Башмачник по имени Время (сборник) - Елена Федорова

– Меня в Москву отправляют.

– Так это же прекрасно! – воскликнула Ольга. Заулыбалась. Подала Николаю тапочки, взяла его пиджак. Хотела повесить на плечики, не успела. Слова мужа оглушили ее.

– Мы должны будем поехать всей семьей. Меня переводят на работу в Министерство путей сообщения…

Николай говорил быстро, чтобы Ольга не могла вставить ни слова. А она и не собиралась этого делать. Слова Николая тонули в вязком пространстве ее ночного видения, которое она посчитала дурным предзнаменованием. Но теперь получалось, что сон сулил не беду, а радость. Поехать в Москву – мечта любого человека, живущего в маленьком провинциальном городке. Такая мечта была и у Ольги. Ей хотелось дать детям Борису и Арине хорошее образование, а сделать это можно только в столице. Значит, Ольга должна благодарить судьбу за такой неожиданный поворот, за такой царский подарок. Но сердце почему-то сжимается от какого-то недоброго предчувствия, а перед внутренним взором возникают картины прошлого. Картины никогда не виденного прошлого, главными героями которого были Лаврентий Митрофанович и Улита Степановна Приморские, приехавшие в эти места в 1820 году. Эти картинки смешиваются с ее сном. Ольга видит поле, бескрайнее, безбрежное поле, поросшее седым ковылем, по которому медленно движется старая телега, увозя дорогих ей людей. Ольга хочет догнать их, но не может двинуться с места. Она пытается кричать, но голоса не слышно. Плакать она тоже не может, нет слез. Высохли. Тело наливается свинцом. Еще мгновение и она упадет. Но этого не происходит. Распахивается дверь. На пороге появляется Клавдия Андреевна. Ольга через силу улыбается.

– Добрый вечер, Николай. Вы сегодня рано. Что-то случилось? – голос матери возвращает Ольгу в реальность.

– Добрый вечер, Клавдия Андреевна, – говорит Николай, глядя на Ольгу. – Меня в Москву переводят.

– Когда? – спрашивает Клавдия Андреевна растерянно.

– На сборы неделю дали, – виновато отвечает Николай.

– Да, неутешительные новости у вас, Николай, – вздохнула Клавдия Андреевна, забрала из рук Ольги пиджак Николая, повесила на плечики. Провела по нему ладонью, словно погладила человека. Резко обернулась, выдохнула:

– Не пущу. Ольгу с детьми не пущу. Один поезжай.

– Мама? – Ольга растерялась. Она никогда не видела Клавдию Андреевну такой жестокой, злой. Никогда не слышала такого металла в ее голосе. Страх и отчаяние захлестнули Ольгу с головой. Скорее бы вынырнуть, выбраться наружу. Скорее. Где спасательный круг? Где соломинка, за которую можно ухватиться?

– Вы забыли, что Ольга – моя жена. Что она мать двоих детей. Что… – в голосе Николая зазвучала угроза.

– Она – моя дочь! – прервала его Клавдия Андреевна. – Моя младшая дочь, и… – она неожиданно обмякла, прижала ладони к губам. – Мне Олечку жальче всех. Она же без меня пропадет. Как же она жить будет?

– Так же, как живут остальные ваши дети: Сергей, Ирина, Константин, – ответил Николай, усаживая Клавдию Андреевну в кресло.

– Нет, – покачала она головой. – Ольга другая. Она так, как все, жить не сможет. Трудно ей будет. Трудно…

– А мы вас с собой в Москву возьмем, – пообещал Николай. – Вот устроимся, и заберем вас к себе.

– Не поеду я никуда, Коленька, – покачала она головой. – Здесь, на родной земле, век доживать буду.

– Мама? – Ольга опустилась к ее ногам, положила голову ей на колени. – Мамочка, может…

– Нет, дорогая, нет. Хватит с меня переездов, – сказала Клавдия Андреевна и закрыла глаза.

Николай несколько минут наблюдал за женой и тещей, застывшими в трагических позах. Не выдержал. Спросил обиженно:

– Ужином меня кормить в этом доме будут или нет?

Ольга поднялась, побежала на кухню, а Клавдия Андреевна так и осталась сидеть в прихожей с закрытыми глазами. Она ожила, когда вернулись с занятий Борис и Арина.

– Бабулечка, почему у тебя такой скорбный лик? – поинтересовалась Арина, целуя ее в морщинистую щеку.

– Потому что, потому… – улыбнулась Клавдия Андреевна. – После ужина скажу.

– Вот так всегда, – вздохнула Арина. – Все меня ребенком считают, никаких тайн не раскрывают, а я… я, может быть, самый лучший хранитель, и оберегатель, и…

– Болтушка ты самая лучшая, – дернув Арину за косичку, сказал Борис.

– А ты, а ты, а ты… болван, – выпалила Арина, прячась за бабушкину спину.

– У нас опять-опять война, опять кровопролитие, – пропел Николай, выходя из кухни. – Не лучше ли бокал вина за здравие испить нам? И, заключив победный мир, союз любви восславить. А раздражение и злость скорее прочь отправить!

– Папка! – Арина бросилась ему на шею. – Папка, папка, как хорошо, что ты дома. Ты не позволишь Борису дразнить меня.

– Конечно, – поцеловав ее в щеку, сказал он. – Ты в объятиях самого надежного, самого верного друга и защитника, который никому тебя в обиду не даст.

– Понятно? – показав брату язык, спросила Арина.

– Понятно, – нахмурился он.

– Аринушка, ты должна запомнить, что Борис – мой адъютант, – сказал отец. – Он станет защищать тебя, когда меня не будет рядом.

– Станет защищать? – нахмурилась Арина. – Как бы не так. Он все время меня дразнит и за косички дергает.

– Борис тебя любит, душа моя, – улыбнулся отец.

– Любит? – Арина отстранилась. – Да разве это любовь, когда за косички дергают?

– Это – самая настоящая любовь, детка, – проговорил отец серьезным тоном. – Став старше, ты все поймешь. Верно, сынок?

Борис покраснел и юркнул в ванную комнату. Он долго мыл руки. Нарочно делал это долго, чтобы позлить вредную Арину. Всю дорогу она ныла, что устала и умирает с голода. Что готова проглотить слона со всеми его косточками и бивнями. Борис усмехнулся вытер руки, вышел из ванной комнаты с победоносным видом. Арина сидела за столом и уплетала жареную картошку.

– Я руки здесь помыла, – сказала она, подмигнув брату.

– Ясно, – пробубнил он, усаживаясь напротив.

– Теперь, когда мы все в сборе, я могу сообщить вам… – проговорил отец, поднявшись.

– «Пренеприятное известие: к нам едет ревизор!» – пропищала Арина противным голосом.

– Попрошу не перебивать, – нахмурился отец. – Сообщение весьма серьезное. Поэтому, прошу всех быть предельно внимательными. Итак… – он улыбнулся. – Меня в Москву переводят, в министерство.

– В Москву? – Арина выронила вилку. – Ma, ба, это правда?

И мама, и бабушка кивнули, но обе при этом низко опустили голову, чтобы дети не видели их глаз, наполнившихся слезами.

– Вы не рады, да? Не рады? – испугалась Арина. Она вскочила, заговорила с жаром:

– Да, как вы можете не радоваться? Вы же петь и плясать от радости должны, а вы сидите, как на поминках. Борис, а ты, почему молчишь? Ты что, тоже не рад?

– Я не смел прерывать ваш пламенный монолог, – ответил он, глядя в горящие глаза сестры. – Теперь, когда вы мне позволили вставить словечко, я скажу, что ошеломлен известием. Когда учитель черчения рассказывал нам про скульптора Огюста Родена, я решил, во что бы то ни стало, увидеть его скульптуры в Третьяковской галере. А потом, может быть, добраться и до Парижа, где жил великий Роден, и где выставлены почти все его работы. До Парижа далеко. До Москвы ближе. Но что настолько ближе, я не предполагал… Когда можно вещи собирать? – спросил он, посмотрев на отца.

– Когда пожелаете, – улыбнулся он, усаживаясь на свое место. – Мы с мамой уедем через неделю, а вы чуть позже, когда занятия закончатся.

– Скорей бы они закончились эти занятия, – вздохнула Арина. – Надоела эта школа, ой…

Отец укоризненно покачал головой.

– Я к себе пойду. Мне еще уроки надо доделать и с мыслями собраться, – сказала Арина.

– Ей надо собраться с мыслями, – покачал головой отец. – Видели вы подобные штучки? Девочка восьмиклассница…

– Поступает верно, – сказала Клавдия Андреевна и поднялась. – Приятного аппетита. Я тоже к себе пойду с мыслями собираться.

– Разлад в нашем дружном доме, – вздохнула мама, проводив ее взглядом. – Крушение вековых устоев и традиций. Надо ли нам все менять, Николай?

– Олечка, ты прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, – проговорил он нежным голосом.

– Знаю, – кивнула она. – Знаю, Коля, но… как же мама без нас здесь жить будет?

– А мы ее уговорим с нами в Москву поехать, – пообещал Николай. – Уговорим, непременно.

– Нет, – покачала она головой. – Мама ни за что с нами не поедет. Я знаю, что мы с ней навсегда расстаемся.

– Оля, к чему столько трагизма? – нахмурился он. Она всхлипнула, поднялась и ушла в комнату Клавдии Андреевны.

– Слабый пол покинул поле боя, – сказал отец. Потер виски. – Да-с. Потом, много лет спустя, мы будем вспоминать этот вечер с улыбкой. Мы скажем, что радость наша была омрачена слезами вековых устоев, но мы от предложения не отказались. Не отказались, потому что во второй раз нас бы никто в Москву не позвал. И мы, оставив пепелище предков, двинулись осваивать новые горизонты, – он подмигнул Борису. – У наших предков была удивительная жизнь, полная, интересная, непредсказуемая. Они ее прожили достойно. Мы о них помним. Но, у нас своя полная, интересная, непредсказуемая жизнь. Она другая. Она наша собственная. Одна единственная, другой не будет. Так почему же мы должны держаться за нить неизвестного нам прошлого и отказываться ради него от настоящего и будущего? От своего будущего? От будущего своих детей, внуков, а если повезет, и правнуков?! Разве я делаю что-то не так? Разве я не прав, выбирая лучшее?