Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство - Дэйв Пельцер

Я чувствовал себя невероятно униженным и плакал, как ребенок. Никакого самоуважения во мне не осталось. Вскоре я почувствовал, что мне опять нужно в туалет, но страх рассердить маму был сильнее. Когда мои внутренности окончательно взбунтовались, я собрал остатки достоинства и поковылял к раковине, установленной в гараже. Рядом с ней стояло ведро, которое и заменило мне туалет. Я закрыл глаза и задумался над тем, как отмыться самому и отчистить одежду. В этот миг позади меня открылась дверь гаража. Я повернулся и увидел отца. Он равнодушно смотрел на сидящего на ведре сына, перепачканного в каловых массах. В тот момент мне казалось, будто я хуже собаки.

Но мама не всегда выигрывала. Как-то раз меня на неделю отстранили от занятий, и она снова решила позабавиться со средством для мытья посуды. Выдавила мне в рот почти четверть бутылки и отправила чистить кухню. Она-то не знала, что я решил не глотать. Шли минуты, рот наполнялся смесью слюны и чистящего средства. Но я не позволял себе глотать. Когда с кухонными делами было покончено, я помчался вниз выбрасывать мусор. Широко улыбаясь, я закрыл за собой дверь и выплюнул розовую жидкость. В одном из мусорных контейнеров рядом с гаражом я нашел использованное бумажное полотенце и тщательно вытер рот изнутри, стараясь избавиться от мыльного вкуса. После этого я чувствовал себя так, будто выиграл олимпийский марафон, ведь мне удалось обойти маму в ее собственной игре.

Хотя чаще всего маме удавалось пресекать мои попытки добыть еду, иногда мне все-таки везло. Спустя несколько месяцев ежедневного стояния в гараже я осмелел настолько, что начал красть еду из стоявшего там морозильника. Я прекрасно осознавал, что в любой момент могу тяжело поплатиться за свое преступление, поэтому наслаждался каждым куском, как последним в жизни.

В темноте гаража я закрывал глаза и представлял, будто я король, одетый в дорогую мантию, и передо мной — лучшие угощения со всего мира. И когда у меня в руках была корка замороженного тыквенного пирога или кусок тако, я действительно был королем. Подобно королю, сидящему на троне, я гордо смотрел на еду и улыбался.

Глава 5

Несчастный случай

Лето 1971 года задало тон времени, которое мне осталось провести с мамой.

Мне еще не исполнилось одиннадцати лет, но я уже знал, какие виды наказания меня ожидают. Недостаточно быстро выполнял работу по хозяйству — лишишься еды. Без разрешения посмотрел на нее или одного из ее сыновей — получишь пощечину. Попался на воровстве еды — мама либо воспользуется одним из старых способов либо придумает что-то новенькое и не менее ужасное. Большую часть времени она вполне осознавала, что делает, поэтому я мог предсказать ее дальнейшие действия. Тем не менее я постоянно был начеку и не позволял себе расслабиться, если она находилась где-то поблизости.

Когда июнь сменился июлем, от моего боевого духа почти ничего не осталось. Еда к тому моменту превратилась в практически несбыточную мечту. Как бы усердно я ни работал по дому, остатки завтрака перепадали мне все реже; что касается обеда, то о нем я мог даже не думать. Ужином меня кормили в среднем раз в три дня.

Мне особенно запомнился один из июльских дней. Он начался так же, как и все дни в моей рабской жизни. К тому времени я не ел трое суток. Поскольку летом не нужно было ходить в школу, у меня почти не осталось возможностей добыть еду. Вечером я, как обычно, сидел на нижних ступеньках гаражной лестницы, подложив руки под попу, и прислушивался к доносящимся сверху звукам «семейного» ужина. Теперь мама требовала, чтобы я сидел на руках, откинув голову назад, в позе «военнопленного». Но я не очень строго соблюдал ее указания и периодически засыпал, в полудреме представляя себя одним из членов «семьи» наверху. Я не заметил, как заснул, а разбудил меня грубый окрик мамы: «Живо тащи свою задницу сюда!»

Даже не разобравшись толком, что она говорит, я вскочил и помчался вверх по лестнице. Я молился, чтобы сегодня мне удалось хоть немного утолить голод.

Я принялся торопливо убирать посуду со стола в гостиной, но тут мама позвала меня на кухню. Наклонив голову, я слушал, как она бормочет, сидя за столом:

— У тебя есть двадцать минут! Одной минутой, одной секундой больше — и ты снова останешься голодным! Все понял?

— Да, мэм.

— И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — рявкнула она.

Подчиняясь ее приказу, я медленно поднял голову и сразу увидел Рассела, цепляющегося за ее левую ногу. Грубый тон маминого голоса его нисколько не беспокоил. Он спокойно смотрел на меня своими холодными глазами. Хотя Расселу в то время было всего четыре года, он успел стать маминым «маленьким нацистом». Он следил за мной, чтобы я не мог красть еду. Иногда он специально врал маме, чтобы посмотреть, как меня наказывают. Конечно, Рассел был не виноват. Я знал, что мама промыла ему мозги, но это не мешало мне постепенно начинать ненавидеть своего маленького брата.

— Ты слышишь? — крикнула мама. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Я поднял глаза и увидел, что она схватила со стола нож для мяса.

— Не успеешь вовремя, я тебя убью! — завизжала мама.

Ее слова не произвели на меня никакого эффекта. Она повторяла эту угрозу почти всю неделю. Даже Рассел не обратил внимания на ее слова. Он продолжал цепляться за мамину ногу, словно катался на игрушечной лошадке. Новая тактика явно не доставляла маме особого удовольствия, поэтому она продолжала изводить меня придирками, а кухонные часы тихонько тикали, сокращая отведенное мне время. Я хотел только одного — чтобы она замолчала и я мог приступить к работе. Я отчаянно стремился уложиться в двадцать минут. Мне безумно хотелось кушать. И меня пугала даже мысль о том, чтобы снова лечь спать на голодный желудок.

Но что-то пошло не так. Совсем не так! Я внимательно наблюдал за мамой. Она начала размахивать ножом, но я опять не слишком испугался — она проделывала это не в первый раз. «Глаза, — твердил я про себя, — посмотри ей в глаза!» Я так и поступил. Обычный стеклянный взгляд, ничего странного. Но инстинкты кричали, что что-то идет не так. Не думаю, что она собиралась ударить меня, но тело напряглось почти вопреки моей воле. Наконец я понял, в чем проблема. Рассел продолжал раскачиваться на маминой ноге, она сама размахивала ножом, из-за всех этих движений ее тело принялось заваливаться вперед, и на мгновение мне показалось, что она сейчас упадет.

Мама попыталась вернуть равновесие, шлепнула Рассела, чтобы он слез с ее ноги, и все это — не прекращая кричать на меня. К тому времени движения ее тела напоминали мне взбесившееся кресло-качалку. Забыв о бесполезных угрозах, я представил, что старая пьяница упадет и разобьет лицо, поэтому сосредоточил все внимание на мамином лице. И краем глаза заметил, как непонятный предмет вылетел у нее из руки. Верх живота пронзила острая боль. Я попытался не упасть, но ноги меня не держали, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то почувствовал, как что-то теплое течет у меня по животу. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я. Мама посадила меня на унитаз. «Дэвид умрет. Мальчик умрет», — весело напевал Рассел. Стоя на коленях, мама торопливо прикладывала толстый марлевый тампон к тому месту, откуда текла темно-красная кровь. Я знал, что это произошло случайно. Я хотел, чтобы мама знала, что я прощаю ее, но у меня не было сил говорить. У меня не было сил даже на то, чтобы держать голову прямо, она все время валилась вперед. Я потерял счет времени и опять провалился в забытье.

Вскоре я очнулся. Мама по-прежнему стояла рядом и прижимала марлю к моему животу. Она прекрасно знала, что делает. Когда мы были маленькими, мама часто рассказывала мне, Рону и Стэну, что до встречи с папой собиралась стать медсестрой. Поэтому она никогда не терялась, если кто-нибудь из домашних заболевал или получал травму. Я ни на секунду не сомневался в ее способностях и только хотел, чтобы она отнесла меня в машину и отвезла в больницу. Я был уверен, что так она и поступит. Нужно только подождать. Удивительно, но я чувствовал облегчение. В глубине души я понимал, что это конец. Больше я не буду домашним рабом. Даже у мамы не получится соврать о том, что случилось. Мне казалось, что этот несчастный случай освободит меня.

Маме потребовало почти полчаса, чтобы обработать рану. Я не заметил сочувствия в ее глазах. Могла бы хоть пожалеть меня или успокоить, но нет. Закончив с перевязкой, мама равнодушно посмотрела на меня, встала, помыла руки и ровным голосом сообщила, что я должен закончить с посудой за тридцать минут. Я потряс головой, пытаясь понять, что она сейчас сказала. Спустя несколько секунд до меня дошел смысл ее слов. Совсем как в тот раз, когда мама пыталась поджарить меня на плите, она не собиралась признаваться в содеянном даже самой себе.