Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов - Фрэнк Сноуден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чума серьезно повлияла на искусство и культуру. Сложился отдельный жанр чумной литературы, который пополнили произведения Джованни Боккаччо, Даниеля Дефо, Алессандро Мандзони, Альбера Камю. Чума преобразовала иконографию европейской живописи и скульптуры, сильно повлияла на архитектуру, что выразилось в строительстве знаменитых соборов и церквей, посвященных Спасителю, Деве Марии и святым Себастьяну и Роху – защитникам от чумы. В Вене и других городах Центральной Европы появились чумные колонны. Их возводили по случаю окончания эпидемии, чтобы напомнить горожанам, сколь милостив Господь.
Много позже, уже в середине XX в., в 1957 г., та эпидемия чумы вдохновила Ингмара Бергмана на создание фильма «Седьмая печать». В разгар холодной войны режиссер был всерьез обеспокоен возможностью ядерной катастрофы. В попытке вообразить апокалипсис он обратился к истории бубонной чумы, потому что именно она очевиднее всего живописала предел людских бедствий, а потому была наилучшей метафорой атомной катастрофы.
В XVII в., тоже вдохновленные опытом пережитой чумы, жители баварской коммуны Обераммергау впервые исполнили спектакль-мистерию Страстей Господних, что положило начало знаменитой немецкой традиции. Горожане, выжившие в эпидемии 1630 года, дали обет: если Господь сжалится над ними, то городской совет обещает организовать театральное действо, в котором примет участие все население Обераммергау, и это страстное представление будет повторяться на регулярной основе до скончания времен. Так было положено начало непрерывной и неоднозначной череде театрализованных постановок, которые рассказывали о Страстях Христовых, а иногда еще и подстрекали зрителей к насилию в отношении евреев.
Чума подвергла серьезному испытанию и объяснительную силу гуморальной теории, значительно повлияв тем самым на медицинские представления о болезнях. Учение Гиппократа и Галена не могло дать убедительного объяснения распространению бубонной чумы. Разве возможно, чтобы у множества людей разом случилось одинаковое нарушение гуморального баланса? Как и Гиппократ, его последователи видели причину происходящего в том, что мы сегодня называем вредным воздействием окружающей среды. Согласно этой общепринятой версии, воздух в той или иной местности портился, что и приводило к поветрию. А отравляло воздух некое смертоносное брожение какого-то органического вещества, гниющего то ли в почве, то ли в близлежащих болотах и топях. Ядовитые пары попадали в воздух, и после того, как люди вдыхали яд или впитывали его через кожу, многие из числа наиболее уязвимых заболевали.
Средневековую вариацию аналогичной концепции предложили астрологи: по их мнению, и чуму, и остальные эпидемические заболевания обуславливало опасное расположение звезд и планет. Непорядок в космосе приводил к непорядку в микрокосмосе человеческого организма. Даже те, кто не верил, что эпидемия вызвана появлением кометы или определенным «соединением» планет, нередко признавали, что небесные явления могут служить предзнаменованием. Как и природные катаклизмы вроде землетрясений, наводнений или пожаров, все это тоже может предвещать кризис общественного здоровья.
Итальянский врач XVI в. Джироламо Фракасторо взглянул на проблему возникновения эпидемий под принципиально другим углом. Он исключил какое-либо влияние гуморов и предположил, что эпидемическую болезнь вызывает некая вредная субстанция – «заразное начало», которое каким-то образом (каким именно, он не знал) передается от человека к человеку. В XVII в. эту идею развил немецкий иезуит Афанасий Кирхер. Он выдвинул предположение, что чуму разносят некие крохотные существа, по его выражению «маленькие черви», которые как-то перебираются из больного человека в здорового. Фракасторо и Кирхер положили начало теории заразных болезней.
Поначалу идея контагиозности гораздо больший отклик находила в народном воображении, а не в умах ученых мужей, получивших врачебное образование в университетах. Потому что ничего подобного в классических трудах не встречалось. Только в конце XIX в. еретические теории Фракасторо и Кирхера нашли наконец подтверждение благодаря открытиям в области микробиологии, сделанным Луи Пастером (1822–1895) и Робертом Кохом (1843–1910). Подробнее об этом в главе 12.
История трех пандемий чумы
Давайте обозначим различия между следующими тремя понятиями, которые тесно связаны друг с другом. Как правило, при градации инфекционных заболеваний по параметру тяжести учитывают количество заболевших и географический охват заражения. Вспышка – это локальный всплеск инфекции, когда число заболевших относительно невелико. Под эпидемией же, наоборот, подразумевают инфекционное заболевание, которое распространилось на значительной территории и поразило большое число людей. И наконец, пандемия – это транснациональная эпидемия, которая поражает целые континенты и убивает массово. Однако все три понятия довольно приблизительные, границы между ними размыты и часто субъективны. Нередко бывает, что инфекционное заболевание, распространившееся только в пределах одной местности, относят к пандемии, потому что оно достаточно вирулентно, чтобы поразить практически всех, кто на этой территории проживает.
В рамках заданной терминологии можно сказать, что человечество пережило три пандемии бубонной чумы. Каждая представляла собой цикл повторяющихся эпидемических волн, «насланий». Один такой цикл мог растянуться на несколько людских поколений и даже на столетия. Чумные вспышки повторялись настолько часто, что писатели стали использовать их в качестве сюжетных поворотов, вполне логичных и убедительных. Яркий тому пример – трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта», действие которой разворачивается на фоне эпидемической вспышки в итальянском городе Верона. Сообщение между Вероной и Мантуей прерывается из-за нагрянувшей чумы, что и приводит к трагической развязке. Монаха Джованни задерживают в пути, когда он пытается доставить Ромео, отосланному в Мантую, спасительное письмо от Джульетты:
…городская стража,
Подозревая, что мы были в доме,
Заразою чумною пораженном,
Вход запечатав, задержала нас.
Так в Мантую попасть не удалось нам.
‹…›
Так все боялись роковой заразы[6].
Как видите, вымышленная вспышка бубонной чумы послужила вполне правдоподобным сюжетообразующим поворотом в истории о двух несчастных влюбленных и их двойном самоубийстве. Шекспировской публике было прекрасно известно, что в эпоху раннего Нового времени чума в Европе была непроходящей угрозой и нагрянуть могла без всякого предупреждения в любой момент.
Циклический характер чумы отличался еще и выраженной сезонностью. Очередная волна обычно начиналась весной или летом, а затухала с наступлением холодов. Особенно благоприятные условия для инфекции создавала аномально теплая весна, которую сменяло жаркое и влажное лето. Сейчас это обстоятельство объясняют тем, что блошиные яйца созревают, когда тепло и влажно, а когда сухо и холодно, блохи – переносчики заразы – не особо активны. Но, несмотря на преобладание такой тенденции, необъяснимые вспышки чумы случались и в Москве, и в Исландии, и в Скандинавии в самый разгар зимы. Эти нетипичные подъемы заболеваемости представляли собой серьезную эпидемиологическую загадку.
Первая пандемия: Юстинианова чума
Первой бубонной чумой в мировой истории стала Юстинианова чума, названная в честь византийского императора Юстиниана I, в правление которого она разразилась. По словам историка Прокопия Кесарийского, некоторые граждане считали, что это император навлек гнев Божий своими злодеяниями. Однако современные генетики убеждены, что пандемию спровоцировал зооноз (эпидемиологическое заболевание, передающееся людям от животных), возникший где-то в Африке, в эндемическом очаге. В 541 г. этот зооноз впервые проявился как человеческое заболевание в городе Пелузий, в дельте Нила. После этого поветрие на протяжении 200 лет возвращалось чумными волнами 18 раз, до 755 г., когда вдруг просто исчезло так же внезапно и таинственно, как и появилось.
Тот чумной мор поразил Азию, Африку и Европу, оставив после себя чудовищное, не поддающееся исчислению количество умерших. Непосредственных свидетельств до наших дней сохранилось немного, но все очевидцы тех событий – Григорий Турский, Иоанн Эфесский, Бе́да Достопочтенный и Прокопий Кесарийский – сходятся во мнении, что то было великое бедствие. Прокопий описывает его как «моровую язву, из-за которой едва не погиб весь род людской»{9}. Судя по недавним,
