Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит - Олди Генри Лайон

– Тебе сколько тогда было? Два? Три?

Я не знал, что ответить. Что я должен был помнить? Не помнить? Уж бога войны я бы точно не забыл, если б увидел!

– Значит, не помнишь.

– Он тоже ночью заявился. Эниалий[20], в смысле.

– Грохот, лязг!

– Полыхнуло на весь двор!

– Как пожар! Багровым таким, страшным…

– Все попрятались…

– А нас заперли. Сидите тихо, сказали. Не высовывайтесь!

– Кто сказал?

– Отец, кто ж еще?

– Ну, мы и сидели…

– Не высовывались. Как велели. У меня после того подвала всякую охоту отбило…

– А я, дурак, выглянул. Не удержался. На ложе встал, до окна дотянулся. Оно высоко было, под потолком.

– Видел его?!

– Мельком. Он уже уходил. Лучше б не видел!

– Какой он?

Делиад ответил не сразу. А мне смутно припомнилось: мы с братьями сидим в темной комнате, все вчетвером. В окошке под потолком – багровые сполохи. Пол под ногами трясется. Мне страшно. Я плачу. Алкимен меня успокаивает. Алкимен?! Ну да. Он вообще хороший, хоть и любит подшутить. Когда надо – чем угодно поделится. И в обиду не даст…

Было? Не было?

Может, это я уже сейчас вообразил? Наслушался братних рассказов – и представил. Или правда вспомнил?

– Огромный. Страшный, – Делиад с трудом подбирал слова. Простые, понятные слова, отчего они били наотмашь, сжимали сердце ледяными пальцами. – С кипарис высотой – тот, что у ворот. Весь как из бронзы. Из-за доспеха, наверное. Шлем с конской гривой. Лица не видел, только спину. Это хорошо, наверное. Он в крови был. Или это свет от него такой шел, кровавый? Не знаю. Шагнул – и исчез.

Он помолчал и добавил:

– Я потом месяц в постель мочился. Закрою глаза, сразу его вижу. И опять, как наяву… Просыпаюсь – постель мокрая. Стыдоба! Ничего не могу с собой поделать. Думал, это навсегда. Нет, прошло. Перестал он мне сниться…

Я поверил без раздумий. Кто ж про себя такое сочинять станет?!

– Хватит!

Алкимен зябко передернул плечами. Встряхнулся, будто мокрое одеяло сбросил:

– Доволен, Гиппоной?

– Да, – серьезно кивнул я.

Со стороны я выглядел потешно. Детская серьезность всегда потешна. Но никто из братьев не засмеялся.

– Теперь молчи, понял? Никому ни слова. И мы об этом больше не говорим. Еще накличем… Всем ясно?

Мы кивнули.

– Раз ясно, – с третьего раза Алкимен сумел выдавить из себя улыбку, – тогда вперед! Море заждалось! Кто первый?

И сломя голову припустил вниз по крутой тропе. Мы рванули за ним. Первым по любому окажется Алкимен, это ясно. Но и последним быть не хотелось. Последний – хромой краб и сонная улитка!

А еще черепаха в хитоне.

Говорят, детство заканчивается в один момент. Что-то случается – как правило, что-то плохое – и все. Было детство, и нет, кончилось.

Я с этим не согласен. По крайней мере, у меня было не так. Детство не заканчивается в некий определенный миг. Оно дает трещину. Эту трещину не заделать, она будет шириться, расти, ветвиться. Со временем глиняный горшок расколется окончательно. Ты переступишь через его останки и пойдешь дальше. Подберешь пару черепков, сохранишь на память. Почему нет? Но это будут обломки, не горшок.

В тот день, когда горшок дает первую трещину, это все еще горшок. Да, надтреснутый. Но он сохраняет форму. В нем можно таскать зерно и оливки. Лишь если наполнить его маслом, водой или вином, жидкость начнет по каплям сочиться наружу через трещину.

Горшок моего детства треснул на тропе над морем. В тот день я осознал: все, что я считал далеким, не имеющим ко мне ни малейшего касательства – оно здесь, рядом. Это может случиться в любой момент: со мной, с братьями, с отцом, матерью, дедом…

Более того, оно уже случилось. Какая разница, помню я это сам или узнал из рассказа братьев? Это было на самом деле. Здесь, во дворце, а не на далеком острове или недоступном Олимпе.

Со мной. С моими родными.

Было. Есть. Происходит прямо сейчас, пока я, вопя во все горло и рискуя свернуть себе шею, несусь вниз по каменистой тропе.

Для детства еще оставалось время. Но прежним ему не бывать.

3

Метатель-Убийца

Я плюхнулся спиной на горячую гальку. Выдохнул, переводя дух. Не особо-то я и запыхался на самом деле. Просто все выдохнули, ну и я за компанию. Хоть в чем-то я не хуже братьев! Плавали они хорошо, но и я не отставал. Плавал, нырял, белый камешек находил и со дна доставал, как бы далеко его Делиад ни зашвыривал. Вот такие игры по мне!

– «Лепешечки», а? – Пирен приподнялся на локте. – Запустим?

– Ага! – оживился Делиад.

И зашарил вокруг себя, подыскивая плоский камень.

Море спокойное, ленивое – самое то для «лепешек». Галька Пирена трижды отскочила от водной глади, искрящейся солнечными бликами, прежде чем, грустно булькнув, уйти на дно. У Делиада вышло лучше. Его «лепешка» ринулась прочь от берега, резко щелкая об воду. Звук был, как от кнута в руках лихого возницы.

– …пять, шесть, семь…

На седьмом я сбился. Просто смотрел.

– Одиннадцать! – с гордостью возвестил Делиад.

Алкимен долго искал подходящую гальку. Потом долго примеривался. Делиада он все равно не обставил: девять прыжков. Алкимен уверял, что двенадцать. Ага, кто ему поверил?

– Давай еще!

Теперь выиграл Алкимен.

– Еще!

– Еще!

– А ты чего сидишь? Бросай!

– Боишься? У тебя и двух раз не проскачет!

Раньше я не бросал «лепешечки». Только смотрел, как сегодня. Прав Алкимен: я боялся опозориться. От Алкименовой правоты сделалось еще обидней. Вскочив, как оводом ужаленный, я схватил первую попавшуюся гальку и запустил по воде.

Они стояли и смотрели. Они раскрыли рты.

– …восемнадцать, девятнадцать, – завороженно считал Делиад, – двадцать, двадцать один… двадцать девять, тридцать…

Он замолчал. А камень все несся к горизонту, мерно подпрыгивая. Потом исчез. Наверное, пошел ко дну. Ну, я так думаю.

– Ничего себе!

– Даешь, Гиппоной!

– Это случайно!

– Новичкам везет!

– Точно, случайность!

– Повторить сможешь?

Вот тут я испугался по-настоящему. Раньше позор был просто позор, а сейчас, после случайного триумфа – всем позорам позор!

– Давай! – не отставал Алкимен.

– Ну, не знаю…

Я протянул это как можно занудней. Чтоб отстал.

– Давай!

– Давай!

– Да-вай, да-вай!

Они орали хором. Подбадривали не меня – друг друга. Одинокая чайка снялась с морской глади, полетела прочь. Нет, не отстанут. Я поискал плоский камень. Примерился. Камень лягушкой проскакал по воде – четыре неуклюжих прыжка – и с насмешливым бульком пошел ко дну.

Братья расхохотались:

– Я ж говорил!

– Повезло растяпе…

– Гиппоной – руки за спиной!

Злость. Обида. Не глядя, как в первый раз, я схватил гальку и запустил в полет. Смех смолк, будто отрезало. Рты мои братья больше не раскрывали. Напротив, сжали губы, превратив рты в бледные шрамы. Алкимен, Пирен, Делиад – они следили, как «лепешечка» уносится в искристую даль. Отмеряли скачки: десяток, другой, третий.

Делиад беззвучно считал.

Лица у них были такие… Ну, красивые. Мне нравилось.

Камень исчез из виду. Братья обернулись ко мне:

– Еще!

Мне и самому очень хотелось повторить. Страх опозориться ушел – должно быть, у него имелись важные дела в другом месте. На место страха пришли сомнения. Вдруг у меня через раз получается? Ну и ладно! Если страчу, брошу снова – и получится! Делов-то!

Я присел, нащупал гальку. Далеко в море, у горизонта, маячил силуэт корабля. Торговое судно покидало эфирскую гавань. Везло пузатые пифосы с ячменем и оливками куда-нибудь в Калидон или в Дельфы. Нет, в Калидоне моря нет. Там речка Эвинос, корабль не пройдет, на мель сядет. И в Дельфах моря нет, они вообще на горе стоят. Куда же корабль идет? Точно вам говорю, в Ликию или на Эвбею. Ликийцы за наш ячмень мать родную продадут и теткой доплатят.