Морские тайны - Глеб Голубев

— А письмо Виктора сохранилось?

— Конечно. У нашей Анны Андреевны вся переписка в идеальном порядке.

Морозов нажал кнопку где-то под столешницей, и в дверях тотчас же появилась чопорная старушка.

— Анна Андреевна, будьте добры, принесите то письмо, помните, от школьников. Оно пришло дня два тому назад или три.

— Сейчас, Иннокентий Ильич, — поклонилась старушка и скрылась. И тут же вернулась с папкой, уже раскрытой на нужной странице. Канцелярия у неё в самом деле была образцовой.

— Пожалуйста! — Морозов передал папку адвокату.

Секретарша немедленно исчезла.

На подшитом листке из ученической тетради было написано старательным почерком:

Глубокоуважаемые товарищи Академики!

Извините за беспокойство и за то, как отрываем вас от научной работы. Вышел у нас спор, который не можем разрешить. Почему и обращаемся к Вам за помощью. Вы конечно знаете, как в апреле прошлого года я нашел на берегу нашего острова Долгого бутылку с запиской, оповестившей весь мир как геройски погиб наш СРТ «Смелый». Но руководитель нашего кружка «Юных капитанов» Казаков Андрей Андреич говорит, что не могло течение принести сюда бутылку. Многие ребята с ним согласны и теперь смеются с меня. Как же так, раз бутылку я вправду нашел? Вы всё знаете, Глубокоуважаемые Ученые, хотя и Андрей Андреич тоже знает море, работает в рыбразведке. Так что помогите пожалуйста нам разобраться кто прав.

По поручению членов кружка «Юных капитанов»

Малышев Виктор,

остров Долгий, средняя школа, 7-й «Б».

— Видали, сколько ошибок насажали? Юные капитаны... Но любознательность весьма похвальная. Я им сам ответил. И этого знатока из рыбной разведки соответствующим образом осадил. Ведь бутылку-то в самом деле принесло течением! Это же факт, с ним не поспоришь. Не опровергнешь его по нехитрому принципу: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда...» Помните, у Чехова?

— Вы любите Чехова?

— Великий писатель!

«К тебе, пожалуй, подошли бы другие чеховские слова: «добродушен от равнодушия...» — подумал Арсеньев, но вслух этого, конечно, не сказал, а спросил:

— Вы не сообщали следователю об этом письме?

— Нет. А разве оно представляет какой-нибудь интерес?

— Могу я получить его копию?

— Пожалуйста. Анна Андреевна вам это моментально сделает.

— Спасибо. И пусть уж, если не трудно, заверит копию по всей форме, как полагается. А подлинник я вас прошу сохранить. Возможно, его все-таки затребует следователь.

Морозов пожал плечами и склонил голову:

— Оно так, по-вашему, важно? Не беспокойтесь, у нас в канцелярии порядок идеальный. Никогда ничего не пропадает.

4

Берег уходил вдаль, превратился в тонкую темную полоску и, наконец, совсем растаял, исчез, словно утонул в море. Теперь вокруг была только серая вода до самого горизонта. Там она незаметно переходила в такое же серое, затянутое облаками небо, сливалась с ним.

Николай Павлович впервые плыл на таком суденышке, и ему было всё интересно. Старался всё осмотреть и запомнить, ведь это был точно такой же средний рыболовецкий траулер, как и погибший «Смелый».

Адвокат бродил по палубе и долго стоял на носу, где пристроилась на своем излюбленном месте рыжая собачонка Рында.

— Рында нам рыбу высматривает, — шутили моряки.

Собачонка с деловитым видом просиживала тут часами, зачарованно вглядываясь в морскую даль. Но стоило только кому-нибудь крикнуть:

«Рында, трап украдут!» — как она вскакивала и, заливаясь неистовым лаем, кидалась на защиту судового имущества.

День был тихим, безветренным, море по-осеннему спокойным, как потускневшее от старости зеркало. Вода шелестела и пенилась, вспоротая форштевнем. Но, постояв тут в тихую погоду, Арсеньев теперь мог представить, как будут хлестать через низенький борт даже небольшие штормовые волны. А при десяти баллах... Конечно, Голубничий прав. Немыслимо посылать во время шторма впередсмотрящего — верная гибель.

Арсеньев облазил все коридоры и трапы, с непривыч­ки то и дело больно спотыкаясь о непомерно высокие стальные порожки — комингсы. Заглянул в пышущее жаром и наполненное вечным гулким грохотом машинное отделение. Посидел в тесной рубке радиста. По своей сухопутной неопытности, не спросив разрешения, поднялся в ходовую рубку и сразу же убедился, что отсюда далеко всё прекрасно видно. Никакой впередсмотрящий не нужен.

В рубке царила торжественная тишина. Только изредка что-то пощелкивало, когда матрос, стоявший на руле и не сводивший глаз с компаса, начинал легонько поворачивать штурвал.

Арсеньев заглянул в штурманскую, где на стене мерно тикали громадные медные часы, а пониже мерцало окошечко в сером стальном ящичке эхолота.

— Значит, вы будете защищать Голубничего? — спросил капитан. Решил, видно, что надо же, наверное, о чём-то поговорить с гостем.

— Да.

Помолчали, потом Арсеньев спросил:

— А как вы считаете, виновен Голубничий? Что люди говорят? Ведь всем известна его история?

— Кто же не знает. А говорят разное, — неопределенно ответил капитан, не глядя на адвоката.

— Ну а ваше мнение?

— Сергей Андреевич капитан опытный.

«Вот какой упрямый мужик, хоть клещами из него слова вытягивай», — подумал Арсеньев, но не отступился.

— Значит, вы думаете, он не виноват в гибели траулера?

— Кто его знает. Я ведь там не был. А в море всякое бывает. — Он опять замолчал. Арсеньев хотел уже задать следующий вопрос, но капитан неожиданно разговорился:

— Вот мы, к примеру, стоим тут с вами на мостике. Тишина кругом, полный штиль. А дремать всё равно нельзя. Налетит шквал или, к примеру, снежный заряд. Такое начнется... — Он укоризненно покрутил головой, словно стыдя природу за такие подвохи.

Наступившая пауза опять грозила затянуться, и адвокат спросил:

— А как, по-вашему, почему же тогда Лазарев бро­сил письмо в бутылке, если Голубничий не виноват?

— По злобе! — неожиданно выпалил рулевой.

Капитан недовольно повел взглядом в его сторону.

— Сомнительно. Так только в книжках бывает, — пробурчал он сквозь зубы и взялся за бинокль, явно давая понять, что больше заниматься всякими праздными разговорами с посторонними людьми на мостике не намерен.

К вечеру откуда-то с запада пошла волна, хотя было так же безветренно.

В каютах и коридорах всё беспрестанно поскрипывало, и это даже успокаивало, словно пение сверчка за печкой. Потом стало покачивать, и Арсеньев с некоторой тревогой прислушивался к тому, что творилось у него в желудке.

Быстро упала темнота. Но огней на палубе не зажигали, и в ходовой рубке было темно, смутно угадывался неподвижный силуэт рулевого. На палубе стало совсем неуютно.