Идеальный официант - Ален Зульцер

Однако время не стояло на месте, им нужно было поторапливаться. Эрнест так и оставался подле Якоба, пока тот окончательно не оделся, а затем отступил назад. Костюм сидел почти идеально. Тем временем госпожа Адамович обернулась и портновским мелком наметила незначительные переделки, которые требовались на брюках. Она сказала: «Немцы — самые долговязые», и Якоб улыбнулся. Эрнест был горд и тоже улыбнулся. «Да, правда», — сказал он.

4

Пятого октября 1966 года, спустя почти три недели после того, как пришло первое письмо от Якоба, Эрнест получил из Америки второе письмо, тот же адрес, тот же адресант. Однако это письмо, в отличие от первого, не оставляло совсем никакой надежды, оно лишь подтверждало опасения Эрнеста. И хотя он предполагал, что будет второе письмо, ожидал он его позже. Якоб торопил его, не оставлял времени на раздумье.

Хотя Эрнест втайне и надеялся, что эта проблема, если не ворошить, рассосется сама собой, однако при ближайшем рассмотрении сразу обнаруживалось, что она никуда не девается. Она не исчезала сама собой, а весьма осязаемо давала о себе знать. Это было как кошмар средь бела дня — перед ним стояла стена, которую он не мог ни перепрыгнуть, ни обойти.

Никто не спрашивал его, почему у него такой утомленный вид, с Эрнестом все вели себя сдержанно. В нем словно чувствовался какой-то аристократический холодок, который не давал к нему подступиться. Его коллеги по ресторану «У горы» к нему не приставали, а больше он ни с кем не сталкивался.

Первое письмо Якоба он куда-то засунул и надеялся, что оно как-нибудь затеряется. Однако, где бы оно ни лежало, оно тем не менее никуда не исчезало. Эрнест был не в состоянии его уничтожить. Он ждал. Ждал следующего письма, но, когда оно появилось в почтовом ящике, он оторопел. Поскольку ему нечего было ответить Якобу, он ему не писал, но у Якоба, очевидно, не было времени ждать. Якоб не стал на него полагаться. Якоб предполагал, что с него станется вообще не ответить. И он был прав.

Итак, Якоб вновь ему написал. А если Эрнест не ответит, то, без сомнения, за этими письмами последуют новые. У Якоба трудное положение, ему некогда ждать, так как его дело не терпит отлагательства, он напоминает о себе. Уж если Якоб что-то надумал, он не успокоится, пока своего не добьется. Ведь речь идет о будущем Якоба, о его благополучии в Америке, речь идет о Якобе.

Эрнест чувствовал себя в безвыходном положении. То, что было крепко-накрепко запаковано и покоилось на задворках его сознания, снова грозило всплыть на поверхность как ни в чем не бывало. Значит, запаковано было недостаточно хорошо. Это было невыносимо больно. Не вполне сознавая свою жестокость, Якоб одним движением разорвал надежную упаковку. Если ты сам не вскроешь, я сделаю это за тебя. И через тысячи километров Эрнест ощутил это как укус змеи, ее яд настиг Эрнеста. Письмо! Письмо за письмом из Нью-Йорка ему, человеку, который почти никогда не уезжал из Швейцарии! Воспоминания о Гисбахе, которые он после окончания войны, смирившись с упорным молчанием Якоба, казалось бы, навсегда похоронил, были тут как тут. Прошедшие годы нисколько не притупили остроты воспоминаний. Открытые раны не зарубцевались и по-прежнему саднили.

На письме, которое он 5 октября 1966 года вынул из почтового ящика вместе с рекламой авиарейсов в Париж и Лондон и еженедельной бесплатной районной газетой, стоял нью-йоркский штемпель недельной давности, от 29 сентября. Это письмо, так же как и первое, было отправлено авиапочтой. Бумага была тонкая, голубоватого цвета. Штемпель отпечатался четко.

У Эрнеста не было телефона, хотя иногда он жалел, что не может по телефону узнать погоду, последние новости или время. Но кому бы он звонил? Друзей у него не было, с коллегами вне работы он не общался, с мимолетными знакомцами, кроме редких случаев, когда он искал их близости, ему не о чем было разговаривать. Он не помнил их голосов. После расставания черты одного смешивались с чертами следующего. Звонить кузине Жюли в Париж? Да, с ней он бы с удовольствием поговорил, однако звонки за границу стоят дорого. Кроме как на Рождество или на Новый год они бы вряд ли друг другу звонили. Звонки по телефону — роскошь!

Если бы у Эрнеста был телефон, Якоб разыскал бы его номер. Якоб там не просто ждет сложа руки. Разыскав адрес Эрнеста, он, конечно, узнал бы и номер его телефона. Если бы у Эрнеста был телефон, Якоб давно бы ему уже позвонил. Уж коли речь идет о его будущем, не было смысла экономить на телефоне. Интересно, сложились бы гласные и согласные из телефонной трубки в тот незабываемый голос? Узнал бы он его? Нет, голос Якоба был для него чужой. Он ни за что не узнал бы его голоса, ведь хотя он многое помнил, но голос Якоба забыл начисто. Этот голос полностью стерся из его памяти, лишь изредка он слышал шепот у самого уха, беззвучный шепот, а услышав, пугался и озирался по сторонам.

Разумеется, мысли Эрнеста не совпадали с мыслями Якоба. Якоб там, у себя в Америке, уж точно не считает нужным ставить себя на место Эрнеста. Возможно, он сильно разочарован, но не унывает, а если порой такое случается, то никогда этого не покажет. Он будет добиваться своего. Даже если его желания в конце концов не осуществятся, однако он, по крайней мере, сможет сказать себе, что сделал для этого все возможное. Всегда есть какой-то выход, и сейчас ему для этого пригодился Эрнест, как тогда в Гисбахе, так же, как впоследствии пригодился Клингер, безусловно, так же, как в Америке он наверняка использовал кого-то еще. Тот, кто был Якобу полезен, получал право на несколько секунд внимания и, если повезет, мог наслаждаться его похвалой, тот же, кто ему ничем помочь не мог, не удостаивался больше такой чести. Якоб никогда не сдается. Якоб уже все продумал за Эрнеста. Якоб не оставит ему времени на размышление. Якоб от него не отстанет.

Ему удалось разыскать адрес Эрнеста. Найдя его, он убедился, что Эрнест еще жив, и, поскольку Эрнест жив, он мог быть ему полезен. Эрнест мог вступиться за Якоба перед Клингером, он найдет способ выручить Якоба, найдет способ выпросить у Клингера денег, Клингер по старой памяти, конечно же, сделает все, что требуется, именно так это себе представлял Якоб, и, вероятно, был прав. Ради минувших времен они ему помогут, каждый по-своему. Эрнест при этом сыграет свою привычную роль — роль первопроходца и разведчика. Теперь его задание заключалось в том, чтобы освежить воспоминания старика и выудить из него деньги. Он должен разжалобить Клингера, которого едва знает, знаменитого Клингера, который его, конечно же, не вспомнит, потому что тогда, давно, великий писатель, так же как Эрнест, видел только Якоба. Клингер повидал мир, для него переезд с континента на континент — как для другого переезд на новую квартиру, он повидал столько отелей и знал стольких известных людей, что, естественно, не запомнил какого-то официанта, которого в последний раз видел тридцать лет назад.

Почему Якоб сам ему не написал? Зачем ему понадобилось брать в посредники Эрнеста? Значит, Якобу неприятно самому просить Клингера о помощи, он боится получить отказ? Почему он этого боится? У Клингера есть телефон, у такого человека, как он, знаменитого на весь мир и популярного, непременно есть телефон. Почему Якоб просто не позвонил ему? Номер телефона знаменитого писателя напечатан в телефонной книге, Эрнест проверял, его номер легко отыскать, но, судя по всему, Якоб не позвонил Клингеру. Или Клингер отказался с ним говорить? Клингер отказал Якобу так же, как Якоб отказывал другим? Эрнест еще не распечатал письмо, а мысли его давно уже вертелись вокруг Якоба. Путь к бегству был отрезан.

Эрнест ждал приезда своей кузины Жюли. Она была единственной, с кем бы он мог поговорить о письмах Якоба. Она была единственной, кто мог бы дать ему совет, однако он ее об этом не попросит. Об этом и подумать нельзя. Взаимопонимание между ними основывалось на его молчании. Ее очень мало интересовали его личные дела.

Жюли разъезжала по курортам одна. Уже двадцать лет подряд она каждый год ездила в Швейцарию, двадцать лет подряд ее муж, владелец фабрики детских игрушек, оставался дома в Париже. Сейчас дети уже выросли и уехали от родителей. Под предлогом лечения суставов один раз в год она уезжала на курорт в Цурцах, где на самом деле она побывала всего один-единственный раз, для того чтобы составить представление о местности и курсах лечения, на случай если у нее спросят об этом дома, а ее муж, который, по-видимому, даже не знал, чем так полезно лечение в Цурцахе, местностью вокруг курорта интересовался столь же мало, сколь и самочувствием своей жены. Многие годы Жюли останавливалась в небольшом отеле, находившемся неподалеку от квартиры Эрнеста, чтобы там встретиться со своим любовником-англичанином. Ни о чем не догадывающийся супруг отпускал женушку без малейшего подозрения. При Эрнесте она его почти никогда не упоминала.