И ветры гуляют на пепелищах… - Янис Ниедре

— А твое сердце не зовет тебя остаться тут, с нею?

— Сердце-то зовет, да рассудок не пускает. Убеле сводила меня к своим. Они меня… они мне… «Ты такой-сякой… бродяга… если хочешь, чтобы мы поставили и для тебя чурбак у нашего семейного очага, — забудь, кто ты такой, откуда идешь, что ищешь. И сиди меж родичами тихо, как мышь». Это сказали мне, изгнанному к зверям, с кем вы были как с равным! Взяли с собой, в святую вашу дорогу! Не люблю, когда мной помыкают. Я с тобой пойду, Юргис-попович.

— Хорошенько подумай, брат.

— Подумал уже.

Гостей Темень-острова нынче общему столу не позвали, хлеб и варево принесли в ригу, в их угол. А когда они бросили ложки в опустевшую миску, выдолбленную из березового нароста, пришла посланная Вардеке сказительница Ожа и пригласила Юргиса с Микласом к старейшинам, на холм предков.

— Там ушедшие, — сказала Ожа. — У кого душа в борозде отлетела, кто пал в бою. А также и те, чьи косточки истлевают на чужбине, а души — тут, в потустороннем обиталище островных людей, и с ними все, чем работали и чем воевали пропавшие на чужих полях, на чужих ветрах. Сын поповский Юргис звал наших поднять знамя герцигского Висвалда. Старейшины хотят, чтобы их ответ был услышан и теми, кто покоится на родовом холме.

До погоста было недалеко. Местом последнего упокоения островитяне выбрали расчищенный от леса пригорок, вокруг которого простиралось вспаханное поле.

По краям кладбища разрослись рябины и липы, на самом пригорке, у могил, цвели посаженные родичами яблони и ясени. Трава местами была обуглена, а подле некоторых могил лежали охапки колотых дров, оставшихся от поминальных костров прошлой осенью.

«Грейтесь, согревайтесь, люди, во тепле от нас ушедших», — пели в дни Юргисова детства на Даугаве, провожая умерших. Пели, подбрасывая в костер хвою, листья мяты, бросая в огонь одежду, что каждый день носил покойный, и траурные украшения.

Пели об этом и девять поминальных дней перед Михайловым днем. Матушка и другие женщины наставляли Юргиса: в сумерках быть повнимательнее, чтоб не натолкнуться на «старых» — обитателей того света, когда обходят они жилища живых. Облик у них человеческий, говорила мать, только ростом они не выше пучка вымоченного льна. Ходить больше всего любят по канавам, по обочинам да вдоль заборов. Все они, считай, на одно лицо. Бывают годы, когда «старые», или, как их еще зовут, «головки», делаются невидимыми для глаза, но человек с добрым сердцем все же может их увидеть, если залезет на крышу риги и, оборотясь спиной к кладбищу, сядет верхом на конек крыши, на самый край.

Собравшиеся на холме предков разместились в ограде, под большими ясенями. Матери рода украсились бусами из ракушек, тех заморских ракушек, что при торгах идут вместо мелких денег и которые называют головами ужей — хранителей мудрости и домашнего благочестия.

— Отцы, предки! Вы, дающие нам родовое благословение, а врагам несущие зло! — Старейшина Вардеке наклонил голову, скрестил руки на груди. — Придите же, чтобы выслушать нас. Говорить мы будем благопристойно и чинно, как того требуют заветы дедов и прадедов. Дайте добрый совет!

— Будут жертвы приносить? — склонился Миклас к уху Юргиса. — А мы как же?

— И правда, как же мы? — Во время мистерии каждый участник действа жертвует заступнику что-то, специально для того предназначенное.

Однако слова Вардеке вовсе не служили введением в действо. Он опустил руки, отступил, коснувшись спиной ствола ясеня, глянул на Ожу, и ведунья заговорила:

Мать Земля веленьем божьимДаровала нам землицу.

Давно, давно была дана та землица. Издавна стояли там леса с дичью, воды с рыбою, плодородные нивы. Только не было людей, кто пахал бы и сеял, кто почитал бы Мать Полей. Жизнь, что теплилась там, не более стоила, чем жизнь куропатки, когда бросается на нее сокол.

Страдала земля от бесплодия. Стонала и вопила, словно женщина, рожающая в баньке. Стоны ее донеслись до многих родов и семей на самых отдаленных пастбищах под полдневными небесами. И отделились из людских родов коровьи пастухи и козопасы, и те, кто растит коней и кто прокладывает борозды. Подпоясались потуже, детей взяли на руки, усадили стариков в лубяные корзины, сложили на телеги мотыги, топоры, серпы, овечьи ножницы, мешки с зерном. И погнали стада по долинам, сквозь пущи, болота, речные отмели. Шли к северу и закату, куда указывало путь звездное сито, куда звали далекие зарницы. Расцвела черемуха и облетела черемуха, замерзли озера и расцвели водяные лилии. Прошли годы и сменились поколения, пока достигли люди этой земли. У полноводной реки Даугвар. И тут дальние зарницы канули в море, и звездное сито перестало кружиться. Быстрые разносчицы вестей — синицы устали кружить в воздухе, и тогда поползли с кочек златоухие ужи и приблизились к стадам. И стали звонить иволги, а дятлы — выбивать в деревьях знак креста.

Хорошо было латгалам в том краю. Мать Земли открыла им свои набухшие груди, и люди пили плодородие и не могли оторваться.

— Так было, так оно было, — подтвердили старики.

— Семьи роднились и делились. Росли и укреплялись поселения. Мужчины заботились, чтоб была крепость, женщины — чтоб была лепость.

— Так было, так оно было!..

«И все-таки действо, — решил Юргис. — Разговор с ушедшими на кладбищенском холме. Все равно что в православной церкви приближаешься к престолу всевышнего, когда священник возносит хвалу творцу, богоматери, родившей сына божьего, и самому сыну-спасителю. А может быть, и в древних царьградских храмах так же вот возносили хвалу Зевсу, Гере, Аполлону, о коих неведомым монахом написана книга, виденная мною в Полоцке».

Ведунья Ожа разматывала уже третий свой узорчатый пояс. Говорила сказания о шести краях латгальской земли, о том, как проплывали по Даугаве чужие суда, как поднимались над рекой стены крепостей. И о том, как роднились старейшины крепостей с литвинами, полочанами, псковитянами. Поименовала три ерсикских края, у каждого из которых — свое знамя. Помянула вотчинников, их сытых коней и полные амбары, а также праздничные столы, ломившиеся от вкусной еды.

Знаки в узорах помнят, знаки рассказывают… Прошло время, и вотчинники перестали приносить жертвы Матери Земли, Матери Плодородия, духам нив, вод и лесов. Зато начали возводить алтари божествам войны, стали, утеснять крестьян, требуя податей. Объявили войну отцу и властелину всего земного. Учили, что войны непрестанны, а потому и праведны. Войны, говорили они, возносят сильных до богов, удел же слабых — рабство.

— Так было, так оно было!

— Люди, родные! — Вардеке выпрямился, поднял руки ладонями кверху (как делают крестьяне, чтобы определить силу и влажность ветра). «Старые» только что прошептали мне свои слова: «Так было, так оно было!» Но не должно быть более! Нам, островным земледельцам, надо стоять в стороне от браней. Когда отцы нашего рода осели на этом острове и стали сеять ячмень и рожь и заботиться, чтобы новорожденным ягнятам и козлятам хватало тепла, когда считали годы священной тридевяткой, по тридевяти дней в месяце — хорошо жили они в своей родовой семье. Обходились без вотчинников и иных правителей.

— Без властителей с их дружинами.

— Без властителей с дружинами, без сборщиков податей и без тех, кто утверждает церковный крест. И сейчас нет у нас сборщиков ни подати, ни церковной десятины. Живем мирно, как наши прадеды в древние времена. Селение Темень-острова лежит в стороне от дорог войны. Нам под силу защитить наш остров от бродячего люда, от рыщущих в поисках поживы. Наши люди сделают непроходимые засеки, выроют волчьи и змеиные ямы, пошлют ка высокие дерева парней-кукушек следить за округой. И наши дворы останутся только нашими дворами. Наши «старые», души умерших, научат нас, если мы чего не сумеем. Не надо нам уклада, навязанного правителями. Мы хотим жить, как встарь.

— Разве же Отец Время топчется на месте? — спросил Юргис.

— Наши сельчане сами управляются в полях, хлевах, в лесу. Мелют, прядут и ткут. — Казалось, Вардеке не слышал слов Юргиса. — Сами собирают мяту, цветы и почки, чтобы врачевать людей и скот. Что же станем мы искать на стороне?

— Соли хоть малость.

— Даже ради соли разумный не даст заманить себя в сеть. Позволь нам по своему разумению вить веревку нашей жизни.

Глава четвертая

— Надо искать колею поглубже. — Юргис остановил коня там, где разросшийся вдоль ручья ольшаник защищал от ветра. Он указал на поднимавшиеся у северо-запада холмы. — Туда летят птицы шумными стаями: чуют озера, радужные колодцы. Вот и ручей течет в ту сторону. А раз холмы и вода, значит, там и находится Катеградский замок.

— Ага, все же манит нечистый поповича в Катеград, — проворчал Миклас. — Словно бы мы не слыхали, какая там идет ведьмина пляска…