Смерть Вронского - Неделько Фабрио

— Верно. В семнадцати, — согласился первый. И продолжил: — Мы перерезали телефонный кабель между Трпинем и Боботой…

— А этого ты мне не сказал, когда я спрашивал тебя про Боботу, — строго и недовольно обратился полковник к тому штатскому, который все еще лежал на карте своим толстым, вывалившимся из расстегнутых брюк животом.

— Не могу же я знать абсолютно все, — попытался оправдаться штатский.

— А если бы знал, так сказал бы, правда? — не оставлял его в покое полковник.

— Конечно, — простодушно ответил штатский.

— Вот видишь, дорогой, в этом и состоит разница между вами и нами. Мы обо всем, что нам известно, а известно нам все, говорим, что знать ничего не знаем. Вот смотри, например, вы обстреляли автобус фабрики «Вупика» и убили двоих рабочих…

— Да где это было? — вскочил тот, что пил из бутылки пиво.

— Как где? В Свиняревцах. Их убили вы, четники. И ранили кучу народа с этой фабрики, которые были в автобусе. А мы, дорогой мой, заявили, что ничего об этом не знаем! В Илоке мы, армия, стреляли по мирным жителям, мы даже бомбили Принциповац и Опатовац, а потом на пресс-конференции перед журналистами и телевидением сделали заявление, что понятия обо всем этом не имеем. Вчера наши самолеты обстреляли ракетами здание штаба народной обороны в Нови Чаковцы, убито три усташских офицера, с десяток человек ранено, а ты посмотри белградские газеты — есть там об этом хоть полслова? — спросил полковник.

— Но у нас здесь уже целый месяц работает сербское радио Славонии, Бараний и Западного Срема! — заявил один из штатских. — И уж они-то об этом сообщат, будьте спокойны. Они сообщают и о том, чего никогда не было. Я знаю их директора, он был главным редактором газеты «Вуковарские вести», укреплял братство и единство народов и народностей Югославии, но сейчас он с нами, борется за наше дело. Он-то такую новость уж конечно передаст!

— И я его знаю. Он хорошо взялся за дело. А комендант вуковарского гарнизона отозван. Его назначили в Тузлу. Тоже укреплять братство и единство! — усмехнулся полковник.

В комнату вошла босая старуха с большой миской, наполненной недозрелыми сливами. Все замолчали. Старуха осторожно поставила миску среди пачек сигарет и спичечных коробков и, неслышно ступая, вышла из комнаты, а яркие солнечные лучи осветили перламутровые, сине-зеленые плоды.

Рыжеволосый мужчина в армейской форме потребовал стул и, устало опустившись на него и усевшись поудобнее, произнес:

— Слушайте меня внимательно и вы, товарищи, и вы, бойцы. То, что я вам сообщу, совершенно секретно.

Все загасили сигареты, отставили воду и пиво.

— Мы сейчас контролируем весь прилегающий к Вуковару участок Дуная, — продолжал рыжеволосый. — Вам, четникам, мы предоставим не только обещанную военную помощь, но и боевой катер для патрулирования. С его помощью вы сможете перебрасывать и людей, и поступающее из Сербии вооружение в Борово Село. Через несколько дней в наших руках окажутся все ключевые стратегические позиции в Бараний. В том числе и шоссе между Вуковаром и Винковцами, то есть населенные пункты Богдановац, Маринцы и Нуштар. Что это означает?

В комнате царила тишина, за окнами неподалеку от дома легкие дуновения ветра время от времени колыхали цветы дикого мака и заросли папоротника.

Рыжеволосый резко поднялся, движением руки приказал толстяку убрать с карты живот, энергичными шагами подошел к столу.

Словно по приказу к штабному столу приблизились и все остальные, склонились над картой и принялись обшаривать глазами и пальцами нанесенные на ней кружочки, крестики, треугольники, зеленые пятна и голубые, как слеза, точки, прямые и извилистые линии, все эти значки, изображавшие шоссе и железные дороги, колодцы и элеваторы, церкви и монастыри, средневековые развалины и кемпинги для туристов.

— Это означает, что Вуковар скоро должен пасть! А за ним и Осиек. Сербское национальное вече Славонии, Бараний и Западного Срема проголосовало за присоединение этих бывших хорватских областей к Сербии, а наше дело — провести это решение в жизнь с помощью тотальной войны, — закончил рыжеволосый.

Присутствующие в полной тишине сдвигали и перемещали пачки сигарет, бутылки с ракией и стаканы, потом возвращали их на старое место и в прежнее положение, перебирались по кухонному ножу с одного берега Дуная на другой, шагая указательным и средним пальцами, и все это молча, напряженно, внимательно, жадно, похожие на ястребов, которые как раз в это время кружили над домом.

Рыжеволосый попросил помочь ему надеть рубашку, и некоторые из присутствующих только тут обратили внимание на страшные шрамы, пересекавшие его тело, — следы участия в партизанской войне полувековой давности. Майор бросился ему помогать.

— Что касается убитых, — подал голос лысый толстяк, — все остается как и до сих пор — их нет, вы о них ничего не знаете. А сами по-прежнему всех до одного возвращаете в фурах назад, в Сербию. Это же относится и к танкам, когда дело дойдет до настоящей войны. Пусть даже их будут тысячи. Потому что мы, товарищи, любой ценой добьемся того, чего хотим добиться.

И снова под деревьями с узкими, удлиненными, похожими на перья листьями показалась колонна беженцев. Через открытые настежь окна было видно, что она тянется по всей пшеничной равнине, было слышно, как пронзительно скрипят перегруженные телеги и тачки, ржут лошади и звучит музыка портативных радиоприемников.

Один только капитан первого класса, находившийся у самого дальнего края большого штабного стола, за все это время не проронил ни слова, он неподвижно стоял, глядя через окно в высокое небо над равниной, бескрайнее, голубое, по которому сейчас под предводительством пышного облака розоватого цвета проплывала череда его пухлых белых собратьев; и, следя за ними, он чувствовал, что его успокаивает это высокое небо над равниной, бескрайнее, голубое, что оно уводит его в какие-то далекие пространства, где царят спокойствие, тишина и мудрость, и этот небесный мир не могут нарушить никакие, даже самые бесстыдные человеческие слова.

А в спокойствии он очень нуждался, потому что после этого совещания ему предстояло вернуться к исполнению своих привычных обязанностей в казарме, и в этом не было бы ничего странного, не находись эта казарма югославской армии на хорватской территории!

Тут сбежавший из Винковцев полицейский попросил у него закурить и, увидев при этом через окно колонну беженцев, с шумом двигавшуюся в восточном направлении, удовлетворенно заметил, лизнув кончик сигареты:

— Эта колонна еще одно доказательство эффективной работы нашей пропаганды. Эти люди поверили, что усташи перебьют их всех до одного!

Капитан тихо заметил в ответ:

— Знаете, я никогда бы не поверил, что мне придется обращать в бегство мой собственный народ, да еще пользуясь теми методами, которые мы изучали на занятиях по психологической войне! А ведь именно так получается, друг мой, когда у людей перепутаны причины и следствия. Кто-то, как эти, бросится в страхе бежать, кто-то, оставшись, возьмет в руки оружие, чтобы разрушить хорватское государство. — И горько добавил: — Нам пригодятся и те, и другие. Бывший полицейский бросил взгляд на лежавшие на столе сливы, перламутровые, сине-зеленые, недозрелые, и скороговоркой произнес:

— Боже, сделай так, чтобы все у нас получилось.

— Боюсь, что так не получится, — медленно и снова тихо выговорил капитан первого класса. «И ведь кто-то во всем этом виноват», — ужаснулся он про себя.

Тут босоногая старуха внесла и поставила на стол новые бутылки с ракией. И снова, как и в прошлый раз, беззвучно исчезла.

Бывший полицейский взялся за бутылку:

— Товарищ полковник, еще глоток?

— Спасибо за предложение. Мое личное мнение, что пить больше не стоит. Но это не приказ, — ответил полковник.

Прежде чем покинуть помещение, рыжеволосый в армейской форме пальцем поманил к себе майора и сказал ему:

— Завтра забирай с собой в Вуковар и эскадрон русских добровольцев.

— Есть! — отрубил майор.

— С ними и этот граф… его зовут… — он не мог вспомнить русского имени графа.

— Граф Алексей Кириллович Вронский, — с готовностью подсказал майор.

— Да, он самый. Присмотри, чтобы с ним там чего-нибудь не случилось. Говорят, он большая шишка.

Все быстро покинули деревянный дом и направились каждый своим путем. Тот, что пил пиво из горлышка, отшвырнул бутылку подальше в заросли диких маков и папоротника.

А когда в комнате остались только они одни, мать Мория потянула за рукав Царя ветров и сказала ему, показывая рукой на окно, в котором еще виднелась фигура капитана первого класса, быстро удалявшегося по тропинке через высокую летнюю траву:

— Этого ты не трогай. Этот — мой.