Великие химики. В 2-х т. Т. 2 - Калоян Манолов

Наконец на трибуну поднялся сам Бертло.

— Господин президент, господин министр, мои дорогие коллеги, друзья, ученики, я глубоко тронут и польщен той честью, которую вы оказали мне. Мы можем заявить во всеуслышание, что ни один из ученых, сделавших величайшее открытие, не может претендовать на признание каких-то своих исключительных заслуг. Наука, главным образом, — творчество, осуществляемое в течение продолжительного времени усилиями тружеников всех поколений и всех наций… Наука — благодетельница человечества… Благодаря ей осуществляется современная цивилизация. Я всегда старался отдать свои силы и знания родине, быть до конца верным истине. Это единственная цель моей жизни.

Медаль, которую вручил ученому президент республики, изображала ученого сидящим за столом в лаборатории. Две женские фигуры, олицетворяющие Родину и Истину, возвышались над ним.

Слова Бертло были встречены в зале овациями. Звуки: «Марсельезы» слились с приветственными возгласами многотысячной аудитории.

— Да здравствует республика!

— Да здравствует Бертло!

Любовь к науке, жажда творческого труда не позволили? Бертло даже в преклонном возрасте расстаться с делом всей его жизни. Он продолжал упорно работать. Правда, теперь он нередко уединялся в своем кабинете, предаваясь философским размышлениям.

Статьи, монографии… Новые идеи находили воплощение в десятках статей и книг: «Наука и воспитание», «Наука и свободная мысль»… — в этих трудах развивались идеи, высказанные ранее в «Науке и философии», «Науке и морали» и многих других произведениях.

Особенно своеобразным было отношение Бертло к атомно-молекулярной теории. В то время почти все химики восприняли идеи Канниццаро, провозглашенные им на конгрессе в Карлсруэ. Бертло же долгие годы отвергал реальность атомов и продолжал использовать эквиваленты, введенные Дальтоном. Он упорно отказывался воспринимать структурную теорию. Но в год своего 50-летия Бертло изменил свою точку зрения на атомно-молекулярную теорию и начал писать формулы так, как писали их уже больше 30 лет ученые всего мира. Он нашел в себе волю отречься от своих старых взглядов и воспринять то, что еще вчера он с недоверием обходил стороной. В одном из своих писем к Ле Шателье он писал:

«Главное достоинство ученого не в том, чтобы пытаться доказать непогрешимость своих мнений, а в том, чтобы суметь отказаться от всякого воззрения, представляющегося недоказанным, от всякого опыта, оказывающегося ошибочным».

Весть о внезапной смерти любимого внука глубоко потрясла ученого. После смерти старшей дочери Софи и Марселей Бертло перенесли свою любовь на ее единственного сына. Девятнадцатилетний юноша избрал военную карьеру и уехал в Индикт. Возвращаясь в отпуск на родину, он погиб в железнодорожной, катастрофе.

Госпожа Бертло после этого несчастья долго и тяжело болела…

— Что будет с мужем, когда я умру? — Эта мысль мучила Софи. — Он не перенесет моей смерти.

Тревога ее была не напрасной. Бертло не смог пережить страшной потери. День смерти жены стал и его последним днем.

Весть о смерти Софи и Марселена Бертло облетела всю Францию. Правительство объявило об организации торжественных гражданских похорон знаменитого французского ученого, великого гражданина и мыслителя Марселена Бертло. Депутаты парламента единодушно одобрили решение похоронить Бертло в Пантеоне, но весть об этом решении правительства встревожила детей Бертло. Ведь это означало, что отец будет навсегда разлучен с их матерью, а никто не имел права разлучать их и после смерти. Общественное мнение страны поддержало желание детей Бертло. Правительство заново пересмотрело свое решение, и на траурном заседании парламента 23 марта было объявлено: «Захоронить Марселена Бертло и мадам Бертло в Пантеоне».

Траурная процессия медленно двигалась к величественному зданию Пантеона. Проститься с великим ученым пришли президент республики, министры и депутаты, делегации со всех концов мира и десятки тысяч французов. Состоялись лишь гражданские похороны, без участия церкви — ученый Бертло был атеистом. Орудийными залпами Франция отдавала последние почести своему великому сыну.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ЗИНИН

(1812–1880)

Той весной ветвистый дуб в саду Саратовской гимназии стал свидетелем необычных соревнований между гимназистами и семинаристами. Их было человек двадцать: одна группа из гимназии, другая — из духовной семинарии. Мальчики состязались в латыни, математике, философии, словесности.

Каждая группа выставляла своего кандидата — самого начитанного, самого способного, самого сильного. Один из соперников должен был задавать своему противнику вопросы, а тот — быстро и остроумно отвечать, затем они менялись ролями. Постепенно страсти разгорались, и спокойное собеседование превращалось в ожесточенный спор.

Как всегда, честь гимназистов защищал Николай Зинин. Высокий, широкоплечий, подтянутый, он выигрывал у своего противника — круглолицего Михаила Лаврова. Карие глаза? Зинина сверкали от возбуждения, голос дрожал.

— Не знаешь, Миша! Сдавайся! — крикнул один из гимназистов.

— А хочешь, давай состязаться и в силе, — предложил Николай. Он быстро сбросил китель, завернул рукава рубашки, ловко обвил руку выше локтя толстой веревкой и, сжав кулак, согнул руку. Веревка врезалась в напрягшуюся мышцу и через: мгновение лопнула.

— Ура! Коля — первый силач! — кричали гимназисты.

Лавров не решился проделать то же, но предложил состязаться в прыжках. В этом соревновании приняли участие и остальные.

Сняв кители, высокие и жесткие воротники которых сжимали горло, юноши начали прыгать через деревянный забор.

И опять Зинин был первым: он прыгал выше всех. Разбегался, упруго отталкивался и красиво взлетал вверх. Но при последнем прыжке Николай задел ногой высокую изгородь. Потеряв равновесие, он перевернулся и упал на спину. Страшная боль пронзила его, подняться не было сил.

Товарищи на руках отнесли Зинина в комнату, побежали за врачом, тот установил, что перелома позвоночника нет, но повреждена почка и отныне Николаю настрого запрещены подвижные игры и гимнастические упражнения.

Для Николая это запрещение было тяжелым ударом. Не бегать, не прыгать, не бороться — что за жизнь! Николай стал искать утешения в книгах. Жаждущий знаний юноша читал все, что попадалось под руку в провинциальном Саратове. Свободный доступ в единственную библиотеку города — при гимназии — имели только учителя, но библиотекарь, человек добрый, разрешал любознательным ученикам пользоваться книгами. Оттуда гимназисты и приносили тайком Николаю Зинину тома Вольтера и последние выпуски «Европейского вестника».

Прошло несколько недель, и Николай поправился. Он снова был среди гимназистов. Но теперь единственным отдыхом от напряженных занятий для него оставались пешие прогулки. Вместе с друзьями — Лавровым[37] и Губером[38] — он часто бродил по окрестностям Саратова, собирал растения для гербариев, обсуждал прочитанные книги, слушал стихи Пушкина и Лермонтова, которые Губер читал особенно охотно; он и сам писал стихи. Теплые летние ночи они проводили иногда на берегу Волги. На костре варилась уха, а они, лежа на траве, мечтали о будущем.

Николай мечтал учиться в университете. Но откуда взять средства? Дядя его уже стар, да и сейчас денег едва хватало, чтобы платить за учебу в гимназии. А ему так хотелось в университет!..

Четыре года в гимназии пролетели незаметно. Наступил день, когда друзьям пришлось расстаться, Губер досрочно получил диплом и уехал с отцом в Петербург. Грусть сжимала сердце Николая, но дядя успокаивал племянника: пусть только он успешно сдаст вступительные экзамены, а уж до Петербурга они как-нибудь доберутся на свои скромные сбережения.

Окрыленный надеждой, Николай погрузился в книги. Однако увидеть столицу в тот год ему не довелось. Вскоре дядя Зинина тяжело заболел и умер. Приехала тетка из Пензы, объявила себя и своих детей единственными наследниками умершего, забрала все имущество и отбыла домой. Николай остался совсем один. О Петербурге уже не могло быть и речи, и все же мысль о поступлении в университет не оставляла его. А что, если поехать в Казань? Там ведь тоже есть университет.

Добраться до Казани в ту пору было не так-то просто. Эпидемия холеры, вспыхнувшая в Астрахани, посеяла настоящую» панику. Дороги были закрыты, люди боялись общаться друг с другом. Безнадежной была и мысль добраться водой.

Неожиданно счастье улыбнулось ему. К пристани причалила баржа с арбузами. Для разгрузки требовались люди.

— Возьмите меня, — попросил Николай. — Мне нужно добраться до Казани.

Спустя несколько часов баржа медленно плыла вверх по течению.