнением в голосе произнес Бойл.

– Неужели вы считаете, что Англия настолько мала, – в холодном голосе Фишера послышались нотки волнения, – что не способна удержать человека, находящегося в нескольких тысячах миль от ее берегов? Вы много раз читали мне лекции об идеальном патриотизме, но сейчас, мой юный друг, настало время вам и мне проявить свой патриотизм на практике, и на этот раз не прикрываясь ложью. Вы, не сомневаясь в нашей правоте, говорили так, будто все и всегда у нас шло хорошо, и успех наш, прокатившись по всему миру, триумфальным крещендо воплотился в Гастингсе. Но поверьте, здесь у нас все пошло не так, и Гастингс был единственным воплощением нашей правоты. Его имя было единственным, на что нам оставалось уповать, и, клянусь Господом, оно не должно быть забыто. Еще полбеды, что кучка чертовых евреев-ростовщиков загнала нас сюда, где у Англии нет совершенно никаких интересов и где все силы ада обрушиваются на наши головы только потому, что носатый Циммерн ссужал деньги половине кабинета министров. Еще полбеды, что старый процентщик из Багдада заставляет нас сражаться ради своих интересов, но мы не сможем воевать, если отрубить нам правую руку. Единственной нашей удачей были Гастингс и его победа, которая на самом деле принадлежала не ему. Теперь этот груз ляжет на плечи Тома Трейверса… И ваши.

Немного помолчав, он указал на колодец и сказал чуть более спокойным голосом:

– Я говорил вам, что не верю в философию башни Аладдина. Я не верю в империю, которая будет расти, пока не достигнет небес. Я не верю, что британский флаг будет бесконечно подниматься ввысь, как та башня. Но если вы думаете, что я позволю этому флагу опускаться все ниже и ниже, в бездонный колодец, в темноту и позор под глумливые насмешки тех самых евреев, которые высосали из нас все соки… Нет, я не допущу этого, и ничто меня не переубедит, пусть лорд-канцлера будут шантажировать хоть двадцать миллионеров с их продажными газетенками, пусть премьер-министр женится хоть на двадцати американских еврейках, пусть Вудвиль и Карстерс скупят акции хоть двадцати рудников. Если нам все же суждено пасть, что ж, все в руках Божьих, но мы не должны раскачивать эту лодку.

Бойл смотрел на него в изумлении, чуть ли не в ужасе, во взгляде его сквозило даже отвращение.

– Иногда мне кажется, – произнес он, – что вам известна какая-то страшная истина.

– Так и есть, – ответил Хорн Фишер. – Я и сам не в восторге от своего небольшого багажа знаний и собственных выводов. Но поскольку в некоторой степени они могут уберечь вас от виселицы, я не думаю, что у вас есть основания для недовольства.

И словно устыдившись своей похвальбы, он развернулся и медленно пошел к бездонному колодцу.

«Приоров парк»

Когда двое мужчин (один – архитектор, а второй – археолог) сошлись на широких ступенях большого дома в имении под названием «Приоров парк», человек, их пригласивший, а это был лорд Балмер, с характерной для него ветреностью, вдруг решил, что у них есть много общего. Надо признать, что мыслям лорда Балмера была присуща не только ветреность, но и некоторая туманность, поскольку особой связи, кроме того что слова «архитектор» и «археолог» начинаются с одной и той же последовательности букв, он между этими двумя людьми не усмотрел. Миру остается лишь пребывать в священном неведении относительно того, стал бы он, руководствуясь тем же принципом, знакомить проповедника с пропойцей или космополита с костоправом. Он был рослым светловолосым молодым человеком с бычьей шеей, он не скупился на жесты и имел привычку похлопывать перчатками и поигрывать тростью.