Оракул петербургский. Книга 2 - А. Федоров

Но главная причина потехи ангелов состоит в том, что они не могут понять почему люди никак не разберутся в том, что все подстроено именно так, чтобы человек от раза к разу почерпывал побольше заразы из половых органов своей подруги (или друга). А это и есть главные ворота инфицирования человека, воспринимая через которые микробный мир, он лишает себя увеличения долголетия, не говоря уж о бессмертии. Совсем плохи перспективы у ведущих, так называемые полигамные сексуальные скачки или, того хуже, – гомосексуальные отношения. Естественно, что менее затраханными агрессивными микробами являются моногамные персоны. Но и здесь многое зависит от того, с каким иммунно-реактивным качеством выбрана та единственная и неповторимая, которая, умело имитируя восторги любви, прочно придерживает около своих соблазнов нужного мужика за яйца.

Высокая женская особь, давно взорлившая над пошлостью жизни, безусловно, не задумывается над деталями, ибо она несет свою мнимую святость, как кару и награду в одном флаконе. Роль социальных протекторов в данном случае выполняют многострадальные мужчины, истинное отношение к которым чаще бывает такое же, как к удобным прокладкам на каждый день. Но спорить с тем, пожалуй, не стоит. Таковы суровые законы природы, мирозданья, выстроенного Богом Всемогущим.

Сабрина и Муза сидели на диване обнявшись, плотно прижавшись друг к другу, словно оживляя литературную формулу Исаака Бабеля: "Налетчики, сидевшие сомкнутыми рядами, вначале смущались присутствием посторонних, но потом они разошлись". В их внешнем облике, да, пожалуй, и во внутреннем, душевном мире, было много общего. И каждая минута совместного пребывания подтверждала единение душ больше и больше. Почти одновременно на глаза обоим женщинам попался листочек со стихами-переводами из Р.М.Рильке. Их тоже в свое время выполнил Сергеев. Они подняли листочек одновременно, стукнувшись лбами, и прочитали:

Смерть велика,А жизнь коротка.Смех бытияКривит нам рот,Но случай жалкийМечту сметет.

В другом стихотворении муссировалась та же тема, но взгляд был направлен с иной точки. Видимо брутальные инстинкты или, если угодно, предчувствия подползающей смерти, волновали переводчика последнее время, и он явно фиксировался на опасных стихах:

«Должен умереть лишь тот, кто знает»:Смерть – от взрывного раската смеха;Смерь – от крылатого взмаха рук;Смерть – от женского «Вдруг»!

Однако нельзя было не заметить, что рядом со смертью соседствовало опасение потерять любовь, любимую. Безусловно, Сергеев до конца жизни дорожил своим новым чувством настолько сильно, что угроза утратить это земное счастье постоянно его тревожила.

Обе женщины поняли это сердцем, почти одновременно, но реакция у каждой была своя, особая.

Сабрина не заметила, как глаза наполнились слезами, и вот они уже полились через край – по щекам, по подбородку… Она вспомнила теплые, ласковые губы, руки – все тело Сергеева. Мягкая, эластичная кожа, издающая тот чистый запах здоровья, неощутимый человеческим анализатором, но который быстро отгадывают комары, оводы и прочая кровососущая живность. Сабрина вспомнила забавное замечание Сергеева о том, что если в округе имеется хоть один комар, то он обязательно прилетит к нему, чтобы попить у аристократа вкусной голубой кровушки, не испорченной никотином, наркотиками, транквилизаторами и лишь слегка доведенной до нужной кондиции универсальным напитком интеллигента-ученого – алкоголем.

Сергеев все сводил к тому, что у него слишком тонкая кожа (как у ребенка), – оттого комары и слышат голос крови за версту. От воспоминаний о поверхностном память скатилась к интимному, более плотскому, – эти картинки довели ее до состояния, близкого к глубокому обмороку. Она и не могла предположить ранее, что за время общения с отличным любовником так основательно спаялась с его желаниями, техникой, с радостью подчинения ритму его сексуальной страсти.

Да, конечно, немец Рильке был прав: ошибки быть не могло – ведь он же поэт, а эти субъекты всегда подпадали под определение – "не от мира сего". Поэт не может ошибиться в грамматике чувств, в орфографии и пунктуации любви!

Сабрина ясно вспомнила свое отчаянное "Вдруг!", которое вырывалось каждый раз в разрешительный момент из глубины сердца, легких, печени… Она награждала этим стоном своего мужчину, Сергеева, когда их близость свершалась так восторженно, волшебно, неожиданно. Особо памятен был первый всплеск эмоций, возникший как бы случайно, незапланированно, но очень удачно. Потом было еще много таких восторгов, но первый, если он, конечно, достоин того, не забывается никогда.

Сергеев был большим мастером выдумывать всякие ласковые словечки и безобидные абракадабры, которые очень будоражили женскую душу в той стадии, которую он с многозначительностью в голосе нарекал "петтингом". Его он рифмовал с "утюгом", как бы разглаживающим зарубинки, оставленные суетой прошедшего рабочего дня, или с "петитом" (от французского petit – маленький), ибо все в сексе начинается с малого, но способного перерасти незаметно в большое, великое, грандиозное!, от чего потом рождаются не только незабываемые восторги, но и бодро кричащие дети.

Некоторыми многозначительными терминами он озадачивал ее, даже слегка пугая: чего стоило ей, например, расширение медицинского кругозора за счет замены понятия половой акт страшными словами "копулятивный цикл", или получение наслаждения – "гедонической функцией". Филологическое восприятие никак не хотело мириться с физиологическим наполнением таких конструкций. Он откровенно веселился, обсыпая ее, как из рога изобилия, медицинской тарабарщиной. Она же приходила в ужас и было от чего. Сергеев, как все ученые люди, долго и успешно занимающиеся педагогической практикой, был наделен актерскими данными, и потому мог обыграть и подать ужасные словечки со смаком, в нужный момент.

Сабрина вдруг ясно вспомнила их первую встречу, первый день знакомства. Точнее, это был уже вечер (до того она видела его мельком на пароходе): Сергеев в бледно-синей рубашке и практически такого же цвета джинсах сидел за столиком на открытой веранде маленького ресторанчика. Все происходило на берегу грандиозного океана, в молочно-теплый вечер, когда солнце уже окунулось по самую макушку в бескрайнюю водную гладь. Граф – пес великолепного экстерьера, окраса и характера, маститый коккер-спаниель – сидел пригорюнившись у его ног, не обращая внимания на местных венесуэльских шавок.

Сабрина обратила внимание, прежде всего, на поражающую своей определенностью интеллигентность (даже избранность) этой пары. У нее возник непреодолимый порыв найти повод для знакомства и хоть немного погреться в лучах далекой славянской ауры. Когда предлог был найден, и она по деловому решительно подошла к столику, за которым Сергеев чревоугодничал, на нее устремился удивительной голубизны и чистоты взгляд. Первый приступ истомы пришел и ушел неожиданно, как первый порыв ветра перед основательным штормом. Она фиксировала действие на себе изучающе-внимательного, проникающего вовнутрь, но, пройдя насквозь, улетающего в какую-то только ему одному ведомую даль поиска. Наверное, так обшаривает клиента деликатный вор-карманник, профессионал высокой марки: не смущаясь пустых карманов, но а полные вычищая холодно, расчетливо, несколько отстраненно от конечного результата, да и от самой личности пострадавшего.

По сравнению с местными жителями, видимый загар был сравнительно бледным и непрочным, – что-то нежно-женское виделось в таком "окрасе". Но, вместе с тем, чувствовалась явная мужская сила в спортивной фигуре, причем, не ломовая рабоче-крестьянская, а, скорее, сексуального качества. На Сабрину он смотрел, как мужчина-врач, все понимающий, способный понять, вылечить, обнять, насладить. Но не было в его манере строить отношения с представительницами противоположного пола назойливости или, того хуже, безалаберной похотливости. Сабрина поняла, что перед ней редкий экземпляр – даже более редкий, чем двоякодышащая рыба протоптер. Так может вести себя мужчина, знающий себе цену и неоднократно убедившийся в том, что многое ему подвластно. Ассоциация с протоптером пришла неожиданно, но отпечаталась прочно, как клеймо на предплечье человека-собственности. Эту собственность не хотелось выпускать из рук. Вместе с тем, было очевидно, что протоптер – редкая рыба, стремящаяся к абсолютному одиночеству, крайне неуживчивая даже в среде сотоварищей. Если человек ненароком наступает ей на хвост, то она шипит, сердится, как змея, и кусает больно, впиваясь в олуха всеми своими четырьмя острыми зубами. У протоптера вкусное мясо, и многие охотники льстят себе надеждой полакомиться этой редкой, скитающейся в районах Африканского побережья, рыбой. Но она прячется в темноте, на дне, проделывая извилистые тропинки в глубоком иле. Пожелав отоспаться (что с ней происходит весьма часто) "змейка" замуровывается в прочный кокон из ила и глины. Такой способ защиты спасает протоптера даже во время нещадной засухи. Там в этом каменном саркофаге уникум дышит уже легкими – тихо, экономно, со вкусом, погружаясь в глубокую спячку до поры до времени. Наступает тогда, по всей вероятности, стадия общения с неведомыми силами, прихода вещих мыслей – начинается сложнейшая интеллектуальная работа. В таком состоянии загадочное существо привозят в Европу, на показ и удивление цивилизованной публике. И только единицы понимают, что живет в протоптере душа человека, родившегося в прошлой жизни под знаком не столько "рыба", сколько "змея", и что трогать ее особенно опасно в Год Змеи.