Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров

Не будем ставить в вину Энгельсу ни военные параллели, ни тезис о «всемирно-историческим поражении женского пола», поскольку становление любого нового учения нередко сопровождается преувеличениями. Но сохранение их сегодня (а эти идеи охотно развиваются в феминистском движении) – уже атавизм. Любая мысль имеет оборотную сторону, и если в результате «поражения» женщина становится рабой, то следует думать, что прежде рабом был мужчина. И если сбросить его иго – значит восстановить справедливость, то не во имя ли той же ценности совершалось свержение матриархата?

Считается, что матриархат мог править там, где не было возможности определить отца ребенка, но все же не формирование патрилинейности определяет характер социальных отношений в брачном союзе, меняет дело перемена способа производства, появление нового слоя реальности, где главную роль начинает играть мужчина. Именно это ставит его во главе семьи, а с ней и социума.

Матриархат сохраняется там, где правит возможность чисто стихийной, не требующей специальных процедур, передачи опыта, которая основана на действии биологических инстинктов и элементарных форм обучения «технике жизни» простым подражанием. Патриархат приходит на смену, вовсе не потому, что возникает необходимость наследования собственности. Строго говоря, во время этой первой революции ее вообще не существует, принципы публичного права еще даже не начинали складываться. Собственность как особый социальный институт является не столько причиной, сколько (весьма отдаленным) следствием этих перемен и потому появляется значительно позднее. Здесь действуют совсем другие факторы, связанные с резким усложнением и диверсификацией первобытного производства.

Одним из основных является изменение состава и взрывное увеличение объема того информационного массива, освоение которого требуется для овладения способом интегрального жизнеобеспечения первичной общины. Это связано с расширением инструментального фонда, усложнением техники его производства, наконец, с одновременным возникновением особых технологических связей, в которых способ использования одного орудия определяет порядок применения другого, технологически зависящего от предыдущих операций. Не менее важным условием выживания становится необходимость точного регулирования воспроизводства всей номенклатуры вошедших в арсенал сообщества орудий. Другими словами, в организации совместной жизни, кроме состояния среды, в расчет должны приниматься количественные пропорции ранее никогда не существовавших в природе вещей, производство которых к тому же не связано с непосредственным жизнеобеспечением. Это обстоятельство критично: ведь и перепроизводство каких-то одних орудий и дефицит других ставят под угрозу существование всей группы. Создание их запасов не способно решить проблему, ибо необоснованное отвлечение трудозатрат на производство излишков чего-то одного столь же гибельно, сколь и нехватка другого.

В результате радикально меняется состав информационного массива, который подлежит хранению и передаче в ходе межпоколенной коммуникации. Между тем биологические ее каналы уже не в состоянии обеспечить такую эстафету. К тому же объем информации переходит критические для перестраивающейся психики вида пределы. Таким образом, ее освоение оказывается доступным далеко не каждому индивиду. Остается напомнить, что информационный массив, о котором идет речь, не является предметом ни первой, ни даже второй сигнальных систем. Ведь практически все его содержание – это отсутствующие здесь и сейчас реалии, нередко вообще не существующие в природе вещи, но только он обеспечивает превращение абстрактной возможности их появлении на свет в реальную действительность.

Разрыв прямой связи впервые изготавливаемых предметов с физиологией организма требует и радикальной перестройки менталитета завершающего свою предысторию субъекта. Переходящая критический для психики животного порог сложности, интегральная деятельность нуждается уже не в реактивном, но в упреждающем управлении, что не в состоянии обеспечить стихийное, рефлекторное управление ею. В результате сознание развивающейся общины перестает руководствоваться голосом чисто биологической потребности, в его центре оказываются реалии совсем иного мира, и это не может не сказаться на ее внутреннем устройстве.

Для того чтобы понять глубину происходящих перемен, на время отвлечемся и вкратце очертим условия овладения новыми формами деятельности и те способности, которыми должен обладать их исполнитель. Вдумаемся. Еще нет письменности, более того, нет даже развитой системы знаков, с помощью которых можно было бы передать и воспринять необходимое знание. Строго говоря, нет и самого знания, как чего-то такого, что существует вне индивидуальной психики. Каждый раз сложнейшие (кстати, не только для того времени, ибо и сегодня попытка воссоздать древние технологии требует немалого напряжения интеллекта) инженерные решения, находятся случайно. (Во всяком случае, в результате действия механизмов, существо которых неизвестно.) Поэтому решение, найденное кем-то одним, обречено на умирание, оно не может быть воспринято и воспроизведено никем другим. Вся информация является достоянием только одного, и нет никакого (из привычных современности) способа поделиться ею.

К тому же и сама информация существует в весьма специфическом виде – в виде умения, которое сначала возникает только у кого-то одного. Известный историк архитектуры В. Л. Глазычев выделяет именно его как первую форму овладения любым ремеслом. «Это такая совокупность средств деятельности, по поводу которой нет ответа на вопрос: почему, если делать так, получится нужный результат, а если делать иначе – не получится? Пока мы имеем дело с умением, вопрос «почему?» незаконен, и его место занимают вопросы «как?» и «в какой последовательности?»[32] Человек должен каждый раз самостоятельно порождать огромные массивы информации. Удивительно, но «На уровне умения архитектор был в состоянии построить сооружения, объем которых оказался непревзойденным до конца XIX столетия, будь то великие пирамиды, зиккурат Этеменанки в Вавилоне, храмовые комплексы Боробудур на Яве, Аджанта и Карли в Индии или Ангкор-Ват в Кампучии. На этом уровне воплощения творческого потенциала архитектор был в состоянии организовать труд множества людей <…>. Он владел почти всеми способами обработки строительных материалов…»[33]

Словом, подлежащий передаче новым поколениям опыт огромен, в то же время следы специального понятийного аппарата, которым можно было бы воспользоваться в ходе межпоколенной коммуникации, невозможно найти не только в дописьменную эпоху (что вполне понятно), но даже в первых памятниках письменности, многочисленных египетских или шумеро-вавилонских текстах.

Правда, до сих пор не существует удобоприемлемой шкалы измерения информационных массивов, но можно использовать косвенные оценки. Так, например. Проектно-конструкторская документация (чертежи, расчеты, спецификации, сметы, пояснительные записки), обеспечивающая строительство и функционирование средней фермы, в перерасчете на стандартные листы формата А4, занимает десятки тысяч страниц. Добавим к ним гораздо бóльшие объемы информации, которая хранится в различного рода справочниках, словарях, и другой вспомогательной литературе, без которой непосвященный человек в проектных документах не сумеет понять ровным счетом ничего. Если мы вспомним, что сегодня интенсивно читающий человек за всю свою жизнь прочитывает порядка полутора-двух тысяч книг (лишь доступные профессионалам специальные приемы работы с литературой обеспечивают возможность большего), то овладеть всем необходимым для того, чтобы эта ферма была построена и заработала, не достанет жизни среднего современного интеллигента. А ведь именно такими (или, во всяком случае, вполне сопоставимыми) информационными объемами должны были владеть первобытные менеджеры. И это притом что в их распоряжении не было ни единого клочка бумаги, с которой можно было бы справиться в затруднительной ситуации. Все сведения нужно было держать в собственной голове, и выпадение из памяти патриарха хотя бы одного ключевого обстоятельства могло стать критическим не для него одного.

Можно привести и другой аргумент. В «Георгиках», описывающих труд земледельца, 2188 стихов. Между тем известно, что Вергилий писал их семь лет. Получается, меньше строчки в день, и это притом что работал он весьма напряженно. Многое объясняется тем, что львиная доля времени уходила на изучение источников. Вчитаемся в его стихи, и мы поймем, каким огромным объемом информации необходимо было владеть, чтобы труд земледельца стал успешным. Но ведь поэт просто пересказывает уже добытые кем-то сведения – у самого родоначальника единственным источником был собственный опыт. К тому же, в отличие от автора «Георгик», патриарху недостаточно (пусть и даруемых богами) абстрактных знаний, все необходимое должно быть освоено на уровне практических умений и навыков, и передаче новым поколениям подлежат именно они. Освоение же этих форм опыта требует дополнительных усилий. Там, где не существует ни развитого понятийного аппарата, ни способности к восприятию тонких отвлеченных представлений, даже самое прилежное подражание не помощник, если нет напряженной работы еще неразвитого сознания.