Пьета из Азии - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Угольников продолжал гладить плечи Илоны, шепча на ухо: «Красотуля, умнуля, сладуля, мимишка, зайчик…»
— Когда выйдет эта докторша? У нас автобус после обеда? Что она так долго тулен хети делает?
— Главное, она согласилась нам помочь. А остальное неважно. Подождём. Гостиница рядом. Я вещи уже упаковал. А ты? — Угольников приложился губами к щеке Илоны, к её завитку над ухом. Куртка на Илоне была очень модной, ярко-сиреневой, штанишки такого же цвета, кроссовки белые, с розовыми вставками. Женщина была прелестна. Угольников не замечал ни морщин у глаз, ни слегка сморщенной шеи, ни загрубелых мозолей на пальцах от постоянной мойки посуды. — Хочешь я предложу тебе другую работу?
— Какую? — Илона мягко приподняла бровки.
— Ты, говоришь, что работала экскурсоводом на предприятии, да?
— Отчего же «работала»? В моём трудовике числится эта запись. Просто директор предложил временно подработать в пищеблоке. Пока идёт пертурбация…а дальше, может, придут нормальные времена. Кто знает?
— А твой муж что говорит? — Угольников решил острожно узнать о семейном статусе Илоны.
— Ну-ну, вспомнили-с, подумали-с, нет ли соперника здесь? — женщина мягко пропела эту фразу высоким альтом. — А я ещё и серенады умею!
В это время к ним подошла Олива. «Какая милая парочка. Как мы вчера…наверно они влюблены! И очень хотят друг друга…но зачем они пришли узнавать про этого старикана? Родственники? Враги? Фэсбэшники? Русские все такие…либо полицаи, либо энкэведешники-сталинисты…»
Олива протянула Угольникову бумажку с текстом: там было написано с ошибками, но по-русски. Видимо Олива перед тем, как выйти к русским написала небольшое письмо к ним. Обращение: «Гунько ваша дед? Дядя? Что вы надо? Лучше ехать в Москву. И молчи. Я вам кто — предатель? Что хочешь?»
Угольников мягко достал оранжевую купюру из кармана и протянул Оливе.
— Я — Алексей. А вы?
Олива отрицательно покачала головой. Нет.
Тогда Угольников пошёл ва-банк. Он достал фотографии из кармана: показал на одну из них. Это был довоенный снимок деда Николая.
— Мой дед. Файзер.
Сказал Угольников.
— А Гунько его пиф-паф!
Угольников показал, как Гунько убил деда. И как упал его дед.
И неожиданно плечи Угольникова затряслись и он заплакал. Тихо по-мальчишески.
— Гунько — фриц! — пояснила Илона. — Фашист.
Олива растерялась. Оказывается, эти русские не сволочи. А просто несчастные люди. Ищут убийцу деда в войне.
— Unohda sota 1941-45.
Это означало — забудьте про войну. Нет смысла.
— Оnko vanhus elossa vai kuollu? — спросила Илона фразой из словаря.
Что ты спросила? Что?
Угольников снова приобнял Илону. Поцеловал её на виду у Оливы в щеку.
— Я спросила, что со стариканом?
— Vai kuollu… — соврала Олива. Пусть думают, что он умер. Так будет лучше!
И зачем? Отчего? Какой смысл ворошить старое? Я не уполномочена им ничего говорить. Эта информация лишь для родственников. Например, для дочери Гунько. Пусть уезжают. Потому что Вето сказала: у них отъезд в четыре вечера…
Но глаза Оливы скользили по фигурке Илоны. Как точёная! Какие же эти варвары красивые. И рыцарь у неё — обнимает. Целует. Чудесная парочка. Неожиданно Олива протянула бумажку с номером своего домашнего адреса. И добавила:
— Ihme, ihmeteko, voimateko…
Все трое рассмеялись. Илона написала на листочке из блокнота тоже свой домашний адрес. Угольников уже хотел раскланяться, но жадная Олива протянула руку за деньгами.
— Anna rahat!
«Что это значит? Илона?» — поинтересовался он.
«Дай ей немного денег».
«Я давал».
«Наверно, другу сумму ей надо!»
«Какую? Больше? меньше?»
«Думаю, что сто марок. Хватит…»
И Угольников протянул вместо оранжевой купюры бирюзовую. Олива ловко сжала её в руках. «Куплю своему любимому сегодня хорошего вина!»
И, вправду, бутылка была чудо, как хороша!
И Ihme, ihmeteko, voimateko, секс были на высоте. Похоже, что эти русские принесли Оливе удачу.
Арви…Арви…я любою тебя. Всем финским морозом. Льдом. Удачей. Женись на мне!
Не могу. Мама против моей ранней женитьбы. И денег у меня мало. На — возьми у меня есть! И Олива протянула Ярви сто марок. Я ещё дам. Откуда деньги? Я соврала русским, что нацист Гунько умер. Зачем? Вдруг правда вскроется? Не вскроется. И я не обязана ничего, никому говорить. Сделаю вид, что не поняла вопроса этих людей. Илона говорила невнятно…ладно…ладно…спи. Ты ещё придёшь? Приду. Как только устроюсь на работу.
Олива заметила, как только появлялись русские — приходила удача.
И Арви возвращался.
Стоило Оливе только подумать об Илоне и Угольникове, то вечером Арви уже был в её постели! И Олива поняла — они её талисман. Некий финский оберег, охранитель, такой вязаный браслет.
Арви не работал. Не мог никуда устроиться. Писал и писал заявки, ездил по адресам, но всё было тщетно. На выходные дни он уходил к маме, после викента отсиживался у Оливы. Время шло как-то особенно медленно, когда девушка была на работе. Куда-то пойти учиться, либо повысить квалификацию, у Арви не было денег. Те жалкие сто марок от Оливы давно закончились. Днём Арви бесцельно слонялся по улицам. Как-то он наткнулся на невзрачное объявление: «Tanssijaa tarvitaan!» Что означало: «Требуется танцовщик!», объявление было написано небрежным почерком, но аккуратно наклеено на выступ возле дверей кафе «Holidays», что означало «каникулы, развлечения».
— Зайду! — решил Арви. В школе он неплохо танцевал, даже выступал несколько раз на сцене. — Главное, чтобы интим не предлагали потому, что обычно вечерами собирались подвыпившие одинокие женщины…
В «Holidays» было уютно, слышалась негромкая музыка, возле барной стойки стояла милая девушка, улыбалась. У неё было совсем юное лицо, яркая помада. Арви отчего-то сравнил её с Оливой — с этой блёклой курочкой, с бесцветным выражением глаз, со скучной грудью и кошачьей влюблённостью. Арви понимал, если он бросит Оливу, то она просто станет алкоголичкой или, того хуже, примется за травку. Иногда Олива закатывал истерики, плакала, упрекала, что Арви её недостаточно любит, затем напивалась и засыпала. Вот сестра у Оливы то, что надо! Длинноногая Турья! Обворожительная Турья! Зажигательная Турья! Арви влюбился в неё, как заяц Рождественский! Но Турья была замужем, воспитывала дочь. И Арви как-то сам незаметно для себя затеял интрижку с Оливой, чтобы быть ближе к Турье. Когда та приезжала к младшенькой сестре, к полу-фрикообразной Оливе, то Арви веселел на глазах, преобразовывался, веселел, становился деликатным. Но сейчас и речи не может быть, чтобы попытаться завевать Турью, у Арви не было даже минимальных средств к существованию.
Вышел лысый немец, точнее
