Высокая вода - Донна Леон

— Интересно, не так ли? — спросил Брунетти.

— Очень, — согласился Леле, — особенно если учесть, что его работа состоит в том, чтобы поддерживать уровень музейной коллекции. И, — добавил он, — следить, чтобы фальшивки не задерживались на рынке.

Он прошел через комнату, чтобы поправить картину, висевшую на дальней стене.

— Есть ли еще что-нибудь, что мне следовало бы знать о нем? — спросил Брунетти.

Отвернувшись от Брунетти и глядя на свои картины, Леле ответил:

— Я думаю, что тебе еще много чего надо знать о нем.

— Например?

Леле вернулся к нему и осмотрел картину с большего расстояния. Ему нравились внесенные изменения.

— Ничего особенного. У него очень хорошая репутация в городе, и у него множество друзей на высоких постах.

— Тогда что ты имеешь в виду?

— Гвидо, наш мир очень тесен, — начал Леле и замолк.

— Ты о Венеции или о тех, с кем работаешь по древностям?

— И то, и то, но особенно о нас. В городе всего пять или десять настоящих экспертов: мой брат, Бортолуцци, Раванелло. И почти все, что мы делаем, делается с помощью таких тонких намеков и полунамеков, что никто больше и не поймет, как это происходит. — Он увидел, что Брунетти в недоумении, и попытался объяснить. — На прошлой неделе мне показывали раскрашенную мадонну с младенцем Христом, спящим у нее на коленях. Она точно пятнадцатого века. Тоскана. Возможно, даже конец четырнадцатого века. Но посредник, который мне ее демонстрировал, поднял ребенка — они отдельно вырезаны — и показал местечко на спине статуи, где видна была малюсенькая заплатка.

Он подождал реакции Брунетти. Поскольку ее не последовало, он продолжил:

— Это значит, что первоначально это был ангелок, а не младенец Христос. Заплатка закрывала место, где были крылышки, откуда их бог весть когда убрали и заделали так, чтобы он выглядел как младенец Христос.

— Зачем?

— Потому что ангелы встречаются чаще Христа. Так что удаление крыльев это… — голос Леле стих.

— Повышение в должности? — спросил Брунетти, начиная понимать.

Хохот Леле заполнил галерею.

— Да, именно. Его повысили до Христа, и это значит, что он будет теперь стоить гораздо дороже.

— Но посредник тебе показал?

— Вот об этом я и говорю. Он мне намекнул, просто показав заплаточку, и он сделал бы то же самое для любого из нас.

— Но не для случайного клиента? — предположил Брунетти.

— Может, и нет, — согласился Леле. — Заплатка так хорошо сделана, и краска так удачно ее покрывает, что мало кто вообще заметил бы ее. Или если бы и заметили, то не поняли бы, что это означает.

— А ты бы сам заметил?

Леле быстро кивнул.

— Если быть точным, я бы заметил, если бы принес фигурку домой и оставил у себя.

— А случайный покупатель?

— Нет, скорее всего нет.

— Тогда почему он тебе это показал?

— Потому что думал, что я хочу приобрести эту вещь. И потому что для нас важно знать, что, по крайней мере, своим мы не лжем и не пытаемся сознательно всучить одно вместо другого.

— И какая во всем этом мораль, Леле? — спросил Брунетти с улыбкой. С детства он знал, что рассказы Леле в основном были назидательными.

— Мораль, не мораль, Гвидо, но Семенцато не состоит в нашем клубе. Он не один из нас.

— А кто это решил, он или вы?

— Не думаю, что кто-то принимал такое решение. И конечно, я никогда не слышал об этом напрямую. — Леле, человек образов, а не слов, выглянул из широкого окна студии и посмотрел, как свет струится над дальним каналом. — Скорее, он сам никогда не пытался быть одним из нас.

— Кто еще знает об этом?

— Ты первый, кому я рассказал про майолику. И я не уверен, что о ком-то можно сказать, что он «знает». Это просто то, что мы все понимаем.

— Насчет него?

Леле со смехом сказал:

— Насчет большинства торговцев антиквариатом в стране, если по-правде. — Потом добавил более серьезно: — Ну и насчет него тоже.

— Не лучшая рекомендация для директора одного из ведущих музеев Италии, не так ли? — спросил Брунетти. — У такого не захочешь покупать раскрашенную мадонну.

С новым взрывом громкого хохота Леле сказал:

— Ты бы посмотрел на некоторых из них! Я бы у них пластмассовой расчески не купил. — Оба посмеялись и над этим, но потом Леле серьезно спросил: — Почему ты им заинтересовался?

Священный долг Брунетти заключался в том, чтобы никогда не раскрывать полицейской информации тому, кто не уполномочен ею владеть.

— Некто не хотел, чтобы он разговаривал о той китайской выставке, которая была тут пять лет назад.

— Хм? — пробормотал Леле, запрашивая дополнительную информацию.

— Личность, организовавшая выставку, имела намерение повидаться с ним, но была избита, очень сильно избита, и ей было велено не встречаться с ним.

— Dottoressa Линч? — спросил Леле.

Брунетти кивнул.

— Ты говорил с Семенцато? — спросил Леле.

— Нет, я не хочу привлекать к нему внимание. Пусть тот, кто это сделал, верит, что предупреждение сработало.

Леле кивнул и провел пальцами по губам, как он всегда делал, пытаясь разрешить проблему.

— Не мог бы ты порасспрашивать, Леле? Нет ли о нем разговоров?

— Какого рода разговоров?

— Любого. Может, долги. Женщины. И если у тебя появится идея, кто был тот дилер или кто, может быть, не раскрываясь перед Семенцато, стоял за этой… — он замолчал, не сумев подобрать слова.

— Семенцато обязан был знать всех участников сделки.

— Так-то так. Но я хочу знать, не связался ли он с чем-нибудь незаконным. — Когда Леле не ответил, Брунетти сказал: — Я сам не совсем понимаю, что это значит, и не уверен, что ты это выяснишь.

— Я могу выяснить что угодно, — бесстрастно сказал Леле; это была констатация факта, а не хвастовство. Он ничего не говорил несколько секунд, пальцы его гладили сжатые губы. Наконец, он опустил руку и сказал: — Ладно. Я знаю, у кого спросить, но мне нужен день или два. Один из тех, с кем мне надо поговорить, сейчас в Бирме. Я тебе позвоню в конце недели. Пойдет?

— Отлично, Леле. Не знаю, как тебя благодарить.

Художник отмел это мановением руки.

— Не благодари меня, пока я чего-нибудь не найду.

— Если что-нибудь есть, — добавил Брунетти, чтобы как-то смягчить неприязнь, которую Леле явно испытывал к директору музея.

— О, что-нибудь всегда есть.

Глава 6

Когда Брунетти покинул студию Леле, он свернул налево и нырнул в крытый проулок, ведущий к Дзаттере, длинной открытой fondamenta,[13] идущей вдоль канала Джудекка. За каналом он видел церковь Дзиттелле и еще дальше за ней — церковь Реденторе с парящими над ними куполами. С востока прилетел сильный ветер, поднявший волны с барашками, на которых несчастные вапоретто мотались, как игрушки в тазу. Даже с этого расстояния он услышал грохот, когда один из них ударился о причал, и увидел, как трамвайчик ныряет и подпрыгивает, дергая швартовый канат. Брунетти поднял воротник и позволил ветру толкать себя вперед, держась справа, поближе к домам, чтобы избежать брызг, летевших с набережной. «Иль Куччиоло», плавучий бар, где они с Паолой провели столько времени в первые недели их знакомства, работал, но его открытая деревянная палуба была совершенно пустой — без столиков, стульев и зонтиков. Для Брунетти настоящим провозвестником весны был день, когда эти столы и стулья появлялись после зимней спячки. Сегодня эта мысль заставила его передернуться. Бар работал, но Брунетти его обошел, потому что там были самые грубые в городе официанты, а их надменную медлительность можно было терпеть, лишь наслаждаясь праздными часами на солнышке.

Пройдя сто метров, он открыл стеклянную дверь за церковью Джезуати и проскользнул в гостеприимное тепло бара «У Нико». Он потопал ногами, расстегнул пальто и приблизился к прилавку. Он заказал порцию грога и смотрел, как официант держит стакан под соском автомата, наполняя его паром, быстро обращавшимся в кипяток. Ром, долька лимона, щедрое вливание чего-то из бутылки, и вот бармен поставил стакан перед ним. Три куска сахара, и Брунетти обрел спасение. Он медленно помешал напиток, взбодренный идущим от него ароматным паром. Как и большинство напитков, этот был не столько вкусен, сколько ароматен, но Брунетти давно свыкся с этим и больше не разочаровывался.

Дверь снова открылась, и порывом ледяного ветра внесло двух молодых девиц. Они были в лыжных парках, отороченных мехом, который топорщился и окружал их пылающие лица, в тяжелых ботинках, кожаных перчатках и шерстяных брюках. С виду это были американки, а может, немки; и часто было трудно понять, насколько они богаты.

— Ой, Кимберли, а ты уверена, что это то место? — спросила первая по-английски, окидывая бар взглядом изумрудных глаз.