Невинная распутница - Сидони-Габриель Колетт

Он всё ещё колеблется, то приходя в возбуждение, то замирая от робости, а гроза между тем удаляется, постепенно стихает в отдалённых артиллерийских раскатах… Падают первые капли, подпрыгивают на измученных листьях, как на барабане. Восхитительная апатия овладевает Антуаном, проливая на его напряжённое тело расслабляющий бальзам трусости…

Минна является ему теперь не в облике испуганной жертвы, а в не менее волнующем виде девушки, едва прикрытой ночной одеждой… Продлить чудесным образом её сон, развести в стороны мягкие руки, целовать прозрачные веки, чуть синеющие от укрытых ими чёрных зрачков…

Угнездившись вновь в тёплой ложбине постели, Антуан трепещет от нового возбуждения и засыпает лишь на рассвете, когда занимается серый мирный день. Перед тем как закрыть глаза, он долго владел спящей Минной, самой юной и самой хрупкой гурией из его сераля, где мирно соседствуют Селени, сильная смуглая горничная, Полэр с короткой стрижкой, мадемуазель Мутардо, царица прачек Сент-Амбруаза, и Дидона, бывшая некогда владычицей Карфагена…

Антуан и Минна, одни в гулкой столовой, полдничают, стоя у окна, и меланхолично следят за струйками дождя, чья тонкая густая пелена постепенно сползает к востоку, чуть колыхаясь под порывами ветра, как полы разлетающегося газового платья. Проголодавшийся Антуан откусывает от большого куска хлеба с вареньем, на котором его зубы оставляют следы в форме полумесяца. Минна держит, отставив в сторону мизинец, тоненькую тартинку и, забыв о еде, вглядывается вдаль сквозь дождь, пытаясь разглядеть что-то ещё неведомое за круглыми холмами… Из-за прохладной погоды она вновь облачилась в узкое платье из зелёного бархата с беленьким воротничком, подчёркивающим уходящую вниз линию плеч. Антуан с нежной печалью смотрит на это платье, которое делает Минну моложе на полгода и напоминает о начале учебного года в октябре.

Всего лишь месяц с небольшим! И придётся расстаться с этой невероятной Минной, которая говорит что-нибудь чудовищное с таким безмятежным видом, словно не понимает собственных слов, обвиняет людей в убийствах и насилии, подставляет бархатную щёку и отвергает поцелуй с полными ненависти глазами… Он любит эту Минну как бесстыдный школяр, как старший брат, как боязливый влюблённый, а иногда как отец – например, в тот день, когда она порезалась перочинным ножиком и крепко сжала губы с упрямым видом, стараясь не расплакаться…

Сегодняшний грустный вечер наполняет его сердце нежностью, за которую ему стыдно перед самим собой. Он вытягивает длинные руки, украдкой взглядывает на свою светловолосую Минну, что ушла так далеко… Ему хочется заплакать, схватить её в объятия, а он восклицает:

– Мерзкая погода!

Минна наконец отрывает взор от пепельно-серого горизонта и молча смотрит ему в лицо. Он взрывается без всякой причины:

– Что ты уставилась на меня с таким видом, будто узнала обо мне что-то дурное?

Она вздыхает, придерживая свою тартинку кончиками пальцев:

– Мне не хочется есть.

– Неужто? У Селени всегда такое вкусное варенье!

Минна морщит изящный носик:

– Ну разумеется! Ты ешь словно каменщик.

– А ты словно маленькая ломака!

– Мне сегодня совсем не хочется варенья.

– А чего же тебе хочется? Свежего масла на поджаренном ломтике хлеба? Белого сыра?

– Нет. Я бы хотела трубочку из красного сахара.

– Тёте это не понравится, – замечает Антуан без всякого удивления. – А потом, это просто невкусно.

– Нет, вкусно! Хочу трубочку из красного сахара, но немножко засохшую, побелевшую и дряблую, когда только посредине остаётся кусочек жёсткого сахара, который хрустит как стекло… Положи мою тартинку в буфет: она меня раздражает.

Он подчиняется, а затем усаживается у ног Минны на низенький табурет.

– Поговори со мной, Антуан. Ты мой друг, ты должен развлекать меня!

Именно этого он боялся. Высокое звание друга приводит Антуана в сильнейшее замешательство. Всё идёт хорошо, когда Минна рассказывает свои истории об убийствах и об оскорблениях, нанесённых общественной морали; но говорить самому – нет, на это он совершенно не способен…

– А потом, тебе следует понять, Минна, что молодой человек вроде меня не может всё рассказывать девушке.

– Вот как? А я, по-твоему, могу? – парирует уязвлённая Минна. – Ты воображаешь, будто я могу говорить обо всём, что происходит в заведении мадемуазель Суэ? Да половина из тех девиц, что приезжают туда на автомобиле, могли бы дать сто очков вперёд папаше Люзо!

– Врёшь!

– Нет! И вот тебе доказательство: у пяти или шести из них уже есть любовники!

– Что? Ты шутишь? Их родители давно бы узнали об этом.

– Ничего подобного, сударь. Они такие хитрые!

– Откуда же ты знаешь?

– Разве у меня нет глаз?

Ах, это верно, глаза у неё есть! Ужасающе серьёзные глаза, от взгляда которых у Антуана начинает кружиться голова…

– Да, глаза у тебя есть. Но у их родителей тоже! Да и где твои приятельницы могли бы встречаться со своими любовниками?

– У входа в школу, вот где! – невозмутимо заявляет Минна. – Они обмениваются записочками.

– А, ну тогда понятно! Записочками, говоришь…

– Почему ты смеёшься?

– Да так! Просто твоим подружкам вряд ли грозит опасность залететь с ребёнком!

Минна хлопает ресницами, опасаясь выдать несовершенство своих познаний:

– Разумеется, я всего не говорю. Неужели ты думаешь, что я могу… могу бросить тень на элиту парижского общества?

– Минна, ты повторяешь глупости из газет!

– А ты выражаешься как грузчик!

– Минна, у тебя невозможный характер!

– Ах так? Я ухожу.

– Ну и уходи!

Она с большим достоинством поворачивается, собираясь выйти из комнаты, как вдруг при виде жёлтого лучика, внезапно пробившегося сквозь облака, дети издают одинаково восхищённое «ах»: солнце! какое счастье! Растопыренная тень от листьев каштана приплясывает на паркете прямо у них под ногами…

– Скорее, Антуан, бежим!

Она бежит в сад, ещё мокнущий под дождём, а следом за ней спешит Антуан, неловко шаркая ногами. Минна мчится по влажным аллеям, любуясь помолодевшим садом. Вдали склоны холмов дымятся, будто запалённая лошадь, а земля в трудолюбивом безмолвии вбирает в себя оставшуюся влагу.

Перед деревом в пышном парике из листьев Минна застывает в очарованном изумлении. Дерево похоже на расписной потолок Трианона – такое же нарядное, розовое, окутанное лёгкой дымкой… Вот сейчас из его ветвей, украшенных зелёным бархатом и изумрудными капельками воды, выпорхнут голенькие амурчики: те самые, что повязаны нежно-голубыми лентами, и у них всегда слишком красные щёки и попки…