Супружеская жизнь - Сюсаку Эндо

— Однако какие чудесные места вы знаете.

— Ещё бы не знать! Я выросла в этом квартале бедноты.

— Вот как?!

Аримура расположился у газового камина и закурил.

Что всё это значит? Зачем она его пригласила? Но раз уж они здесь, ему хочется обладать этой женщиной. Однако смелости явно не хватало. И, словно желая побороть свою нерешительность, Аримура спросил:

— Зачем вы меня позвали?

— Разве вам это неприятно?

— Нет, нет, что вы! Наоборот! Я очень рад. Но, откровенно говоря, не совсем понимаю…

Сумико не ответила. Она взяла со стола бутылку, принесённую девушкой, и налила в стаканы пиво. Потом, протянув руки к огню, сказала:

— Странно. Обычно я не встречаюсь с клиентами. Правда, иногда поневоле приходится — как-никак, я хозяйка бара… но я этого не люблю…

— А с вами… когда вы пришли… помните, позавчера… с пакетиками, свёртками… у вас был такой грустный вид… Мне почему-то захотелось с вами встретиться.

— Но почему?..

— Сама не понимаю… совпадение… В тот день мне тоже взгрустнулось… Кончается год… Женское сердце чувствительно… Спасибо, что пришли…

Она подняла на Аримуру глаза, в них стояли слёзы. То ли от пылающего камина, то ли от пива щёки её чуть порозовели.

«Действуй же, действуй! Малейшее промедление — и всё пропало!..»

Аримура залпом выпил пиво и нерешительно положил руку на руки женщины. Сумико пристально взглянула на него, но рук не отняла. Сердце его сжалось от радости: «Со мной… хозяйка первоклассного бара Гинзы!»

Аримура сиял. Его самолюбие упивалось этой мыслью, купалось в ней. Это придало ему храбрости и — он сам от себя не ожидал такого — он нежно… погладил руки Сумико, лежавшие на столе.

И вдруг… что это! Сзади раздаются какие-то странные звуки, потом яснее, яснее; и вот они переходят в пение:

Как весело у печки

В холодный снежный вечер.

Гори, огонь, гори,

И мы поговорим…

Пение доносилось из свёртка на полу — музыкальная шкатулка, взятая Аримурой из починки, сама собой вдруг запела. По всей вероятности, он случайно задел её ногой и нажал кнопку.

И тут же ему вспомнилось личико Соитиро во время их утреннего разговора, когда мальчик просил, а он отказался взять его с собой в магазин. Аримуру охватило раскаяние, и он осторожно убрал руку. Но Сумико предупредила его — её руки уже лежали на коленях.

— Не нужно, прошу вас… — сказала она с мягкой, материнской ноткой в голосе.

— Но почему…

— «Гори, огонь, гори, и мы поговорим…» Давайте просто посидим, поговорим…

С тех пор прошло восемь лет. Вот о чём напомнила Аримуре музыкальная шкатулка, вот почему он её купил.

Не будь тогда шкатулки…

Жена его вскоре выписалась из больницы. Её возвращение отпраздновали в узком семейном кругу, втроём: он, жена и Соитиро. Это была большая радость. А для Арнмуры в особенности — он остался верным мужем и верным отцом.

Да, в супружеской жизни всякое бывает. Даже самая идеальная пара не гарантирована от случайностей. А случай иной раз приводит к ошибке. Правда, случай может и уберечь от ошибки…

Вот что Аримура собирался сказать своему подчинённому Кусуноки, но тот слишком молод ему этого не понять.

НОВЕЛЛА ПЯТАЯ

САЛЬДО СУПРУЖЕСКОЙ ЖИЗНИ

Из ворот крематория выехали две машины. В них сидели Тамура и родственники. Вечерело. Холодное зимнее солнце покидало соломенные крыши деревенских домов и вершины серебристых деревьев.

Тамура подумал: «Опять темнеет, скоро наступит вечер, а жены больше нет».

Прах жены, завёрнутый в белую ткань, лежал на коленях у него.

— Микио-сан, не убивайся. Ещё не хватало тебе слечь, — шепнула ему сидевшая рядом Фусаэ, его старшая сестра.

Фусаэ, как и Тамура, уже несколько лет жила в Токио, но с родственниками всегда разговаривала по-деревенски.

— Сато-сан, верно, сама радовалась, умираючи. Сколько хлопот тебе принесла. — Шёпот сестры перешёл в шипение: — Сам небось рад?.. Гора с плеч свалилась!..

— Поди целый год с ней маялся. Вот уж обуза, так обуза! Ты молчи, молчи — я знаю, что говорю…

Сестра говорила так, точно сделала великое открытие в его душе и радуется, что это открытие подтвердило её мнение.

Тамуре слова сестры показались неуместными, он с досадой отвернулся и закрыл глаза.

Машина не отапливалась. Его ноги, от ступней до колен, медленно стыли.

Похороны начались пять часов назад в буддийском храме Готокудзи. Здесь собрались чуть ли не все родственники Тамуры и некоторые сослуживцы. Приехали из деревни брат Сатоко с женой.

Часто мигая маленькими глазками, Тамура обошёл сослуживцев и вполголоса поблагодарил за сочувствие к его горю.

Но в душе он не чувствовал ни сожаления, ни горечи. Душа его оставалась холодной, как зимнее солнце.

Если б Тамура на миг стянул с лица холодную непроницаемую маску, из-под неё брызнула бы радость: как-никак смерть жены была освобождением от забот, от расходов.

Женился Тамура три года назад, по сватовству. До тридцати трёх лет он оставался холостяком и уже не мечтал о женитьбе. В ту пору он как раз окончил вечернее отделение коммерческого института и с большим трудом устроился на работу в районную мэрию. Его мучило сознание собственной неполноценности: и образование у него хуже, чем у других, и собой он хуже других.

В обеденный перерыв служащие мэрии собирались в кружок возле железной печурки и болтали о женщинах. Тамура в этих разговорах не принимал участия. Он садился в стороне, но с жадностью слушал эти вечно повторяющиеся рассказы о знакомствах и победах над женщинами.

Ничем подобным Тамура похвастать не мог. С таким-то ростом? С таким-го лицом? Да от него любая женщина сбежит, не только не полюбит, близко не подпустит.

В дни получки тайком от сослуживцев Тамура отправлялся на Синдзюку, выпивал чашечку-другую сакэ и, приободрённый, покупал женщину. Об этом он не рассказывал никому, хранил в глубокой тайне.

Однажды в какой-то дешёвой гостинице женщина лет сорока, сердито запахнув халат, рассмеялась ему в лицо:

— Куда ты годишься! Погляди на себя!

Её слова больно укололи его.

Порою в мэрию заходили девушки по какому-нибудь делу. К Тамуре они никогда не обращались, всегда выбирали других служащих.

Так и текла жизнь Тамуры до тридцати трёх лет. А потом сестра Фусаэ нашла ему невесту — какую-то деревенскую девушку. На фотографии Тамура увидел маленькое некрасивое лицо, похожее на его собственное.

Это была Сатоко.

После свадьбы Тамура и Сатоко сняли однокомнатную квартиру в большом многоэтажном доме. Сатоко никак не могла привыкнуть к городской жизни и всюду — в коридоре, на лестнице — избегала встреч с соседями. Тамуру это раздражало.

— Что ты от них прячешься? Съедят они тебя, что ли? — с раздражением упрекал он жену.

— Ах, я так плохо говорю по-токийски, — конфузливо отвечала Сатоко.

Тамура ещё пуще злился. Жена своим видом и поведением напоминала ему его самого в те дни, когда он только-только поселился в Токио. Тогда он тоже стыдился своего деревенского наречия и избегал людей. Тамура не любил вспоминать то время и в такие минуты люто ненавидел жену.

На свадьбу Тамура не позвал никого из сослуживцев, а после свадьбы избегал всяких бесед с ними.

— Эээ… говорят, ты женился?.. И хорошенькая у тебя жена? — ехидно спрашивали в мэрии.

Лицо у Тамуры вытягивалось, глазки в глубине стёкол судорожно мигали, и он зло отвечал:

— Ничего… не хуже других…

А жену, опасаясь насмешек, ещё упорней прятал от людей.

Разумеется, никакой любви он к жене не испытывал. На брак он вообще глядел только с точки зрения выгоды: жена занимается хозяйством, ухаживает за мужем, удовлетворяет его желания. Он считал, что совместная жизнь мужчины и женщины взаимно выгодна. Так относились к браку все жители деревни, откуда Тамура был родом. И десять лет жизни в Токио ничуть не повлияли на его взгляды.

На работе Тамура считался тихоней, но дома он давал себе волю и покрикивал на жену за малейший промах.

— Увалень бестолковый!.. — говорил он жене и с досадой отворачивался, словно хотел сказать: «Кормлю дармоедку!»

Сатоко от его ругани становилась ещё неповоротливей и неуклюжей. Она не оправдывалась, не просила извинения — отмалчивалась. С виду бесхарактерная и мягкая, она порой выказывала молчаливое упорство.

Женившись, Тамура поначалу перестал прислушиваться к разговорам сослуживцев о женщинах, но немного погодя снова с упоением ловил каждое слово.

С особенной жадностью слушал он, когда о своих любовных похождениях рассказывали женатые мужчины. Тут он застывал в напряжении, и его маленькие глазки за стёклами очков округлялись и пылали завистью.