Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Медицина

— Кто-нибудь желает высказаться?

Тишина. Сосудистые хирурги внимательно изучают состояние ногтей на руках. Сэм Глэтман подмигнул мне, но рта не раскрывал. Ну что за говнюк Илкади! Он прекрасно понимает, что оперировать лежачую девяностолетнюю бабку—безумие. Сам он никогда не притронулся бы к ней, но он готов к публичному вранью, лишь бы защитить престарелого ментора. Еще одно убийство Терминатора-1.

Я поднял руку и начал без разрешения председателя:

— Доктор Мошеш, не могли бы вы представить клиническую картину этой больной. Вы говорили о преходящих приступах ишемии, нельзя ли уточнить?

Вайнстоун метнул на меня недовольный взгляд, как бы говоря: «Заткнись ты, дай мне закончить разбор!» Мошеш невразумительно отвечал:

— Я полагаю, что у нее были приступы ишемии, я не осматривал эту женщину до операции, ее доставили в операционную из терапевтического отделения, а потом она умерла…

Негромкий смех раздался со стороны резидентов. Нельзя признаваться в таких вещах! Резидентам положено знать больных, взятых на операцию. Ключевое требование устава Американской хирургической ассоциации состоит в том, чтобы резидент оценивал состояние больного до операции и принимал активное участие в послеоперационном ведении. Все знают, что выполнить это правило порой невозможно — резидент часто впервые видит больного уже после анестезии. Но зачем рассказывать об этом сейчас!

— Доктор Манцур, вы будете говорить? — спросил Вайнстоун.

Я продолжал стоять все это время, от меня они так легко не отделаются.

— Уважаемый председатель, разрешите все-таки узнать у доктора Мошеша о симптомах.

Вайнстоун не слушал меня и смотрел на Манцура, наконец начавшего отвечать своим негромким голосом.

— Доктор Вайнстоун, это несчастье, бедная старушка, тяжелое каротидное поражение. Операция была обычной, шунт ввели и удалили без проблем, ничего больше я сделать не мог. Очень печально.

— Доктор Манцур! — выпалил я, прежде чем Вайнстоун мог остановить меня. — Клиника! Была у нее клиника или нет? Каково было ее общее состояние, она могла передвигаться?

«Крестный отец» обернулся и посмотрел в мою сторону. В аудитории стояла тишина. Никому не приходило в голову спрашивать великого Манцура о показаниях, для Манцура показанием к операции было его желание оперировать, много лет он терпеливо подтверждал эту очевидную истину.

— Доктор Зохар, — произнес он медленно и отчетливо, — пациентка страдала от головных болей и головокружения, у нее был значительный стеноз. Почему вы не слушали доктора Илкади?

— Это всего лишь неспецифические симптомы, а не клиника преходящей ишемии. Девяностолетняя старуха была прикована к постели, не так ли? Я не вижу ни одного показания к операции!

Вайнстоун поднял руку.

— Позвольте перейти к следующему разбору, — прервал он дискуссию и обратился к Малкольму Раску, который вел протокол конференции. — Доктор Раск, каково наше заключение?

Махмуд Сорки сидел на последнем ряду — намного выше остальных. Он всегда опаздывал на М&М конференции и ждал повода заявить о своем присутствии. Он не был сосудистым хирургом и не имел большого опыта в этой области. Ему не хватало терпения, необходимого для успешного выполнения филигранных операций на крошечных кальцинированных и склерозированных сосудах. Он никогда бы не стал углубляться в разбор какой-то сосудистой операции, но сегодняшняя конференция раздражала его. «Как смеет этот ничтожный слизняк Зохар задавать вопросы самому Джозефу Манцуру? Спрашивать Манцура о показаниях? Смешно!»

Махмуд Сорки давно понял, что я возмутитель спокойствия. Он считал, что я просто напичкан бестолковыми комментариями и вопросами. «Преподаватель хирургии? Профессор? Задница, а не профессор! Все они бумагомаратели, могут держать в руке только ручку и ничего больше. Носятся со своими книгами, бесполезные хирурги. Тормоза. Нет никого быстрее Сорки, я — лучший скальпель Парк-госпиталя. И весь город это знает, я не зря получил премию „Лучшего хирурга года“. Желчный пузырь — сорок пять минут от разреза до последнего кожного шва! Гастрэктомия — фигня! Несколько сшивающих аппаратов — вжик! вжик! — и желудок в банке с формалином!»

Он перевел взгляд на Вайнстоуна. «И что же наш уважаемый председатель? Почему не заткнет этому Зохару рот раз и навсегда? И зачем он взял на работу этого чертова иностранца, и на такую должность? Израиль, Южная Африка, опять Израиль, какая-то шарага в Миннесоте… Этот Зохар — настоящий библейский вечный жид. Да Вайнстоун сам такой же… Старая история — евреи любят окружать себя евреями. У себя на родине мы знаем, что делать с евреями, и они знают свое место. Но здесь в Америке надо быть осторожным, особенно если ты председатель Медицинского правления и должен ладить со всеми». Сорки не скрывал своих расистских взглядов и открыто высказывался на эту тему, иногда громче, чем было позволительно. Чаудри рассказал мне о разглагольствованиях Сорки в комнате отдыха: «Посмотрите на нашего вице-президента Альберта Фарбштейна — да он один выглядит, как пять жидов! Но этот парень, по крайней мере, понимает, как надо вести себя в Бруклине. С ним можно общаться. А Зохар? Безнадежен! Болтает слишком много: осложнения… показания… что вы думаете?., что надо было сделать?.. Похоже, они спят с Вайнстоуном в одной постели».

Для Сорки заключение Раска не было новостью. Со среднезападным акцентом, заметным, несмотря на все попытки казаться коренным жителем Бостона, Раск произнес:

— Доктор Вайнстоун, наше заключение таково: «Операция была показана, осложнение предотвратить было невозможно, лечение проведено в полном объеме».

Сорки усмехнулся, он знал, что у Раска кишка тонка сделать другое заключение. Раск никогда не осмелится высказать мнение, отличающееся от мнения начальства, за исключением промахов какого-нибудь рохли. Раск — цыпленок, импотент и слабак.

Он потянулся, играя мускулами, в свои пятьдесят лет он выглядел сорокалетним и был в прекрасной форме. Каждый день он до пота изнурял себя занятиями в спортзале на Стэйтен-Айленде, и не напрасно. Он до сих пор нравился женщинам и мог удовлетворять их пачками. Сорки перенесся мыслями в недавнее прошлое, в свою последнюю поездку на родину. Опиум, женщины, снова опиум — вот она, настоящая жизнь. Эти людишки не знают, как надо жить.

После возвращения с Востока он заметил, что у него слегка дрожат руки, но эти симптомы «отмены» длились недолго. Он глянул на маленького и толстого Вайнстоуна. «Интересно, он еще трахает баб? Да, Вайнстоун омерзительно богат, намного богаче меня. Но встает ли у него? Нет, конечно, — жалкий старик». Эта мысль позабавила Сорки и отвлекла от неприятных дум о неимоверном богатстве председателя.

Сорки взглянул на часы: пора покидать это никчемное сборище трижды болтунов. Рано утром ему позвонил Радецки и сообщил, что у мистера Пеллегрино, владельца ресторана, открылось повторное кровотечение. В пятницу Сорки удалил Пеллегрино часть желудка по поводу кровотечения, а сейчас у больного из желудка по зонду отходит свежая кровь. «Почему он опять закровил? Твою мать… Плохо. Этот идиот Зохар носится со своей ваготомией, хотя все знают: гастрэктомия — вот единственное и неоспоримое решение! Ну, ничего! Я — мастер хирургии Махмуд Сорки! И я решу эту проблему!» Он вытянул руки, чтобы проверить их состояние. Великолепно! Добрый глоток водки перед операцией заглушит последствия опиумного угара. А завтра после работы он снова пойдет в спортзал — надо избавиться от жировых отложений на животе, накопившихся за отпуск. Но тут он вспомнил, что не сможет. «Милостивый Аллах, только не это! Завтра же обед с Вайнстоуном и Манцуром! Ну, ничего, придется встретиться с евреем, это предложение старины Манцура. Херб тоже приглашен — будет с кем выпить».

Следующий случай со смертельным исходом представлял на конференции резидент четвертого года Рон Гавитуньо, речь шла о больном доктора Джо Бернштейна. У нас все называли его косоруким, к тому же он абсолютно не владел клиническим мышлением. Ходил даже анекдот среди наших резидентов: «Вопрос: „Как остановить прирост населения Бруклина?“ Ответ: „Позовите Джо Бернштейна“».

Джо оперировал в каждом госпитале, где только мог получить на это разрешение. Медицинский центр университета Милд-Стейт давно вышвырнул его вон. И хотя Джо славился своей анекдотичной некомпетентностью, его финансовые дела шли довольно неплохо. Он был обаятелен, со всеми на дружеской ноге, не наживал врагов. Джо умудрялся растворяться в большом количестве лечебных учреждений, поэтому его многочисленные осложнения были незаметны. Он перетасовывал свои большие операции, дающие осложнения, с кучей маленьких и мастерски проделывал трюк с ранней выпиской и последующим лечением осложнения в другом госпитале. К примеру, при операции пожилого человека по поводу рака толстой кишки в Парк-госпитале его можно было отправить домой уже на пятые сутки. Когда дома у него на седьмые сутки разваливаются швы на кишечнике, Джо направляет его в госпиталь Раби-Маймон. И если больной в конечном счете умирает, эта смерть не будет проходить как осложнение и подвергаться обсуждению, ведь операция была выполнена в другом госпитале.