Я хочу сейчас - Кингсли Эмис

– Нет, Джордж. Мона во многом еще дитя, и вы прекрасно знаете, что она и вполовину не понимает, что говорит и делает. Вы-то, предполагается, человек взрослый. О, дело не в ваших словах, я не обращаю внимания. Дело в поведении. Не вижу проку в бесчувственности, эгоизме и недостатке доброты. И недостатке воображения. Видимо, я ошиблась, посчитав вас именно тем, кто, будучи человеком умным, изменит нашу жизнь.

Так, удалясь довольно далеко, они закончили спор. От Парро доносились неясные протестующие звуки, ворчание, исходившее от Болдока, было, возможно, примирительным. Дверь за ними закрылась. Ронни услышал приближавшийся шорох юбок и обернулся. Вдали виднелась грустная фигурка Симон, которая сидела обхватив колени.

– Мистер Апплиард, не могу передать, как мне жаль, что вам пришлось перенести все это. Боюсь, вы довольно быстро узнали о нас довольно много.

– Дорогая леди Болдок… – Ронни помедлил, – уверяю вас, я жадно слушал каждое слово (легкий риск, но улыбка возникла, как бы предваряя дальнейшее)… и у меня в голове настоящая каша…

– Очень мило с вашей стороны. – Как прежде, ручка легла на его руку, и они отошли, но не очень далеко. – Грустно, что придется вернуться к этим скучным гостям, обменявшись с вами лишь несколькими словами. Вполне понимаю, что у вас ни минуты свободной, но я была бы так рада, если б вы сумели ускользнуть всего на часок-другой в пятницу и зайти сюда на маленький обед, который я устрою. Очень тихо, никаких формальностей, только семья и один-два старых друга. Как, по-вашему, сумеете?

Ронни сделал вид, что думает. В тот день он собирался обедать в парламенте с экспертом оппозиции по внешним делам, но с восторгом отверг бы это, даже будь тот Главой Телевизионных Программ с участием Клаудио Кардинале в одной из них.

– Да. Это будет чудесно. Благодарю вас.

– Прекрасно. В час пятнадцать. Теперь, дорогая, проводишь мистера Апплиарда, да? И потом, я думаю, ты захочешь идти спать.

Когда Ронни подошел к «Белому льву», он продолжал обдумывать некоторые загадки. Что знает леди Болдок о нем и Симон, чего она от него хочет, почему Симон слегка надулась, когда они распрощались, как расправиться с Болдоком (ждать до свадьбы очень долго). Но мозг его работал вяло. Бьша четверть двенадцатого, самое время глотнуть наскоро шампанского в салуне, быстро перейти улицу и дома дотошно исследовать самое лучшее и самое жирное в толстой Сусанне.

ІІ. Малакос. Пустос

– Когда доберемся до Малакоса?

– Мы… Доберем…

– Вы не говорите по-английски?

Ронни Апплиард, на две трети сонный после ночного полета и отплытия в шесть утра, отвечал медленнее обычного. Он лежал навзничь в провисающем парусиновом кресле на корме, и каждую минуту, даже чаще, об него спотыкался кто-нибудь из трех немцев в шортах и бейсбольных кепи. Сейчас он смотрел на стоящих перед ним пожилого костлявого зануду с плосколицей женой.

Через секунду, говоря очень отчетливо, как с иностранцем, Ронни сказал:

– Я – англичанин.

– Да? – произнес тот великосветски гнусаво. – Я спросил, когда доберемся до Малакоса.

– Спросили? А я не знаю. Предлагаю попробовать узнать в офисе на нижней палубе. – Ронни подождал, пока зануда отойдет, и добавил: – Да, кстати…

– Да?

– Когда узнаете, вернитесь и скажите. Ладно? Я бы тоже хотел знать.

– Незачем так грубить.

– Незачем?

Ронни закрыл глаза, чувствуя, что немного повеселел. Он приметил зануду с женой, когда те проходили в афинском аэропорту контроль, даже слышал через общий гомон, как они гнусавили, и счел вполне возможным, что это тоже будущие гости виллы Болдоков на Малакосе. Если так, он не зря провел последние полминуты. Ему, чтобы немедленно снискать уважение богачей, не хватало одного – быть богачом, и он должен был грубить, чтобы самого не унижали. Если он угадал цель их путешествия, эта пара вряд ли обладает чем-нибудь, кроме денег. Хмурый вид, поджатые губы, насмешливая властность возможны лишь у того, кто ничуть не зависит от доброй воли других. Статистика показывала то же. Ронни по опыту знал, что толстосумы терпят общество, лишь слабо разбавленное людьми, прославленными не богатством.

Первый раз он встретился с денежными баронами лет двадцать назад в большом грязном доме у Куин Эннс Гейт, куда девушка по имени Джернингхэм пригласила его. помимо прочего, ПООБЕДАТЬ с ней и ее родителями; как оказалось, трудное дело, переносимое лишь при мысли о том, что он будет делать с Джернингхэм, когда прочие будут в театре, и что бы сказал и сделал мистер Джернингхэм, узнай он об этом. Глава семьи вошел в столовую поздно и ушел рано. Он не заметил Ронни, если не считать, что во время еды заслонял рукой полбутылки кларета, который пил, упреждая любую попытку Ронни завладеть ею. Тогда это казалось лишь красочной деталью в образе Джернингхэма или даже одним из многих происшествий юности. Теперь – результатом того, что богач может делать все, что взбредет ему в голову. Чудесное состояние, стоит постараться достичь его.

Он вспоминал этот эпизодик почти каждый день всю неделю после обеда с Болдоками на Итон-сквер; обед оказался совсем не семейным, а понтярой на двадцать персон. Кроме Ронни, закваской для теста из богачей были политический карикатурист и режиссер. Правда, ничья рука не заслоняла бутылок во время обеда – дурно приготовленных дорогих яств, – но вино ограничивалось стаканом белого и стаканом красного, время обеда – четверть второго – всегда означало, что перед обедом выпьют разок, а не два, и (естественно!) к кофе никакого коньяка. Ронни не очень любил напиваться среди дня и не сожалел о таком аскетизме, но отметил его на составленной мысленно карте исследуемого мира. Карту эту он поспешно свернул и отбросил, когда леди Болдок (уделившая ему через минуту после его появления часть своего внимания) остановила его, когда он собрался уйти.

После доброй порции самоуничижения – я, мол, не знаю, возможно ли, просьба звучит совсем смехотворно, пожалуйста, остановите, если я слишком надоедаю, – она спросила, не может ли он потерять несколько дней, чтобы подбодрить их на заплесневелом греческом островке, куда они уезжают на той неделе. Серьезно, люди вроде Ронни так легко переутомляются, сами не замечая, и, может быть, ей удастся предотвратить это хоть немного, а для Моны его присутствие так важно. Последний довод казался наименее убедительным. Мисс Квик, в платье и туфлях, с волосами, начесанными вперед неправдоподобной челкой, внешностью напоминала мистера Джернингхэма и была весьма чопорна и нелюбезна. Ронни достались два сердитых жеста и один кивок. До обеда и после обеда он ей звонил, но ни разу она не ответила. (Он, прежде чем она поймет, на каком она свете, введет ее в круг тех, что отвечают на звонки!) Как бы то ни было, Ронни сказал, что МОЖЕТ освободиться, мягко надавил на бородатого вельветового Эрика, напомнив, что вложил в передачу достаточно, чтобы зрители «Взгляда» не забыли его за неделю, – и вот он здесь.

Где же он находится в точности? Пробираясь сквозь груды грязных кофейных чашечек и пустых стаканов с соломинками, Ронни добрался до поручней. Свет слепил, и вода сильно его отражала, но, выглянув вперед, Ронни смог различить темный клочок земли, пронизанный туманными полосами, наверно, Малакос. Корабль должен прийти в половине первого (это он узнал у стюарда перед тем, как заснуть), сейчас без двадцати двенадцать, так что приход в час двадцать пять или около того, если ничто не помешает, будет соответствовать местным нравам. Ронни был в Греции только раз, в 1958-м, но до сих пор помнил час с четвертью, проведенный с дюжиной спутников на куда меньшем судне. Они глядели, как капитан пытается запустить мотор, пока упрямый ветер несет их на скалы. Время от времени капитан и половина пассажиров принимались молиться, и Ронни встревожился не на шутку. Мотор заработал, когда до скал оставалось еще ярдов сто, если не больше, но происшествие не забывалось. Ронни не тянуло вернуться на греческие острова, даже когда опытный режиссер сообщил два года назад, что местные девушки неожиданно стали трахаться. Понадобился более возвышенный стимул (что делает ему честь) – получить кучу денег и не работать.

Вскоре коричневая каменистая горбушка земли, весьма негостеприимный холм с цепью белых и абрикосовых зданий вдоль ватерлинии, начала приближаться. Меньшинство, которого еще полчаса назад не было в очереди к сходням, теперь поспешно бросилось к ним. Ронни сидел, соображая, что зануда с женой едут туда же, куда он, а такие ведь уедут из Лондона, только если будут уверены, что их встретят как следует. Судно стало поворачивать и замедлять ход, звонил колокол, гремели команды; матросы в рваных майках теснились на палубе, словно подходили к Сцилле и Харибде, а не к пирсу, но под конец причалили довольно искусно. На борту сгрудились типы с цилиндрическими усами и напряженным, полным ответственности выражением лица. Когда они стали выносить багаж, Ронни поднялся. Он благоразумно держал при себе пишущую машинку и сумел, спускаясь по сходням, здорово стукнуть одного немца углом по голой лодыжке. Кепи повернулось. Судя по лицу Ронни, он заметил, что какой-то предмет затруднил шествие его собственности по предназначенной тропе, но не стал шуметь из-за этого. На набережной перекликались зануды: