Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов

Воздух чуть слышно потрескивал, пронизанный электричеством. Молекулы слабо светились, словно крохотные шаровые молнии. Ударялись в лицо Есаула, бесшумно взрывались, вонзая микроскопические иголки. Потаенное око страдало в костяной глазнице, было повернуто внутрь, переполненное видениями.

«Спарка» Су-25 летит над пустыней Регистан — красное безбрежное пекло с круглыми куполами барханов. Бусины каравана — зыбкая вереница верблюдов, волнистая строчка следов. Самолет в боевом развороте пикирует на караван — рыжие взрывы бомб, красно-белая пыль. Распластанные верблюды плоско лежат на песке, раненый зверь, выбрасывая длинные ноги, безумно бежит по пустыне. Стеклянный удар в самолет, срезанная плоскость крыла, убитый окровавленный летчик. Толчок катапульты, отлетающий крест самолета, паренье в прохладном воздухе под пузырящимся белым шатром. Паденье в горячий песок, в стороне догорают обломки машины, черная копоть в небе. Он бредет по пустыне, удаляясь от страшного места, оставляя на склонах барханов отпечатки следов. Отдаленный вой двигателя кружит в пустыне, приближается, пропадает. На склоне, выбрасывая струи песка, возникает «тойота», пулемет над крышей кабины, в открытом кузове моджахеды в приплюснутых шапках, в развевающихся долгополых хламидах. Он лежит за барханом, отстреливаясь из пистолета, посылает выстрелы в кромку песка, откуда стучит пулемет, окружает песчаными вспышками.

Удар под ребро, гаснущее бледное небо, медленное возвращение в явь. Он лежит на железном дне, под кузовом трясется дорога, сверху, из неба, смотрят на него черноусые смуглые лица, огненно-черные ненавидящие глаза. Он висит под сосновой балкой во дворе афганского дома, в глинобитной стене мерцает голубой изразец. Курица стряхивает с себя петуха, бежит по сухой земле. Над изгородью проплывают головы горбоносых верблюдов, гулко звенит бубенец. Мальчик в розовой шапочке запустил в него камнем, промахнулся, стук камня о стену. Высыхающая лужа мочи под его босыми ногами. Мухи прилипли к ране, к запекшимся горьким губам. В его воспаленных глазах, в помутившемся разуме возникает виденье. Из бледного неба, огромный, лучистый, появляется ангел. Исполин — слепящее светом лицо, пылающие белые крылья, растворенные громогласные губы, откуда несутся слова пророчества о его богоизбранности, о его великой судьбе.

— Василий. — Голос прокурора заставил его очнуться. — Ты самый из нас продвинутый. Ты несомненный лидер. Найди какой-нибудь выход. Как скажешь, так и поступим.

— Пока что у меня нет решения. — Есаул смотрел, как над дубом несется фиолетовый сгусток, в котором что-то беззвучно мерцает, и листва шипит и трепещет, будто с дуба сдирали громадную рубаху. — Пока что сделаем следующее. Через пару недель из Москвы в Петербург отплывает свадебный теплоход, на котором будут светская львица Луиза Кипчак и ее жених, угольный миллиардер Франц Малютка. Туда приглашен Куприянов. Там же окажется Президент Парфирий. Мы все должны присутствовать на борту теплохода. Зачем? Я и сам не знаю. Но делайте, как я сказал.

— Конечно, — торопливо произнес прокурор. — Ведь ты у нас лидер.

По крыше бунгало жестко хлестнуло. Под навес занесло холодную горсть капель, обрызгало сидящих. Издалека по лугу приближался туманный столп, ширился, густел, соединял небо и землю. Обрушился на бунгало слепым, дымным грохотом, водяной тьмой, холодом, гулом. Трава вокруг пузырилась и блестела, будто в ней скакали тусклые стеклянные рыбы. Дуб ревел в водопаде. Залитая жаровня погасла. Повара, сгибаясь, укладывали в траву недожаренного кабана, натягивали балахон из пленки. Слуги с зонтиками, мокрые, в прилипших одеждах, подбегали к бунгало. Все, кто сидел в застолье, вскакивали, слепо ныряли под перепончатые укрытия, бежали по газону, а за ними гнались водяные всадники, хлестали с седел нагайками, секли саблями, вонзали стеклянные пики.

Есаул остался сидеть, глядя, как холодные струи вгоняют гвозди в доски стола, стучат по объедкам, бутылкам водки. Жутко сверкнуло и ахнуло над головой, слепя и сметая. Расплавленная жила опустилась с неба, коснулась дуба, пролилась по стволу в корни, раскалывая надвое гигантское дерево. Блистающий колун развалил бугристый ствол, тот распался, и среди белых волокон, как в гробнице, обнаружилось темное тело — круглая голова, покатые плечи, сложенные на груди великаньи руки. Бог Перун лежал в саркофаге, окруженный древесной плотью. Через него перескакивали стеклянные волшебные рыбины. Над ним проносилась черная магма неба. Вокруг разметалась растерзанная взрывом крона.

Есаул, оглушенный, испытывал небывалое счастье, словно его коснулся огненный перст небес. Взял с тарелки кабаний пупок, вонзил зубы в жилистую горькую мышцу. Вышел наружу, охваченный водопадом. Стоял под ливнем среди белых древесных осколков и ворохов черной листвы. Жевал жертвенный отросток, соединился пуповиной зверя с магическими силами мира. Взирал на поверженный дуб, на разбросанных по траве опаленных белок и дятлов.

Глава четвертая

Еще одна встреча, задуманная Есаулом как акт стратегической разведки, состоялась в закрытом, элитном клубе «Джентльмен», что соседствовал с роскошным казино «Золотой век». В советские времена в доме с античным фасадом располагался Дворец культуры, теперь же здание было перестроено, приобрело вид экзотического храма с золочеными колоннами, было усыпано разбегавшимися по фасаду огненными змеями. Неоновая танцовщица то исчезала, пропадая в фонтанах огня, то появлялась, кружась вокруг блистающего шеста. Весь окрестный квартал переливался, мерцал, был завешан электрическими гирляндами, уставлен тропическими иллюминированными пальмами. В дразнящем, возбуждающем зареве, черные, в перламутровых отливах, проскальзывали дорогие автомобили, отражая в стеклах вспышки самоцветов. Останавливались перед входом, где их встречал огромного роста полуголый зулус в набедренной повязке, с плюмажем. Охрана окружала тяжеловесный автомобиль. На асфальт опускалась волевая стопа богатого джентльмена, на минуту открывалось надменное лицо. Очередной посетитель нырял в зеркальные двери казино, сопровождаемый поклонами африканского вождя.

Именно сюда, в разраставшийся посреди Москвы Лас-Вегас, приехал поздним вечером Есаул, чтобы повидаться со своим главным соперником, претендентом на президентское кресло Аркадием Трофимовичем Куприяновым и его спонсором, угольным магнатом Францем Егоровичем Малюткой, чья счастливая свадьба с Луизой Кипчак обыгрывалась во всех гламурных журналах и светских телевизионных программах.

Они сидели втроем в небольшом ресторанном зале, не торопясь заказывать ужин. Одна стена ресторана состояла из сплошного звуконепроницаемого стекла, за которым переливалось великолепное пространство казино. Противоположная стена была так же стеклянная, за ней располагался вольер с живыми павлинами. Горделивые птицы возносили надменные головы на тонких шеях, распускали громадные веера изумрудно-золотых, фиолетово-синих хвостов, трясли изящными хохолками, напоминавшими горящие бенгальские огни. Немногочисленные гости, сидящие за столиками, могли любоваться одновременно живыми павлинами, поражавшими драгоценным оперением, и павлинами электрическими, рассыпавшими в зале казино магические ворохи искусственных бриллиантов, сапфиров и изумрудов.

— Продолжайте, Франц, мне так интересно. История вашей любви заслуживает того, чтобы превратиться в телесериал. — Есаул, изображая наивысшее внимание, обволакивал Малютку своим восхищением, в котором присутствовали симпатия, мужская зависть, благоволение. — Вы — баловень, любимчик Гименея. Мало кто пережил столь бурный, ошеломляющий роман.

Франц Малютка расцветал от этой дружеской лести, был польщен признаниями могущественного человека, отношения с которым еще недавно казались небезупречными, но теперь приобретали род дружбы. Он возвышался над столом, как скала, одетая в дорогой английский костюм, под которым напрягалась могучая мускулатура. Из ворота рубахи вздымалась короткая, в розовых жилах шея, на которую была насажена маленькая сверхплотная голова, — твердые скулы, расплющенный нос, низкий лоб и кудрявый черноволосый чубчик. Он выглядел свирепо и благодушно, был жесток и сентиментален, казался настороженным и в то же время мягко расслабленным.

— Так где же вы познакомились со своей будущей женой?

— Да вот, Аркаша во всем виноват, — кивал Малютка на Куприянова, который снисходительно улыбался, поощряя откровения друга. Статный, плечистый, он напоминал безукоризненный манекен, на котором великолепно сидел дорогой костюм. Сероглазый, гладкий, барственный, он был похож на пресыщенного кота. Дитя успеха, он был исполнен уверенности в победе на президентских выборах, куда его влекли могущественные, необоримые силы внутри страны и за ее пределами. Он согласился на этот ужин втроем, чтобы насладиться превосходством над врагом, еще. но поверженным, но уже обреченным. Взирал на Есаула с легким снисхождением, как на человека, которому было невозможно помочь.