Даже не ошибка. Отцовское путешествие в таинственную историю аутизма - Пол Коллинз

– Знаю, – говорю я наконец. – Ты права.

В дом врывается Морган, вслед за ним входит и Марк.

– Как погуляли?

– Кормили уток в парке, – рассказывает Марк. – А потом он попытался к ним в пруду присоединиться.

– Ого!

Морган забирается ко мне на колени и рассматривает блестящие страницы фотоальбома. Затем ведет мой палец к одной из фотографий.

– Это ты, Морган. Ты здесь разворачиваешь свой подарок на день рождения.

Он ведет мой палец к другому снимку.

– Здесь тоже ты! Морган и папа читают книгу.

Он, как отпущенная пружина, срывается с моих колен и прыгает на стул у компьютера, где на «паузе» остановлена игра. Вернув ее к жизни нажатием мышки, он сосредотачивается на ней. Но вдруг отвлекается – надо сдвинуть стул в одну сторону, потом в другую, потом снова обратно. Я наблюдаю, как он подтаскивает один стул, потом еще один от обеденного стола к своему компьютеру, а для полной гармонии добавляет маленькую подставку для ног. Все это он выстраивает в линию перед компьютером и начинает в восторге прыгать туда-сюда, с одного стула на другой, не прекращая заниматься своей игрой.

С улицы раздается неизбежный сигнал такси. Я обнимаю его и пытаюсь, ухватив за подбородок, повернуть его голову:

– Морган… Морган? Он пялится в экран.

– Морган. Посмотри на папу, дружок. Морган… Мор-ган?

Взгляд скользит надо мной.

– Ты мой мальчишка Ты мой маленький мужичок. Я тебя люблю.

Он приваливается ко мне без слов и, удовлетворившись, продолжает играть. Когда я выхожу за дверь, он по-прежнему весь в своем компьютере. Моего ухода он не замечает.

– Билет туда и обратно до Беркхамстеда, пожалуйста.

– Что, простите? – переспрашивает кассирша.

– Туда… – стоп, стоп. Я забыл, где нахожусь. – Билет до Беркхамстеда с возвращением сегодня.[18]

– Восемь фунтов десять.

Я достаю деньги, и вместе с кошельком из кармана на свет извлекается множество бумажек, обретенных мною этим утром: билеты на метро, написанный на клочке адрес и время встречи, входной билет в Кенсингтонский дворец, где я проигнорировал советы аудиогида и, обгоняя толпы туристов и пробегая одну барочную комнату за другой, надолго остановился у портрета на лестнице.

– Ваши фунт девяносто, – она протягивает мне билет и монеты. – Следующий поезд в час ноль три.

Пытаюсь уложить все обратно в карманы.

– Спасибо, – я забираю свою «Гардиан» с самолетными конфетками и начинаю протискиваться к поезду по коридору, выложенному белым кафелем. В Викторианские времена станция Юстон была великолепна, с массивной дорической аркой на входе; все это было снесено в 1960-е годы ради современной бетон ной конструкции. Прогресс.

Поезд не спеша вывозит меня за пределы Лондона, лениво погромыхивая по эстакадам добрых сорок минут. Но вот, наконец, он неторопливо едет дальше, оставив меня на маленькой платформе. Идти пешком от станции – не менее получаса, так что я закидываю рюкзак за плечи и отправляюсь в путь.

Солнце припекает, мартовский ветерок дует через живые изгороди, редкие машины проезжают мимо меня по «неправильной» стороне дороги. Где-то далеко позади грохочет железная дорога Лондон-Бирмингем. Дорога начинает спускаться вниз, и я роюсь в рюкзаке: нет, воды у меня нет. Ну и ладно – буду дальше шаркать по галечной дорожке. Городские строения постепенно редеют, над дорожкой склоняются деревья.

Знак на старом доме впереди, на очередном повороте дороги, гласит: «Монтагью Пьяное». Я внимательно прислушиваюсь, ожидая услышать, как кто-то наигрывает что-нибудь из Элтона Джона или другие популярные мелодии, – но нет, ничего. В доме не раздается ни звука, движения тоже нет. Только ветер. Так-так, я сейчас в Норт-Черч, Северной церкви – маленькой деревушке, отделившейся от Беркхамстеда. Тихое место, особенно в среду после полудня. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Как же это место выглядело тогда?

Впереди за поворотом я наконец вижу то, что мне нужно. Этот путь деревенские жители проделывают уже тысячу лет. Перехожу улицу от паба «Джордж и Дракон» и иду вниз к церковному двору по тропинке, петляющей среди распускающихся нарциссов: тропа кружит, то поднимаясь на возвышение, то опускаясь в низину, а вокруг – только трава и покосившиеся старые могильные камни.

Я пробую толкнуть массивную деревянную дверь. Заперто. Стучу – ничего. Стучу снова, затем бреду назад, все время глядя вверх на каменную громаду церкви, возвышающуюся надо мной.

– Э-эй! – кричу я. Ветер шелестит в нарциссах. – Эге-ге-е-ей!!! Ошибся дверью, наверное. Я обхожу церковь кругом, любуясь великолепными массивными стенами, возведенными в херт-фордширском стиле из квадратных каменных блоков. Точно такие же стены были, наверное, у той темницы, где некогда держали Дикаря. Более поздняя часть старой церкви относится к XV веку, более старая – к XI. Когда-то, подумал я, и эта древняя часть была новой; один Бог теперь знает, сколько времени простоял здесь храм – предшественник этого.

Трудно представить, но боковая дверь выглядит еще старее, чем первая.

– Ау!.. Ваше Преподобие! Вы тут?.. Нет, я здесь явно один.

Он должен жить неподалеку – или обычно священники живут непосредственно в церкви? Обнадеживающая мысль: скорее всего, он в доме рядом. Однако соседний дом оказался школой, закрытой на весенние каникулы; так-так, а вот следующее строение – деревянное, скромное, небольшое. Явно жилище божьего человека!

– Ау, Ваше преподобие! – Я заглядываю в грязное оконце. Да нет, это всего лишь сарай.

– Вы ищете преподобного Харта?

Оглядываюсь; женщина в соседнем дворе развешивает белье.

– Да-да, его.

– Тогда вам надо вон туда, – она показывает в сторону церковного двора.

– Конечно-конечно. Спасибо.

Я иду обратно через ряды могил и – ага! – замечаю мужчину на тропинке. Взглядываю на часы: я еще не опоздал, очень хорошо, а не то – вдруг человеку духовного звания пришлось бы меня ждать! – корчиться мне тогда на адской сковороде лишний часок.

Мы подаем друг другу руки. Я ожидал встретить в этой глуши согбенного старика, но он выглядит как мой ровесник и как две капли воды похож на британского актера Тимоти Сполла.

– Итак, вы ищете Мальчика-дикаря, – говорит он.

Он листает кладбищенский гроссбух, разместив его на кафедре. В нефе неосвященной церкви холодно и темно; немного света проникает лишь через узорчатые окна.

– Сейчас посмотрим, 1785-й, 85-й… – палец преподобного скользит по строчкам. – Ага, вот и он. «Питер, по прозванию Мальчик-дикарь. Похоронен 27 февраля 1785 года. Хм-м…»

– Что-то не так?

– Пять дней спустя после смерти. А хоронят обычно в течение двух дней…

– Странно.

– Парень необычный, с какой стороны ни взгляни. А плита его памяти у вас за спиной.

Он указывает на южную стену нефа, самую старую часть церкви, стенам которой уже тысяча лет. Медная табличка, привинченная к камню двести лет назад, едва различима в темноте:

Памяти ПИТЕРА, известного по прозванию Мальчик-дикарь, который был найден диким в лесу Хертсвольд около Ганновера в 1725 году; тогда ему было примерно двенадцать лет. В следующем году он был привезен в Англию по приказу королевы Каролины и препоручен искуснейшим мастерам. Когда же была подтверждена его неспособность говорить и обучаться, Ее Величество обеспечила ему достойное проживание на ферме в этом приходе, где он и дожил до конца своих невинных дней. Скончался 22 февраля 1785 года, в возрасте приблизительно семидесяти двух лет.

Я смотрю на пол под табличкой.

– Похоронен он именно здесь? – киваю я на плиты пола.

– Вы разве еще не видели могилу?

– Нет. Не трудно будет ее найти?

Преподобный Харт приглашает меня идти за ним и указывает на тяжелую боковую дверь, через которую прихожане выходят, покидая службу:

– Вот сюда.

Дорожка, ведущая в церковь, за долгие годы настолько глубоко врезалась в землю, что посетитель шел как в траншее. Так что мой взгляд сразу упирается в покрытый мхом старый камень за разросшимся кустарником.

Питер

Мальчик-дикарь

1785

Я долго-долго пялюсь на эти слова. Наконец-то я его нашел.

– Через час библиотека закрывается. Принимаем последние читательские требования.

В животе у меня урчит. Ничего не ел, кроме купленного несколько часов назад на станции шоколадного батончика. Но надо сосредоточиться: скоро закрытие. М-да, зал редких изданий Британской библиотеки – не самое уютное место: нет ни ручек, ни сумок для переноски книг, ни воды, нет ничего: только вы и книги. Озираюсь вокруг: ряды и ряды полированных столов и ламп, за которыми ученые мужи внимательно изучают бесценные тома. Кроме меня, никто не поднимает головы.

У меня у самого немалая стопка книг: от статей Поупа и Дефо и толстых томов «Джентельменз Мэгэзин» до увесистых томов Монбоддо с его злополучной эволюционной теорией. Все упрятано здесь. Есть еще несколько современных книг, которые пока мало меня беспокоят. Наугад беру одну из них: антрополог Вернер Старк[19]. Здесь есть краткая глава, посвященная детям-дикарям, но книга была написана тогда, когда Старк давно уже стал пенсионером, и создает впечатление бессвязной старческой болтовни. Я готов уже отложить книжку обратно в стопку, но тут мое внимание привлекает некое словосочетание.