Дикая любовь - Юрий Коротков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маша долго ждала у решетчатой ограды, вглядываясь в толпу на школьном дворе. Мимо прошли две старшеклассницы, одна выговаривала другой:
— И вообще, это унизительно. Я бы не позволила так с собой обращаться. Хочет иметь молодую любовницу — пусть снимет квартиру…
Маша наконец решилась спросить про Максима, девицы мельком оглянулись и указали на Галю, выходящую из школьных ворот:
— Вон из одиннадцатого.
Маша робко подошла к Гале.
— Он уже ушел, — ответила та. Двинулась было дальше и вдруг остановилась, с любопытством сверху вниз разглядывая тощую малолетку. — А ты, наверное, Маша?
— Откуда вы знаете?
— Догадалась, — снисходительно усмехнулась Галя. — Они еще с третьего урока отвалили с этой дурой. За город куда-то. Опять до ночи сиди ее жди, как привязанная. Разоряешься с ней, кормишь — от этого ее тошнит, а того они вообще не едят — а она ночевать только приходит, как в гостиницу. Скоро вообще к нему переедет, — Галя со злостью чиркнула зажигалкой, затянулась. — Ему лэп-топ подарили с винчестером — штуки на две грин, а мне — вот, — она брезгливо оттянула щепотью пеструю куртку. — Я этого тряпья в любом комке за дерево куплю…
Маша, замерев, исподлобья смотрела на нее. А Гале, видно, и выговориться хотелось, и особое удовольствие было сказать это не кому-нибудь, а Маше.
— А Макс-то! На американку запал, дешевка, а в ней американского — только паспорт. Без слез не взглянешь, деревня деревней, а он над ней трясется…
— А ты, наверное, Галя? — вдруг спросила Маша.
— Да… — опешила та, оборванная на полуслове. — А ты откуда знаешь?
— Догадалась. — Маша резко повернулась и пошла от нее.
Мотоцикл мчался по шоссе. Сью сжалась за спиной у Максима, пряча голову от ледяного ветра. За городом была уже зима, морозная, но бесснежная — снег опаздывал в этом году, давно иссякли, выдохлись осенние дожди, но ни одна снежинка еще не упала на землю. Между деревнями и перелесками открывались до горизонта бугристые, окаменевшие поля.
Они проехали Сергиев Посад, морозно посвечивающий золотыми куполами, по ухабистой грунтовке добрались до низеньких ворот богадельни. Прогнивший, щербатый забор был прислонен к стволам деревьев. За воротами был голый старый парк и обшарпанная каменная усадьба с пузатыми колоннами на крыльце.
Максим медленно подъехал к усадьбе. Было послеобеденное время, и обитатели богадельни, древние старики и старухи в торчащих из-под засаленных пальтишек халатах и бесформенных брюках, выползали на свет. Подслеповато щурясь, они молча разглядывали неожиданных гостей. Максим и Сью в ярких пуховиках и шлемах казались здесь инопланетянами…
— А вы кто им будете? — настороженно спросила заведующая, сама похожая на своих подопечных, только чуть поживее и поприличней одетая. Максим и Сью сидели перед ее столом в кабинете.
— Да, в общем, никто, — пожал плечами Максим. — Просто мы давно их разыскиваем…
— Нет у нас таких, — отрезала тетка. Она суетливо перебирала на столе какие-то бумаги, стараясь не смотреть на гостей.
— Но нам дали точный адрес, — сказал Максим.
— Где дали?
— В американском консульстве.
— Что происходит? — негромко спросила Сью по-английски.
— Не понимаю, — так же негромко ответил Максим.
Услышав иностранную речь и слово «консульство», тетка съежилась, испуганно глядя на них.
— Так это… умерли оба… — пролепетала она. — Мы просто документы не успели еще оформить…
— Когда? — упавшим голосом спросила Сью.
— Да вот весной. В марте Анциферов, и Антонов за ним сразу… Знаете, очень они друг друга не любили, — зачастила тетка, торопясь перевести разговор на другое. — У нас контингент особый, сами понимаете, люди старые — обижаются легко и по пустякам, и надолго, но у них не так, у них с той жизни, — махнула она за окно, — что-то было…
Максим и Сью переглянулись.
— Да-да. А что было?
— Я, конечно, точно сказать не могу, — понизила голос заведующая. — Оба ведь долго сидели — и до войны, и всю войну, и до самой амнистии… И говорят, что это один другого в НКВД сдал как американского шпиона — то ли Антонов Анциферова, то ли наоборот, а другой его по тому же делу за собой потянул. И вот представьте, сидели в одном лагере и в одной бригаде работали — фамилии-то по алфавиту рядом… И до того они друг дружку не любили, что, когда Антонов к нам поступил и узнал, что Анциферов здесь — так просто уйти хотел. Но, сами понимаете, выбирать-то не приходится… Так и жили в одной комнате и, не поверите, за двадцать лет друг другу слова не сказали! Больные оба, легкие на Севере отморозили — я думала, года не протянут. А они, честное слово, будто на этой нелюбви и держались двадцать лет. Будто пережить один другого хотели… А в марте Анциферов загрипповал — сами помните, какой грипп-то ходил — и за три дня сгорел… И вот к чему я это все говорю, к чему начала: как Анциферов умер, так Антонову будто и жить стало незачем. В тот же день лег и уже не вставал. Так и похоронили рядом…
— А что-нибудь осталось? Фотографии?
— Да нет, — пожала плечами заведующая. — Родных-то нет. А нам хранить ни к чему… Вот только, — встрепенулась она, — когда вещи разбирали — да какие там вещи! — у обоих одинаковую фотографию нашли. Артистка, что ли, тогдашняя, вроде Веры Холодной? Я помню, удивилась, оставила, все спросить у кого-нибудь хотела… — она пошарила в ящиках стола, в шкафу и достала, наконец, две пожелтевшие фотографии юной барышни в шляпке с вуалью, протянула одну Максиму, другую — Сью.
Сью осторожно стерла пыль с лица семнадцатилетней Пра.
— Может, вы знаете? — спросила заведующая. — А то мы тут с завхозом поспорили даже.
— Нет, — ответил Максим. — Наверное, артистка…
Когда Сью вышла из кабинета, тетка придержала в дверях Максима за локоть и негромко сказала, пряча глаза:
— Вы не сомневайтесь, мы документы-то оформим, все что положено… Вы же знаете, какие нам деньги собес дает — на еду старикам не хватает, на белье постельное. И гуманитарка не доходит, всю воруют… А тут две пенсии… Я же не себе в карман…
На голом, сиром кладбище без венков и оград они нашли две соседние могилы. Сью, сдерживая слезы, достала фотоаппарат, отошла подальше, чтобы в кадре уместились оба покосившихся креста, речушка за кладбищем в низине и церковь за рекой.
— Я не понимаю, — сказала она. — Они любили одну женщину, и оба ее потеряли. Они должны были любить друг друга в память о ней, а они всю жизнь ненавидели… Я думаю, отец Пра сделал умно, когда увез ее отсюда. Здесь страшно любить. Еще страшнее, когда тебя любят…