Подход - Николай Лейкин

— Да на, на… Подавись! Чортъ съ тобой! Не успѣлъ въѣхать я — а ужъ и подай тебѣ. Вѣдь ты туточный. Все въ твой домъ привезъ… А не даю теперь, потому, вѣдь ты облопаешься до вечера-то!

— Съ одной-то сороковки? Ну! Сказалъ тоже…

Кабатчикъ сунулъ и хозяйкину сыну бутылку.

Хозяйкинъ сынъ началъ запирать ворота.

XII

И произошло великое бабье пьянство въ избѣ вдовы Буялихи! Пили даже и непьющія женщины. Непьющія явились, главнымъ образомъ, за платкомъ, которые раздавалъ каждой бабѣ кабатчикъ Аверьянъ Пантелеичъ, оставались на минутку «пряничковъ пожевать», но увлеченныя примѣромъ пьющихъ бабъ и сами напивались. Водка и пиво лились рѣкой. Были чай и кофе, но на нихъ мало кто обращалъ вниманія. Были сласти въ видѣ пряниковъ, подсолнуховъ и дешевыхъ леденцовъ, но ими бабы только набивали карманы, приговаривая, что это ребятишкамъ. Нѣкоторыя бабы явились съ грудными ребятами на рукахъ. Начались пѣсни. Среди бабьихъ голосовъ раздавался плачъ грудныхъ дѣтей, но это мало мѣшало веселью. Въ пѣсняхъ славословили кабатчика Аверьяна Пантелеича и его щедрость, что онъ «съ гривенки на гривенку ступалъ и полтиною ворота запиралъ». При этомъ молодыя бабы клали ребятъ и приплясывали посреди комнаты, неистово притоптывая ногами въ полъ и помахивая платками. Пословица говоритъ, что баба выпьетъ на грошъ, а накричитъ на цѣлковый. Такъ было и теперь. Шумъ, визгъ, голосистый говоръ, пѣніе, жалобы на мужей — все слилось во едино. Въ половинѣ пира двухъ-трехъ бабъ пришлось вытаскивать изъ избы, какъ совсѣмъ упившихся. Онѣ подрались между собой и начали бить тарелки. Изъ мужиковъ на пиръ были званы только староста да сынъ Буялихи, но послѣдній въ самомъ началѣ вечера до того напился, что его пришлось связать и вынести на дворъ подъ навѣсъ, гдѣ онъ и уснулъ. Тѣмъ не менѣе очень многіе мужики явились и безъ зова и требовали себѣ водки. Одинъ вдовый мужикъ доказывалъ кабатчику про себя, что онъ не виноватъ въ своемъ вдовствѣ, а такъ какъ всѣ бабы получили по платку, то требовалъ и онъ себѣ платокъ за покойницу жену, грозя въ противномъ случаѣ галдѣть на сходкѣ противъ кабака. Платковъ у кабатчика больше не было, онъ всѣ ихъ роздалъ, но такъ какъ вдовый мужикъ не переставалъ грозиться, то его пришлось удовлетворить вмѣсто платка двугривеннымъ… Двѣ комнаты избы и сѣни были набиты гостями какъ боченокъ съ сельдями. Гости сидѣли на лавкахъ, на хозяйкиной постели, на печи, на подоконникахъ и на полу, но большинство тискалось къ столу, за которымъ подъ образами сидѣлъ самъ кабатчикъ, то и дѣло вынималъ изъ-подъ стола бутылки съ пивомъ и, ловко откупоривая ихъ крючкомъ, ставилъ на столъ съ совершенно мокрой, залитой разной хмельной дрянью, скатертью. Среди толпы время отъ времени протискивались къ столу и мальчишки-подростки, схватывали внезапно стаканъ съ пивомъ или рюмку съ водкой и выпивали ихъ.

Попойка кончилась въ десятомъ часу вечера, когда все привезенное кабатчикомъ угощеніе изсякло до капли. Нѣкоторые гости и гостьи требовали еще пива и водки, но взять было негдѣ. Кабатчикъ оставилъ работника собирать опорожненную посуду, а самъ сѣлъ въ телѣжку и уѣхалъ домой. Съ нимъ навязывался ѣхать, чтобы проводить его до Быкова, совсѣмъ уже пьяный староста, но кабатчикъ, предвидя и тамъ бражничество старосты, наотрѣзъ отказалъ ему, чѣмъ привелъ въ страшный гнѣвъ.

— Ну, ладно! Покажу же я тебѣ, коли такъ! кричалъ ему вслѣдъ староста.

— Ничего не покажешь. Завтра же я пришлю тебѣ сороковку водки и полдюжины пива на похмелье, отвѣчалъ кабатчикъ, стегая лошадь.

По отъѣздѣ его, на деревнѣ долго еще раздавались пьяныя пѣсни, крики, визгливые голоса бабъ, ругань и звуки гармоніи.

Степенный и исправный мужикъ Антипъ Яковлевъ, отринувшій въ первый пріѣздъ въ Колдовино кабатчика всякіе переговоры съ нимъ насчетъ открытія кабака въ деревнѣ, былъ у себя дома среди многочисленнаго семейства изъ женатыхъ сыновей и внучатъ. Онъ прислушивался къ крикамъ, пѣснямъ и бабьему визгу на деревнѣ и плевался.

— Продадутъ, анаѳемы, свою деревню кабатчику, какъ пить дать, продадутъ! Вотъ что вино да разные подарки-то дѣлаютъ! Люди на себя прямо руки накладываютъ, досадливо бормоталъ онъ. — Обрадовались даровому винищу и на разореніе идутъ. Черти! Дьяволы!

На слѣдующее утро Антипъ Яковлевъ, напившись чаю и расчесавъ гребнемъ свою длинную сѣдую бороду, пошелъ по деревнѣ, чтобъ увидать кой-кого изъ основательныхъ мужиковъ и уговорить ихъ не сдаваться на предложеніе кабатчика. Подойдя къ одной избѣ, онъ постучалъ въ окно. Въ фортку выглянула пожилая баба съ подбитымъ глазомъ и пахнула на Антипа Яковлева виннымъ перегаромъ. Антипъ Яковлевъ сурово взглянулъ на нее и спросилъ:

— Гдѣ это такъ разукрасилась?

— Охъ, ужъ и не говори, Антипъ Яковличъ! Согрѣшили мы вчера, окаянныя. Бѣсъ попуталъ.

— На мужнинъ кулакъ наткнулась, что ли?

— И сама не помню, какъ и обо что! Вина я прежде никогда не пила, развѣ только самую малость въ праздникъ, а тутъ вчера подъѣхалъ съ пирушкой этотъ самый дьяволъ и соблазнилъ меня, окаянную. Да какъ соблазнилъ-то! Голова сегодня словно пивной котелъ!

— Безстыдница. Еще не стыдишься разсказывать. Мужъ дома?

— Охъ, ушелъ, ушелъ, мерзавецъ! Должно быть, ушелъ въ Быково опохмеляться къ Аверьяну Пантелеичу.

— Тьфу ты пропасть! плюнулъ Антипъ Яковлевъ. — Основательный божескій мужикъ, и изъ-за дарового угощенія съ кругу сбился. Вернется и протрезвится, такъ ты, Мавра Алексѣевна, уговаривай его, чтобы онъ хоть на сходкѣ-то въ воскресенье противъ кабака стоялъ.

— Да какъ тутъ, голубчикъ, уговаривать, коли угощеніе мы отъ кабатчика приняли, платокъ взяли. Надо тоже и совѣсть знать.

— А онъ съ совѣстью! Кабатчикъ-то, я говорю, съ совѣстью? раздраженно крикнулъ бабѣ Антипъ Яковлевъ и пошелъ къ другой избѣ.

Въ другой избѣ онъ засталъ самого хозяина. Тотъ вышелъ къ нему за ворота безъ шапки, хмурый, тяжело вздыхая и почесываясь. Очевидно, онъ вчера сильно выпилъ и результаты вчерашняго хмеля сильно мучили его. Лицо было помято, голосъ хриплый.

— Праздновалъ вчера у кабатчика? спросилъ его Антипъ Яковлевъ.

— Да вѣдь какъ не праздновать, коли всѣ праздновали.

— А вотъ я не праздновалъ. Слышь, Ларивонъ Панкратовъ, не продавай хоть ты-то въ воскресенье на сходкѣ деревню кабатчику.

— Такъ-то оно такъ, Антипъ Яковлевичъ, да вѣдь Аверьянъ-то Пантелеевъ хочетъ намъ въ общество домъ пожертвовать.

— Какой домъ? Слушай его!

— Да какъ же… Двѣсти рублей каждый годъ отъ него на міръ будетъ, а черезъ десять лѣтъ онъ и домъ пожертвуетъ. Бумагу даетъ.

— Да вѣдь въ десять-то лѣтъ вы, черти, всѣ сопьетесь при кабакѣ, изъ исправныхъ мужиковъ сдѣлаетесь нищими…

— Ну, никто какъ Богъ, Антипъ Яковличъ. А вѣдь тутъ домъ подъ училище и двѣсти рублей каждый годъ. Оно, положимъ, двѣсти рублей для общества деньги не велики, но можно триста потребовать міромъ. Онъ триста дастъ, ежели міръ поторгуется. Но главная статья — домъ подъ училище…

— Да никакого тутъ училища не будетъ. До училища вы даже не доживете.

— Ну, никто какъ Богъ. Живой о живомъ и думаетъ.

— Дуракъ! крикнулъ ему Антипъ Яковлевъ и сердито пошелъ къ другой избѣ.

Въ другихъ избахъ то же самое или почти то же самое. Очевидно, кабатчикъ пустилъ корни крѣпко въ обитателей деревни.

Побывавъ въ пяти-шести избахъ исправныхъ мужиковъ, понуря голову возвращался къ себѣ домой Антипъ Яковлевъ и бормоталъ себѣ подъ носъ:

— Продали деревню, продали!

XIII

Было воскресное сѣрое, осеннее утро. Въ Крюковѣ звонили къ обѣднѣ и слабый звонъ колокола доносился до Колдовина, на грязной улицѣ котораго было замѣтно необычайное для праздничнаго утра движеніе. Молодыя и старыя бабы въ головныхъ шерстяныхъ платкахъ одного и того же рисунка, подаренныхъ имъ на пирушкѣ у Буялихи кабатчикомъ, поспѣшно перешныривали изъ калитки одного двора въ другой, вызывали сосѣдокъ и шушукались. Пошушукавшись, онѣ вмѣстѣ съ сосѣдками бѣжали на другой дворъ. Слышались отдѣльно произнесенныя громко фразы въ родѣ слѣдующихъ:

— По жестяному чайнику каждой въ придачу къ платку обѣщалъ… «Коли ежели, говоритъ, міръ рѣшитъ — бабѣ жестяной чайникъ?…

— Знаю, знаю, слышала. Чайникъ въ хозяйствѣ вещь хорошая. Неужто опускать?

— Зачѣмъ опускать? Мой Сергѣй на міру будетъ кричать за кабакъ.

— И мой Иванъ Иванычъ тоже. Говорятъ, братья Трынкины артачатся. И чего имъ? Всѣ трое народъ трезвый, такъ какая имъ опаска отъ кабака?

— Да и пьяному нѣтъ опаски. Все это пустое… Ужъ ежели кто захочетъ загулять, такъ и за четыре версты пить убѣжитъ. Ты съ Трынкиной, съ Василья Трынкина бабой повидалась?

— Повидалась. А та рохля. „Что жъ я, говоритъ, могу супротивъ мужа?“

— Однако, платокъ она отъ кабатчика взяла.