Поход кимвров - Йоханнес Йенсен

Кузнец понял его взгляд и указал пальцем на одного из стоявших поодаль рабов. Из дальнейших разговоров выяснилось, что во время работы этот раб обнаружил особые способности и почти самостоятельно сделал восковую модель, которую запечатлеет расплавленный металл после обжигания верхней смазки, если отливка вообще удастся. Да, этот раб – большой умелец – сумел придать изображению необыкновенное сходство с живым быком, и когда его одолевали сомнения, он шел и проверял себя, хватая, так сказать, быка за рога. Другим этого в голову не приходило, они полагали, что преспокойно могут работать по памяти; мало, что ли, они видели живых быков! Разумеется, рабу ни в чем не отказывали, лишь бы работа удалась на славу; быка даже приводили к дверям хижины, чтобы мастер мог проверять себя, не отрываясь от работы. По всему было видно, что к нему относились с уважением.

Прозвище Эйернет[3]. было дано ему за то, что он был такой бойкий, проворный, маленького роста и с длинными белыми передними зубами. Настоящего имени его никто не знал, так как вообще никто не понимал его языка. Теперь он сам научился с грехом пополам говорить по-человечески. В кузницу он попал недавно. Толе купил его на Лимфьордском рынке у одного балтийского морехода; судя по всему, раб происходил из дальних стран – темнокудрый и смуглый, с золотистым загаром, – и, видно, долго переходил из рук в руки, прежде чем попал сюда. В общем, он был похож на мальчика, да в самом деле был еще совсем юношей, но тем не менее уже проявлял столь зрелый талант. В кузницу его привела счастливая случайность – с виду он ведь совсем не годился для этой работы и легко мог бы угодить в торфяные ямы; правда, торфяные кирпичи выходили бы на славу, но все-таки было бы жаль!.. В кузнице он оправдал все ожидания, и его высоко ценили.

Эйернет улыбнулся, когда заметил, что говорят о нем. Ни у кого не было такой ясной, сияющей улыбки, и окружающие мужчины взять в толк не могли – чего он радуется?! Зато женщины давно обратили внимание на его улыбку: они часто проходили мимо кузницы и видели, как молодой раб светло улыбался сквозь сажу и копоть. Подметили женщины и его курчавые волосы, которым многие могли позавидовать. Несмотря на свой небольшой рост, он был прекрасно сложен и все движения его были полны грации; без сомнения, он происходил из хорошего рода и попал в рабство из-за какого-нибудь несчастного случая, неизвестно где. Может быть, Гест сумеет прояснить дело?

Норне-Гест занялся им. К почтительному изумлению всех, оказалось, что скальд мог беседовать с чужестранцем на его родном языке, и все видели, как глаза раба увлажнились слезами.

Выяснилось, что он грек, но это открытие мало что объяснило большинству присутствующих: они уразумели только, покачивая головами, что дело идет о дальней стороне, где-то еще дальше страны валлонов, и с некоторым сомнением посматривали на Эйернета.

Толе удостоил его минутным вниманием, повернувшись к нему всем лицом и откинув голову назад: вот как, он грек? – и занялся другими делами. Но Гест с тех пор не раз беседовал с рабом и по его рассказам составил себе представление о его замечательной судьбе, в которой все как будто было случайным, на деле же роковым.

Пять лет тому назад пираты похитили Кейрона – это его настоящее имя – с родного острова, и с тех пор он переходил из рук в руки, перебывал на всевозможных невольничьих рынках, начиная с рынков Черного моря, и дальше, вверх по Дунаю и вниз по течению других рек, к северу, нигде не оставаясь подолгу; все почему-то торопились сбыть его с рук; может быть, находили его слабосильным или по какой-то другой причине, неизвестно. Наконец его продали Толе, и он очутился в здешних местах, о местоположении которых не имел представления, хотя и думал, что, если бы ему вернули свободу, он нашел бы дорогу на родину, так как хорошо помнил весь длинный путь. Однако ему предстояло, по-видимому, остаться здесь надолго, раз он оказался столь полезным.

Он не жаловался на свою участь, наоборот, здесь ему было лучше, чем где бы то ни было. Хозяева не обращали на него ни малейшего внимания: их интересовала только его работа. С другими рабами отношения у него испортились с тех пор, как он выдвинулся благодаря своей работе; они не смели обижать его открыто, но исподтишка строили ему всякие козни. Ночью ведь ему приходилось спать скованным вместе с ними в хлеву – иначе не полагалось; зато днем он был счастлив – работа, над которой другие рабы вздыхали, была его отрадой. А теперь вдобавок ему посчастливилось угодить своим хозяевам. Большей удачи он не мог и ожидать. Но…

Да, вот как сложилась судьба этого южанина, одинокого славного юноши, которому не исполнилось еще и двадцати лет. Чего только он не навидался!

Гест ежедневно заходил в мастерскую взглянуть, как подвигается дело, и всегда заставал грека радостно и усердно работающим над моделью. Сам кузнец откровенно восхищался его талантом, а другие исподтишка завидовали; несколько дней грек прихрамывал, так как один из рабов намеренно уронил ему на ногу тяжелые щипцы, но даже хромота шла ему.

Не один Гест интересовался его работой: все, кто только мог и смел, старались под каким-нибудь предлогом пройти мимо кузницы, чтобы поглядеть, как идет дело. Даже женщины не могли устоять против соблазна, даром что ничего не смыслили ни в плавке, ни в ковке, и обычно благоразумно держались подальше от тех мест, где рисковали наткнуться на быков или на их подобие и наслушаться неподобающих для своего пола вещей. Теперь соблазн был слишком велик, и женщины, движимые общим напряженным любопытством, то и дело шмыгали мимо кузницы небольшими кучками, подбодряя себя, по женскому обыкновению, именно своей численностью. Они притворялись равнодушными и делали вид, что торопятся куда-то, но все-таки задерживались на минуту-другую у порога, чтобы поглядеть – над чем это там возятся мужчины? Грек всегда бывал погружен в свою работу: сверкая глазами, он мял глину, преодолевая разные трудности, или встречал любопытных зрительниц таким рассеянным взглядом своих бездонных черных глаз, словно и не видел их, или, прихрамывая, с неподражаемой грацией сновал по хижине; иногда же в глубине ее видны были только спина его да плечи, которые он держал, как никто, – такой осанки ни у кого не было!

Инге, молоденькая внучатая племянница Толе, жившая в его семье, частенько заходила в кузницу по делу одна – то позвать деда, то посмотреть, не там ли он; заходила прямо в мастерскую, сияя непокрытой светлой головкой, и молча, запыхавшись, оглядывалась кругом. И грек всегда успевал раньше других выступить вперед и с почтительным поклоном доложить, что хозяина здесь нет. Взгляд его не отрывался при этом от девушки, а голос с чужеземным акцентом звучал, как музыка. Вся зардевшись, как роза, Инге бежала дальше, на поиски хозяина; ее стройный, гибкий и пышный, как молодой побег ивы, стан с двумя толстыми бледно-желтыми косами вдоль спины быстро мелькал и пропадал вдали.